О любви
Всенощное бдение Мясопустной недели благозвучно пропело свои покаянные песнопения и смиренные молитвословия. Пролетело стройным, завораживающим журавлиным клином оно на юго-восток. Туда, откуда восходит солнце и где начинается новый день.
Прихожане уж разошлись по сухим бесснежным дорожкам к домашним очагам своим.
«Все ли разошлись?» - спрашиваю я себя, выходя из Пятницкого храма и – чуть ли не сбиваю с ног Ивана, мальчика 4-5 лет, сыночка наших американских прихожан Джона и Анны.
- О, Иван! – восклицаю я.
- О, Ва-ле-рий! – отвечает он мне смешным своим ударением на последнем слоге.
Оглядываюсь - да тут же вся Джона-Анны прекрасная семья!
Вот Зинаида, девочка 8-9 лет, с всегдашней смешинкой в детских глазках своих.
Вот Светлана, девчушка 3 лет, молча улыбается всегда и таинственно поглядывает она.
Вот Мирон, самый старший сын и брат. Ему 17 лет. В глазах его я вижу уверенность, настойчивость и основательность. (К стыду своему, не всегда я сам полон ими.)
Всё я понимаю и узнаю по блеску глаз. Всё-то глаза мне их говорят.
Вот на руках мамы Анны самая маленькая деточка Маша, семимесячная малышка, в бежевом комбинезончике она.
Вот Александр, тут же Герман, и вот Гавриил задумчиво стоит чуть в сторонке от всех - почти юноши они.
Гляжу на них и - не могу их всех сразу вместить в себя, вобрать в свои мысли. Разбегаются они и только одно говорят одинаково - со смешным ударением на последнем слоге:
- О, Ва-ле-рий!
Пробегая в подклеть Введенского храма, на ходу каждой американской деточке восклицаю:
- О, good boy!.. O, good girl!.. – Они счастливо и радостно улыбаются мне. Смеются, веселятся, радуются…
Вбегаю в подклеть, на кухне хватаю пакет, кидаю в него сладкие сладости. Тут же выбегаю и чуть ли не сталкиваюсь с отцом Алексеем:
- Ольга же блины напекла. Приглашайте их чай пить, - понимает он всё, как обычно, и сразу же советует мне, что и как сделать лучше.
В дверях я зову всех:
- Джон, Анна, Мирон, Иван, Зинаида, Герман, Александр, Гавриил! Пошли чай пить! Come on! Come on!
- О, чьай! – интеллигентно улыбаясь, радуется Джон. – Пошьли. Пошьли.
Мы вваливаемся в трапезную. Шумно. Радостно. Весело. Как будто всю жизнь ждали этого чудесного момента. Чувство это незабываемо, из детства оно. Только в детстве радуешься так всегда и всему, как чуду.
За столом же слова русские и английские мешаются, перемешиваются, перепутываются, ударяются друг о дружку, словно мячи в игре какой детской.
- О, мьоод! – пропевается слово вкусно и сладко, как сам мёд. И зачем уж мёд, если слово само сладко-сладко! Но это я так думаю, а деткам мёд только и нужен. Блины с ним настоящее объедение!
- О, чьай!
- О, сыр, chees!
Мирон помогает малышам чай налить, блины свернуть, мёд подлить в блюдца, чашки. Потом он и мне помогает, учит меня, как правильно произносить английские слова. Сам учит и здесь же удивляется:
- With! Это – «ссс» по-руськи!
- Да, да! – радуюсь я его удивлению.
Но как блины им нравятся русские, вы бы только видели. Слышу только:
- Б-лы-ны!
- Да. Блины.
На другом конце стола слышу, отец Алексий рассказывает Джону и Анне о себе - о семье и детях. Малыши же бегают, крутятся, вертятся. В глазах моих закружилось-завертелось… Машенька на полу ползает. Светлана залезет на скамейку и - сразу слезет. Иван, как метеор, то тут, то – нет его здесь!
Я смеюсь. Гляжу на батюшку. Раскраснелся он. Посматривает на общую весёлость и радость. В глазах его читаю мысли… о любви. В чём же он может быть, как не в любви?!
Вечер наш пролетел с блинами и чаем, с мёдом и сыром – как комета, как промелькнувшая упавшая звезда. В конце уж быстро и дружно убрали мы всё со стола, помыли посуду и оделись, и – по домам полетели по сухим дорожкам нашего любимого городка.
- Завтра встретимся! – кричу американским друзьям я и бегу домой. – Good bay! – кричу им.
