Тёмная сторона силы — Отчаяние

Глава из моей книги "Психология темной стороны силы"

Что хуже отчаяния, безнадёжного и чёрного, тоскливого и яростного?

Хм… Вообще-то есть, что хуже. Но об этом в другой раз.

Отчаяние — крушение всех надежд, крах всех усилий. Бессильный протест против потери того, что было дорого, ради чего жил человек. Фи­нальный крик постижения несправедливости судь­бы…

Однако посмотрим: всегда ли вместе с отчая­нием заканчиваются жизнь, борьба, счастье? Ан нет: много, конечно, и таких случаев, но, пожалуй, не меньше тех, когда откуда-то берутся новая цель, но­вые силы, новый путь…

А если подумать, образовался бы новый путь, не будь отчаяния? Боюсь, что нет.

Не стану искать примеров, вы и сами можете наскрести в памяти горсть-другую.

Обычно к тому времени, как формируются ценности, человек лишается возможности произ­вольно менять их. Более того, ценности часто счита­ются основополагающей базой характера, личности. Есть, однако, некий процесс, который приводит к пересмотру ценностей: душевный кризис. Не со все­ми он случается. Есть люди гибкие, адаптивные, ци­ничные. Они способны, лишившись цели и радости в жизни, философски пожать плечами и найти себе новое занятие. Но это скорее исключение, нежели правило. Обычный человек держится за status quo, пока диссонанс желаемого и действительного не до­ходит до градуса, при котором даже он сам не может игнорировать изменения. Тогда разваливается и ру­шится всё, жестоко и необратимо.

Простейший душевный кризис — возраст­ной. Человек, — например мужчина, — вдруг обна­руживает, что у него лысина, брюшко, что он не мо­жет пробежать километр или крутить солнышко. Что у него не получается виртуозно разбираться в ново­модных гаджетах, ему противна современная музы­ка. Что длинноногие барышни не только не прини­мают его всерьёз, но и сами не привлекают его своими идиотскими нарядами, макияжами, пирсинга­ми и татутшками, и, в особенности, бессмысленным сленгом. Что выучиться на кого-то он уже не может, да и нет у него ни денег, ни времени на такие аван­тюры. Что его давно уже не называют на работе «перспективным»: какие уж там перспективы? пора и о пенсии подумать. Что достиг он своего потолка везде — и в личной жизни: у него располневшая целлюлитная жена с отвисшими грудями и двое на­глых детей. И в работе: едва тянет то, в чем стремил­ся быть первым. И в спорте: да какой уж там спорт… И жизнь, в общем, прошла. всё он собирался, соби­рался что-то сделать, и не собрался. И по Централь­ной Африке ему уж не поездить, если не считать египетских курортов, и книгу не написать — не обу­чен, и на гитаре он только припев от «Smoke on the water» умеет.

В общем, всё. И становится ему погано-пога­но, и не сделать уже ничего, потому что было время, когда можно было сделать, а он только пил, гулял и играл в танчики. Оно и неплохо, в общем, было, но ведь можно же было бы… И катится по его седой щетине скупая мужская слеза, и тянется рука к бу­тылке, хоть и знает он, что уж не двадцать лет, и же­лудок, и давление, и не с кем… И выть хочется от безысходности.

Эк я поэтично… Ну, раз так пошло, так и про­должу.

Отчаяние, давая человеку толчок к призна­нию неактуальности его ценностей, позволяет от­бросить их и сделать новый выбор. Как ни крути, а ценности человеческие, даже если они глобаль­ны — всего лишь ограниченный набор из огромного спектра того, что можно было бы любить, к чему можно было бы стремиться.

Если мужик не совсем ещё тряпка, то закан­чивается это всё скандалом. Жена с детьми посыла­ются лесом, туда же отправляется работа и дальние приятели. Собирается рюкзак, в котором, в общем, ничего такого, что нельзя было бы добыть на месте, и мчится мужик волонтёром в Непал, благо остатки английского ещё есть. Денег на билет хватит, где не хватит — там автостопом, а дальше как-нибудь устроится. Бывает, конечно, что и не устраивается. Но почему бы не устроиться? Когда человек готов к новостям — хорошим ли, плохим ли (чему способ­ствует качественно вызревшее отчаяние!), у него есть серьёзное преимущество перед тем, кто везёт с собой ожидания и картинки, как оно должно быть. Он приспособится. Он будет увлечённо учить непаль­ских детей арифметике, лазить на гору, посмеиваясь над своей слабостью, пока новые приятели будут его подбадривать, с удивлением примет уважение молодых коллег к старшему по возрасту, обнаружит, что в его опыте — знания и умения, которых так не хватает остальным, будет горячо спорить о стран­ных предметах, до которых месяц назад ему не было дела…

А как вы думаете, смог бы он всё бросить и умотать, не случись с ним отчаяния? Тяжкого, мрачного, безысходного? Ему бы и в голову не при­шло, что можно как-то, тем более так резко, изме­нить образ жизни. Бросить семью? Да что он, подлец какой-нибудь? Он же под венцом обязался заботиться, обеспечивать, тащить на шее ярмо, то есть я хотел сказать, нести гордое бремя настоящего мужчины! А работа? Разве можно предать коллектив, начальство, которое на него надеется и, может быть, даст премию? А оставить любимый телевизор гигантского размера, за который ещё не выплачен кредит, и боевики по выходным под пивасик?

