Зима прошла в непосильных трудах. Днём Альтук молотила зерно вместе с другими бабами на конном дворе, а долгими холодными вечерами при свете лучины выделывала шкуры. Шила гужи, ремонтировала хомуты, вила верёвки, вожжи и постромки. До войны этой тяжёлой кропотливой работой занимались только шорники.
Кухня превратилась в мастерскую. Дети спотыкались об уздечки, сёдла и хомуты, которые громоздились в сенях. В избе стоял тяжёлый дух сыромятной кожи, конопли, кислый запах перебродившей болтушки из ржаной и овсяной муки, в которой квасились шкуры на тёплой печи в огромном чане.
Чуть свет бригадир завозил снятые шкуры, соль, пудовые мешки с ржаной и овсяной мукой, громыхая, вываливал в сенях сёдла, хомуты и забирал готовые изделия. Усаживаясь за стол и вынимая засаленную тетрадку из кармана, он скупо хвалил женщину.
– Молодец, Альтук, справляешься. К посевной надо хоть в лепёшку расшибиться, а чтоб все седла и хомуты были в полном порядке. Одна надёжа на тебя. Сама знаешь, в Тугасе[1] кроме тебя чинить упряжь некому. Ещё двадцать трудодней тебе накину.
– Уж стараемся, – улыбалась Альтук, радуясь, что её дети не останутся голодными.
За окном шумела вьюга. Неровный свет берёзовой лучины уютно освещал натопленную избу. Сгоревшие угольки с шипением падали в плошку с водой. Альтук чесала грубую, осеннюю шерсть для сукна. Для вязания она не годится, носки и варежки из такой шерсти скатаются после первой стирки, зато валенки или кошму из неё валять милое дело. Заметно повзрослевшая Полина, напевая мамину песню про комарика, вязала варежки для фронта. Близко наклонившись к светцу[2], она старательно вывязывала указательный палец, отстукивая в такт бодрой песне ножкой в шерстяном носке. Её рыжеватые завитушки озорно колыхались на фоне горящей лучины. Причудливые тени тоже покачивались и плясали на бревенчатой стене.
Еля, тихо подпевая сестре, разматывала пряжу, натянутую на ножки табуретки. Отложив чёски[3], Альтук аккуратно меняла прогоревшую лучину в светце, тушила «огарок» в воде и ставила новую.
Пантелей по-хозяйски вошёл в дом, повесил отцовский тулуп на вешалку, скинул кафтан.
– Ух, и накоптили вы тут, рукодельницы вы мои! Совсем не продохнуть! Я вам сейчас мороза немного напущу!
Еля радостно подскочила к Пантелею, подхватила его промокшую одёжку и закинула на тёплую печку. Она с любопытством глазела на его заплечный мешок.
– Брат, а сегодня зайцы прислали нам гостинчик?
– А ты проверь! Может, и положили чего, пока я работал.
– Есть-есть! Положили!
Еля достала из холодной котомки кусочек замёрзшего хлеба, разделила пополам и они с Таней с удовольствием принялась грызть заячий гостинец из леса.
Тринадцатилетний Пантелей в школу не ходил. За зиму он заметно вытянулся. С самой осени не выпускал из рук вилы и лопату, возил мякину на конюшню. Откапывал из-под снега соломенные омёты на поле и доставлял на ферму. Накидывая тяжёлый отцовский овчинный тулуп на самотканый кафтанишко, он часто думал об отце. Каково ему там, на фронте, в эти лютые морозы? Поговаривали, что на фронте катастрофически не хватало тёплого белья, полушубков и валенок. По Бижбулякскому району даже организовали сбор валенок, овчинных полушубков, тёплых рукавиц и носков, курева и сухарей для бойцов Красной Армии. И на их семью дали норму по сдаче тёплых вещей.
– Ну что, сестричка, норму для фронта выполнила?! – неожиданно приложил Пантелей озябшие руки к её розовым щекам.