- Bye, bye! – шумом ветра иль проливного дождя возвращается ко мне их прощание...
Утром по белоснежной дорожке и в ветре снежном прибегаю в храм.
На поздней литургии выхожу из алтаря и иду в притвор за поминальными записками, гляжу по сторонам. Вот и они. Опять же не охватить их взглядом всех сразу. Иван – вот стоит передо мной, улыбается своими живыми детскими глазками. Кстати, у них, американцев наших, такие вот глаза – живые, добрые, счастливые, теплые – одним словом, детские глаза.
- How are you? – спрашиваю я Ивана.
- Good, - отвечает он мне по-взрослому.
- Very, very boy! - шучу я, как вчера пошутил. Вчера же ошибочна сказал я по-английски: «Очень, очень мальчик!» - и получилась шутка, над которой все рассмеялись с обычным своим: «О, Ва-ле-рий!».
В конце литургии отец Алексий говорит с амвона о…
Конечно же, о Любви. Что без неё, без Любви, пост, молитва, правила?! Без Любви всё пусто, всё ничто.
Только Любовь всё наполняет.
Только Она всё покрывает.
Только Любовь всё освящает.
Только Любовь…
Когда он говорит эти слова о любви, я чувствую, что Господь в жизни вечной не спрашивает нас, сколько постились мы и сколько молились в земной жизни нашей - спрашивает Он нас о том, какие плоды мы стяжала:
- Любовь...
- Радость…
- Мир...
- Долготерпение…
- Благость…
- Милосердие…
- Вера…
- Кротость…
- Воздержание…
- Как ответить Тебе, Господи? – спрашиваю я и – прошу Ивана помочь мне и начинаю объяснять ему:
- Иван, ответь… - Иван не понимает, конечно, меня, только глядит костерком своих детских глаз в мои глаза. Костерком счастья, радости и любви.
Так он мне отвечает!? И я, как Иван, отвечаю Господу:
- Можно, Господи, я так отвечу Тебе, как Иван?
- Можно, - Сама Любовь отвечает мне.
После литургии мы трапезничаем. Снова и снова радуемся и веселимся. Как дети.
За окном же бело, чисто
Заметает снег.
Снег ведь тоже веселится,
Радуется он.
Как дитя, как человек…
О любви
Всенощное бдение Мясопустной недели благозвучно пропело свои покаянные песнопения и смиренные молитвословия. Пролетело стройным, завораживающим журавлиным клином оно на юго-восток. Туда, откуда восходит солнце и где начинается новый день.
Прихожане уж разошлись по сухим бесснежным дорожкам к домашним очагам своим.
«Все ли разошлись?» - спрашиваю я себя, выходя из Пятницкого храма и – чуть ли не сбиваю с ног Ивана, мальчика 4-5 лет, сыночка наших американских прихожан Джона и Анны.
- О, Иван! – восклицаю я.
- О, Ва-ле-рий! – отвечает он мне смешным своим ударением на последнем слоге.
Оглядываюсь - да тут же вся Джона-Анны прекрасная семья!
Вот Зинаида, девочка 8-9 лет, с всегдашней смешинкой в детских глазках своих.
Вот Светлана, девчушка 3 лет, молча улыбается всегда и таинственно поглядывает она.
Вот Мирон, самый старший сын и брат. Ему 17 лет. В глазах его я вижу уверенность, настойчивость и основательность. (К стыду своему, не всегда я сам полон ими.)
Всё я понимаю и узнаю по блеску глаз. Всё-то глаза мне их говорят.
Вот на руках мамы Анны самая маленькая деточка Маша, семимесячная малышка, в бежевом комбинезончике она.
Вот Александр, тут же Герман, и вот Гавриил задумчиво стоит чуть в сторонке от всех - почти юноши они.
Гляжу на них и - не могу их всех сразу вместить в себя, вобрать в свои мысли. Разбегаются они и только одно говорят одинаково - со смешным ударением на последнем слоге:
- О, Ва-ле-рий!
Пробегая в подклеть Введенского храма, на ходу каждой американской деточке восклицаю:
- О, good boy!.. O, good girl!.. – Они счастливо и радостно улыбаются мне. Смеются, веселятся, радуются…
Вбегаю в подклеть, на кухне хватаю пакет, кидаю в него сладкие сладости. Тут же выбегаю и чуть ли не сталкиваюсь с отцом Алексеем:
- Ольга же блины напекла. Приглашайте их чай пить, - понимает он всё, как обычно, и сразу же советует мне, что и как сделать лучше.
