Объем: 292 web-страницы
Априори виновный – проживание выученной беспомощности перед авторитарным Нечто
Произведения Кафки, на мой взгляд, яркий пример творчества, ставящего во главу содержание и только содержание, порой, с явным ущербом для формы повествования. Текст сух, скучноват, персонажи абсолютно все неприятные и даже какие-то липко навязчивые, даже Главный Герой не вызывает ни сочувствия, ни сожаления. Хотя события, происходящие с ним, чудовищны в своей какой-то сюрреалистической предсказуемости и при этом граничащей с фантасмагорией неадекватности.
«Процесс» переполнен отталкивающими женщинами, сломленными покорными мужчинами, подчиненными абстрактной авторитарной системе, природа и структура которой не известна ни одному персонажу. Будто гайки одной исполинской неповоротливой махины, увидеть которую целиком не дано никому из персонажей, они покорно вертят свои шестеренки, мучая и мучаясь риторическими вопросами. Ответы на эти вопросы пусть не известны, но априори бессмысленны, и герои, находясь в звенящем отуплении от штурма стены собственной головой или нарочитого бездействия, осознают, как легко их поменять местами друг с другом или заменить совсем.
Клаустрофобия души, запертой в подчиненном теле
Страшные обстоятельства преступления Героя, о которых нам так ничего и не станет известно, играют единственно значимую роль в «Процессе». Вокруг этой несуществующей вины, а Автор подчеркивает, что Йозеф К. не виновен, разворачивается театр абсурда, который сквозь слезы смеха, сносит зазевавшимся подсудимым головы.
Тема заключения сознания в рамках социальных установок передана через гипертрофированную несвободу личного выбора, возможности к действию, которые были отняты у Героя через ложное утверждение вины, им принятую. Можно ли оправдаться в том, чего ты не совершал. Можно ли получить прощение, если ты ни в чем не виновен, и даже не понимаешь, в чем тебя обвиняют?
«…вина сама притягивает к себе правосудие…», – утверждает Кафка. Осознает человек или нет, но в «Процессе» каждый несет на себе некую вину почти по праву рождения, как первородный грех, проклятием витающий над каждым новорожденным, а значит, каждого из нас есть за что осудить.
Образ замкнутости помещений, не имеющих выхода, некого ящика с заканчивающимся воздухом перемешанного с отчаянием погребенного заживо, постоянно проскальзывает в повествовании. Йозеф К. от главы к главе попадает в такие изолированные пространства, куда есть вход, но нет самостоятельного выхода, и выбраться без посторонней помощи не представляется возможным. Это и лабиринты канцелярского суда, откуда его под руки выносят на улицу служители, и ателье художника, где обе двери забаррикадированы, и темный собор, путь из которого лежит только через расположение капеллана.
Спертый воздух забитой наглухо коробки со случайным отверстием наружу величиной с палец постоянно упоминается Автором. Это переживания уже осужденного, хотя процесс не просто не окончен, он еще и не начат, и Йозеф К. покорно слушает, как в крышку гроба забивают последние гвозди, а сверху падают комья сырой земли.
Вся наша жизнь лишь судебная волокита
Образ авторитарного Нечто, довлеющего над каждым человеком, и имеющим право решать судьбу любого, представлен в виде судебной системы, одновременно устрашающей и чудовищно абсурдной и от этого еще более страшной. Все мы постоянно находимся в суде, даже если процесс приостановлен, даже если вы у себя дома, на работе, в комнате соседки или в храме. Суд вездесущ и жилье служащего или художника легко трансформируется в судебное помещение, суд и жизнь перетекают одно в другое, становясь одним и тем же для Героя и любого другого персонажа книги.
«Да ведь все на свете имеет отношение к суду!», - восклицает художник, и эта абсурдная истина становится превалирующей идеей произведения, где не вина определяет наказание преступника, а наказание ищет, кого сделать преступником, чтобы притянуть к нему некое абстрактное преступление.
Интересные образы внешней защиты, способной возвысить и защитить человека. Это и бесконечные портреты служителей суда в образе главного судьи, и золотая пуговица на одежде канцелярских работников, и тяга к шелковому белью Йозефа стражами, как к прерогативе свободного человека, вдруг утерявшего все свои привилегии.
«Уже то, что на нем было добротное пальто, заставляло его чувствовать свое превосходство над этим заморышем», - описывает Автор впечатления Героя от встречи с униженным Блоком. А тем временем Блок есть лишь версия самого Йозефа 5 долгих лет канцелярского суда спустя.
Что лучше: ужасный конец или волокита без конца?
Окончание книги было для меня даже не предсказуемо, а логично, именно такой исход и такой библейский жертвенный способ совершения правосудия максимально абсурдно завершает это абсурдное повествование, не оставляя вопросов о произошедшем. Это и отсылка к притче о жертвоприношении Исаака по воле некого авторитарного Создателя, которая в пересказе Кафки, увы, получила весьма трагичный, но зато выразительный финал.
Система не просто есть жестокий Бог, она куда хуже иудейского Бога – одно из самых страшных его воплощений, не способная ни к сочувствию, ни к правосудию.
«Неужели про меня потом скажут, что в начале процесса я стремился его окончить, а в конце, – начать сначала?», - сетует Герой, когда стража уводит его прочь. Принятие рока, непротивление и покорность несправедливости знаменует окончание романа. И если рука Авраама была остановлена ангелом, то у Исаака Кафки не было ни одного искреннего защитника, ведь в мире, где карты так легко перемешать, на месте жертвенного агнца может оказаться любая фигура.