Да, был дом. Когда-то это был хороший, свет­лый, крепкий дом, в котором было весело и шумно, спокойно и уютно. Со временем дом забивался вся­ким хламом, фундамент подгнивал, стены рассыха­лись, крыша ржавела, дымоход засорялся… Ставились подпорки там, заплатки сям. На память за­писывались пометки, что этой дверью хлопать не­льзя, а это окно открывается только отвёрткой, а плита дымит, поэтому надо открывать форточку, а козырёк отвалился, поэтому после этого подтирать лужу; что хорошо бы покрасить стену, но для этого надо её отскоблить, а для этого куда-то деть всю ме­бель, которая стену загораживает, а для этого, нако­нец, отсортировать содержимое старого шкафа… И приходит время, когда старый дом уже не годится для комфортного жилья. В нем неудобно. Холодно, сыро, сквозняки, плесень, хлам, тараканы, пол прова­ливается…

До какой степени должно стать неуютно, чтобы в какой-то момент стало не жалко сломать этот дом, полный воспоминаний о том, как в нем было хорошо? Чтобы выкинуть кружевную занавес­ку, что вышивала ещё бабушка, и в которой так интересно было искать спрятанные узоры, но уже превратившуюся в жалкую, рваную, побурев­шую тряпочку?

Нет, конечно, можно заняться серьёзной ра­ботой сортировки и отделить то, что уже пора вы­бросить вон, от того, что ещё постоит/повисит/поле­жит. Но, по большому счёту, нет ведь там ничего, без чего нельзя обойтись. Есть то, что жалко. Уже не нужно, но всё ещё жалко. Пото­му что память и привычка. И вот тут-то и требуется от­чаяние, чтобы плюнуть и махнуть рукой на всё: «А, гори всё пропадом!» — и начать всё сначала. Не всё, конечно, потому что ВСЁ сначала — это совсем дру­гое, и даже представить это нам трудно. Но чем глуб­же отчаяние, тем больше можно бросить и с более раннего начала начать, найдя в себе силы сломать старые стены, переставшие быть опорой и остались лишь ограничениями.

Есть и второй вариант, когда изменения происходят быстро. Бывает, человек теряет ногу. Или руку. Или зрение, слух, полжизни («Осталось вам лет пять…»), плоды многолетних трудов, да мало ли что можно потерять. всё можно. Нет ничего такого, чего нельзя было бы неожиданно лишиться. И обидно до ужаса, потому что все планы, все надежды, все при­вычные удовольствия — всё, кончились. И за что ни возьмись — нет доступа.

И опять приходит оно — отчаяние. Спасительное осознание изменившейся ре­альности. Больно, страшно, грустно, да. Рожать, гово­рят, тоже больно. В процессе переживания отчаяния человек понимает, что старого уже больше не будет. А в итоге переживания отчаяния человек понимает, что будет что-то другое. И от него зависит, что имен­но.

Итого: отчаяние — это адаптация к потерям и утилизация растерянности.

Есть и условие: если отчаяние недостаточно глубоко, то вместо революции может прийти смире­ние. Если пить водку и таблетки, то можно убедить себя, что всё плохо, но так и должно быть, и никуда не денешься.

Не надо. Этот выход у вас есть всегда. Не форсируйте его.

Да, психологи могут мягко провести через отчаяние, кризис, сдемпфировать слезы и вопли, но прямо так ли уж хуже ваш собственный процесс? В нем вы — хозяин. Да, у вас останутся какие-то огра­ничения, которые не сломились под тяжестью обстоя­тельств, но это не будут ограничения психо­лога и его метода. В особенности если вы владеете тёмной стороной силы...

О, если вы владеете тёмной стороной силы, вы не станете лечить отчаяние и бежать от него! Напротив, вы усилите его и поднимите до самых вершин, чтобы в этом огне сгорели ветхие опоры, чтобы посреди пепла вам открылись просторы внешнего мира, чтобы можно было выкинуть всё, что вам больше не годится, с жалостью, но и с отча­янной решимостью. Нет процесса — нет результата. Плачьте и беситесь.

Ммм… Чуть-чуть отвлекусь от поэтики: важно не спутать ваше «Прощай, хлам!» с невротическим «Пусть мне будет хуже!» Не от всего надо отказы­ваться. Отчаяние само подскажет вам, от чего именно нужно.

Да, всё потеряно, всё погибло, всё плохо. всё так плохо, что прямо хуже некуда. И да, я буду выть и стучать кулаком в подушку, потому что хуже дей­ствительно некуда, и ничего с этим не сделать. Но раз хуже некуда, значит есть, куда лучше. И, когда я попрощаюсь с тем, что было мне дорого и лю­бимо в прошлом, я пойду искать то, что мне будет дорого и любимо в будущем. Да, я ещё не знаю, что это будет и даже не могу себе представить, на что оно может быть похоже, но других вариантов нет, и отчаяние, мой верный конь, несёт меня к этому мо­сту и ждёт, когда я перестану смотреть назад, и глаза­ми, всё ещё полными слез, взгляну вперёд.

И не надо злиться на то, от чего вам при­шлось отказаться. Оно было с вами, и вам было хо­рошо. Оно кончилось, и спасибо ему за то, что оно было. Спасибо и тому, чего не было — за мечты и радостное чувство надежды. Да, больно и грустно, спасибо и — на фиг. Но, впрочем, это уже о другом.

А пока — воздадим хвалу силе отчаяния.