В дверях я зову всех:
- Джон, Анна, Мирон, Иван, Зинаида, Герман, Александр, Гавриил! Пошли чай пить! Come on! Come on!
- О, чьай! – интеллигентно улыбаясь, радуется Джон. – Пошьли. Пошьли.
Мы вваливаемся в трапезную. Шумно. Радостно. Весело. Как будто всю жизнь ждали этого чудесного момента. Чувство это незабываемо, из детства оно. Только в детстве радуешься так всегда и всему, как чуду.
За столом же слова русские и английские мешаются, перемешиваются, перепутываются, ударяются друг о дружку, словно мячи в игре какой детской.
- О, мьоод! – пропевается слово вкусно и сладко, как сам мёд. И зачем уж мёд, если слово само сладко-сладко! Но это я так думаю, а деткам мёд только и нужен. Блины с ним настоящее объедение!
- О, чьай!
- О, сыр, chees!
Мирон помогает малышам чай налить, блины свернуть, мёд подлить в блюдца, чашки. Потом он и мне помогает, учит меня, как правильно произносить английские слова. Сам учит и здесь же удивляется:
- With! Это – «ссс» по-руськи!
- Да, да! – радуюсь я его удивлению.
Но как блины им нравятся русские, вы бы только видели. Слышу только:
- Б-лы-ны!
- Да. Блины.
На другом конце стола слышу, отец Алексий рассказывает Джону и Анне о себе - о семье и детях. Малыши же бегают, крутятся, вертятся. В глазах моих закружилось-завертелось… Машенька на полу ползает. Светлана залезет на скамейку и - сразу слезет. Иван, как метеор, то тут, то – нет его здесь!
Я смеюсь. Гляжу на батюшку. Раскраснелся он. Посматривает на общую весёлость и радость. В глазах его читаю мысли… о любви. В чём же он может быть, как не в любви?!
Вечер наш пролетел с блинами и чаем, с мёдом и сыром – как комета, как промелькнувшая упавшая звезда. В конце уж быстро и дружно убрали мы всё со стола, помыли посуду и оделись, и – по домам полетели по сухим дорожкам нашего любимого городка.
- Завтра встретимся! – кричу американским друзьям я и бегу домой. – Good bay! – кричу им.
- Bye, bye! – шумом ветра иль проливного дождя возвращается ко мне их прощание...
Утром по белоснежной дорожке и в ветре снежном прибегаю в храм.
На поздней литургии выхожу из алтаря и иду в притвор за поминальными записками, гляжу по сторонам. Вот и они. Опять же не охватить их взглядом всех сразу. Иван – вот стоит передо мной, улыбается своими живыми детскими глазками. Кстати, у них, американцев наших, такие вот глаза – живые, добрые, счастливые, теплые – одним словом, детские глаза.
- How are you? – спрашиваю я Ивана.
- Good, - отвечает он мне по-взрослому.
- Very, very boy! - шучу я, как вчера пошутил. Вчера же ошибочна сказал я по-английски: «Очень, очень мальчик!» - и получилась шутка, над которой все рассмеялись с обычным своим: «О, Ва-ле-рий!».
В конце литургии отец Алексий говорит с амвона о…
Конечно же, о Любви. Что без неё, без Любви, пост, молитва, правила?! Без Любви всё пусто, всё ничто.
Только Любовь всё наполняет.
Только Она всё покрывает.
Только Любовь всё освящает.
Только Любовь…
Когда он говорит эти слова о любви, я чувствую, что Господь в жизни вечной не спрашивает нас, сколько постились мы и сколько молились в земной жизни нашей - спрашивает Он нас о том, какие плоды мы стяжала:
- Любовь...
- Радость…
- Мир...
- Долготерпение…
- Благость…
- Милосердие…
- Вера…
- Кротость…
- Воздержание…
- Как ответить Тебе, Господи? – спрашиваю я и – прошу Ивана помочь мне и начинаю объяснять ему:
- Иван, ответь… - Иван не понимает, конечно, меня, только глядит костерком своих детских глаз в мои глаза. Костерком счастья, радости и любви.
Так он мне отвечает!? И я, как Иван, отвечаю Господу:
- Можно, Господи, я так отвечу Тебе, как Иван?
- Можно, - Сама Любовь отвечает мне.
После литургии мы трапезничаем. Снова и снова радуемся и веселимся. Как дети.
За окном же бело, чисто
Заметает снег.
Снег ведь тоже веселится,
Радуется он.
Как дитя, как человек…
