Кадр из к/ф "Честь имею"
Командировка выпала — не пожелать врагу!
Уж лучше в одиночку в бой без автомата,
Чем сына матери везти в гробу,
Везти домой погибшего солдата.
В военкомате всё отлажено, война не первый год.
Работают конвейером, поточно.
В архив погибших, а живых — в призыв, наоборот:
Там, на Кавказе, некомплект по службе срочной.
Сдал. Принял. Вот командировочный. Печать.
— Свободен, лейтенант! Вопросы есть? Вопросов нет!
— Мне б вещи передать. Вы не могли бы адрес дать?
Здесь письма, фотографии, берет.
— Поминки, похороны в десять в воскресенье,
Там и отдал бы вслед за третим тостом?
- Сегодня хочешь? Странное стремление...
А ты отчаянный. А может, глупый просто...
- Я, если что, тебя предупредил.
Там мать, конечно, в курсе, только всё же...
Он у неё единственный ребёнок. Был...
Ты береги, на всякий случай, рожу.
Типичная «панелька». И подъезд, как у меня.
Всё, как везде. Всё одинаково, знакомо.
Здесь девятнадцать лет назад семья
Вернулась с мальчиком-младенцем из роддома.
И год назад, шагнув за эту дверь,
Он обещал с улыбкой маме и невесте:
«Я обязательно вернусь! Ты жди и верь!»
И он вернулся. Только «грузом двести».
Не в силах сделать шаг, я на площадке, как прирос:
"Что я скажу сейчас, пройдя за эти двери?!"
Нажал на кнопку, и звонок ударил в мозг,
Как колокол-набат, как залп артиллерийской батареи.
Щелчок засова и замка, как звук расстрельного затвора.
— Здравствуйте. Я вашего... Я вас... Я... Извините.
Стою, как идиот. Не лучшее начало разговора.
— Да. Мне звонили из военкомата. Проходите.
Как глупо всё. Как пошло, как цинично!
Ей сердце вырвали и душу! С кровью, с болью!
А я приветствием привычным
Желаю крепкого здоровья.
В прихожей, виноватый за весь мир, стою.
Не дай вам Бог когда-нибудь такой увидеть мать!
- Я с вашим сыном в том бою...
Здесь вещи. Вот. Ребята попросили передать.
Уж лучше бы ругалась, лучше бы ударила она.
Мне горло рвёт и сушит от застрявших слов и фраз,
И оглушительней любого крика тишина,
И взгляда тяжелее нет, чем материнских выплаканных глаз.
— Как он погиб? Вы видели? Вы были там?
Наверно, нужно что-то про присягу и приказ.
И нужно к ней по имени и отчеству, а я вдруг: «Мам...
Простите, мама. Если сможете. Простите нас!»
Я шёл по улице разбитый и смурной.
Мне б вино-водочный, мне б водки триста грамм,
Забыться по мужской привычке фронтовой.
Но вместо магазина вдруг увидел храм.
Я до войны, скорее, атеистом был,
Но, глядя вверх, на купол, крест и в небо выше,
Я умолял, я требовал, просил,
Увереный, что там меня услышат.
— Послушай, Господи! Ты сделай всё ему, как надо,
В небесном воинстве своём. Пусть даже он грешил!
Чтоб сухо и тепло, и выходные без нарядов.
Ты ж видел всё! Он заслужил. Он заслужил!
— И, если можешь, а я знаю — можешь,
На этом свете успокой и пожалей.
Ведь ты же можешь?! Ты же добрый, Боже!
Не оставляй солдатских матерей!
Что может дать взамен им власть, страна, военкомат?!
Что пенсии и льготы ей, квартира и машина?!
Она же скажет: «Заберите всё назад.
Верните сына".
Артём Сычёв
Кадр из к/ф "Честь имею"
Командировка выпала — не пожелать врагу!
Уж лучше в одиночку в бой без автомата,
Чем сына матери везти в гробу,
Везти домой погибшего солдата.
В военкомате всё отлажено, война не первый год.
Работают конвейером, поточно.
В архив погибших, а живых — в призыв, наоборот:
Там, на Кавказе, некомплект по службе срочной.
Сдал. Принял. Вот командировочный. Печать.
— Свободен, лейтенант! Вопросы есть? Вопросов нет!
— Мне б вещи передать. Вы не могли бы адрес дать?
Здесь письма, фотографии, берет.
— Поминки, похороны в десять в воскресенье,
Там и отдал бы вслед за третим тостом?
- Сегодня хочешь? Странное стремление...
А ты отчаянный. А может, глупый просто...
- Я, если что, тебя предупредил.
Там мать, конечно, в курсе, только всё же...
Он у неё единственный ребёнок. Был...
Ты береги, на всякий случай, рожу.
Типичная «панелька». И подъезд, как у меня.
Всё, как везде. Всё одинаково, знакомо.
Здесь девятнадцать лет назад семья
Вернулась с мальчиком-младенцем из роддома.
И год назад, шагнув за эту дверь,
Он обещал с улыбкой маме и невесте:
«Я обязательно вернусь! Ты жди и верь!»
И он вернулся. Только «грузом двести».
Не в силах сделать шаг, я на площадке, как прирос:
"Что я скажу сейчас, пройдя за эти двери?!"
Нажал на кнопку, и звонок ударил в мозг,
Как колокол-набат, как залп артиллерийской батареи.
Щелчок засова и замка, как звук расстрельного затвора.
— Здравствуйте. Я вашего... Я вас... Я... Извините.
Стою, как идиот. Не лучшее начало разговора.
— Да. Мне звонили из военкомата. Проходите.
Как глупо всё. Как пошло, как цинично!
Ей сердце вырвали и душу! С кровью, с болью!
А я приветствием привычным
Желаю крепкого здоровья.
В прихожей, виноватый за весь мир, стою.
Не дай вам Бог когда-нибудь такой увидеть мать!
- Я с вашим сыном в том бою...
Здесь вещи. Вот. Ребята попросили передать.
Уж лучше бы ругалась, лучше бы ударила она.
Мне горло рвёт и сушит от застрявших слов и фраз,
И оглушительней любого крика тишина,
И взгляда тяжелее нет, чем материнских выплаканных глаз.
— Как он погиб? Вы видели? Вы были там?
Наверно, нужно что-то про присягу и приказ.
И нужно к ней по имени и отчеству, а я вдруг: «Мам...
Простите, мама. Если сможете. Простите нас!»
Я шёл по улице разбитый и смурной.
Мне б вино-водочный, мне б водки триста грамм,
Забыться по мужской привычке фронтовой.
Но вместо магазина вдруг увидел храм.
Я до войны, скорее, атеистом был,
Но, глядя вверх, на купол, крест и в небо выше,
Я умолял, я требовал, просил,
Увереный, что там меня услышат.
— Послушай, Господи! Ты сделай всё ему, как надо,
В небесном воинстве своём. Пусть даже он грешил!
Чтоб сухо и тепло, и выходные без нарядов.
Ты ж видел всё! Он заслужил. Он заслужил!
— И, если можешь, а я знаю — можешь,
На этом свете успокой и пожалей.
Ведь ты же можешь?! Ты же добрый, Боже!
Не оставляй солдатских матерей!
Что может дать взамен им власть, страна, военкомат?!
Что пенсии и льготы ей, квартира и машина?!
Она же скажет: «Заберите всё назад.
Верните сына".
Артём Сычёв