– Дурак веснушчатый! – завизжала Полина, соскочив с лавки. – Гляди, сколько пар варежек и носков уже готово!
Пантелей нацепил упавшую варежку на свою мозолистую руку.
– В таких рукавичках сподручно на курок нажимать! – схватил он мамино шило со стола и прицелился в воздух. – Пах! Пах! И готов!
– Уже усы пробиваются, а всё дурачишься, как молодой бычок!
– Вот бы мои варежки нашему папе достались! – замечталась Полина, блестя карими глазами. – Я бы ему и письмецо вложила!
– Достанутся! Обязательно достанутся! – расправила затёкшую спину Альтук. – А вот мы сами возьмём и справим нашему папе посылочку! – просияло её лицо от удачной придумки. – Ещё сухариков медовых насушим. Еля, сбегай к тёте Марии. Попроси стаканчик мёда, а деньги я сама занесу.
Сами они как-нибудь перебьются. А там, на фронте, у мужа, в этом кромешном аду, сухарики из дома будут на вес золота. Последнюю весточку от него она получила из-под Ленинграда. Чем надеяться на счастливый случай, она соберёт посылку для своего Микки. Отправит тёплые носки и рукавицы. Аромат горькой полыни напомнит ему о родной деревне, о доме, о детях. Она всегда перекладывала шерстяные нитки веточками полыни.
Не откладывая на завтра, Альтук занесла из сеней старый ящик, приспособив его для посылки, а дети взялись готовить сухари для папы. Полина бережно нарезала ржаной каравай на тонкие ломтики, подбирая со стола немногочисленные крошки.
– Была бы фотокарточка, положили бы папе в посылку! – сетовала она. – На ноябрьские фотограф в клуб приезжал, делал карточки.
– У нас и денег таких нет! – вздохнул Пантелей, присаживаясь с тетрадкой поближе к лучине.
– Какая вкуснятина! – макала Еля гусиное перышко в стакан с мёдом и аккуратно смазывала хлебушек.
– Вот вернётся папа! – слизывала редкие капельки мёда маленькая Таня. – Мёду вволю будём есть!
– Мы ему ещё и письмо напишем! – обняла за плечи девчонок растроганная мама.
Альтук, укладывая на противень медовые ломтики, неторопливо диктовала Пантелею письмо. «Живём хорошо. Не голодуем. Ждём тебя домой, считаем дни до победы. Твоя мама, сестра Раиса и невестка Арина живы и здоровы. Передают тебе привет. Свекровь совсем ослабела глазами, почти ничего не видит, но по хозяйству справляется. Корову доит сама, даже на родник за водой выбирается. Еля ходит ей подсоблять. Раиса нынче на ферме дояркой, Арина – на сортировке зерна, на Трейере. Давеча в клубе было собрание. Агитировали сдать деньги на самолёт. Каждую божью неделю в клубе собирают народ и принуждают подписаться то на самолёт, то на танк, то на займы, то на лотереи. Все деньжата, что отложила на корову, пришлось сдать на самолёт, чтоб прогнать поскорей поганых немцев. Марья, кума наша, отдала последнюю овечку в счёт добровольного займа. Изо всех сил стараемся для победы. Осенью нам привезли и вывалили во дворе целую гору картошки. Велели для фронта высушить. Мы эту картошку помыли, почистили, нарезали на тонкие ломтики, ошпарили кипятком и айда в печку…»
– Эх, и вкусная тогда получилась картошечка! – усердно слюнявил химический карандаш Пантелей, улыбаясь обветренными на морозе губами. – Еля и Таня хрустели втихаря! Думали, никто не заметит!
– Мама, а когда папа посылку получит? – спросил он, выводя на фанерке адрес полевой почты.
– Скоро-скоро! – ответила мама уверенно. – Все поезда идут на Ленинград!
[1] - верхняя часть деревни.
[2] - подставка для горящей лучины
[3] -приспособления для чесания шерсти