Изначально все пахло концом. Я родился в статусе эмо – с черным каре и перевязанной пуповиной шеей. Будто бы только-только родившись, уже имел представление о том, как все должно закончиться. Это было двадцать третьего ноября тысяча девятьсот девяносто восьмого года. По словам мамы, утро тогда выдалось морозным.
Мой отец водил даже для тех времен старый оранжевый Москвич, на котором меня и забрали из роддома. Как сейчас помню – старая обивка салона, цветом схожая на кожуру апельсина с внутренней стороны, местами облезлая краска на кузове, мурлыканье мотора. После моего рождения отец сидел за рулем этого старичка как минимум пять или шесть лет. До тех пор, пока не купил точно такой же, только цвета первого снега.
Когда колеса апельсинового автомобиля остановились около подъезда советской пятиэтажки, в которой я провел девятнадцать лет своей жизни, мама взяла меня на руки и понесла на пятый этаж прямиком в двери двухкомнатной квартиры. Тогда я впервые увидел свой дом, хоть тогда толком и не понимал, кто я такой и где я нахожусь. Как, в принципе, и сейчас.
Новорожденный, свежевыпеченный, я был сильно похож на своего среднего брата Женю, и мне долго не могли выбрать имя. Мама, папа, бабушка, и два брата – все ломали голову над тем, как меня обозвать. В итоге выбрали имя, которое мне начало нравиться только семнадцать лет спустя – Денис. Далее – Диня.
Я думал, что если я так сильно похож на своего брата, то почему бы меня не назвать Женя-2? Как робота. И, слава Богу, обошлось без этого. Мое имя, как я уже сказал парой предложений ранее, мне пришлось по вкусу, но я долго не мог смириться. Мой старший брат – Александр. Звучит гордо, не правда ли? Стукнуло мне около четырех или пяти лет, и, помню, я рыдал и просил родителей поменять нас именами.
– Пусть его зовут Денис, а меня – Александр! – бился в истерике маленький и пухлый я, сбросивший с шеи пуповину, но не бросивший носить каре, которое со временем высветлело до цвета пшеницы.
Еще было забавно, когда подруга моей мамы спросила у нее:
– А чего вы сына-то так глупо назвали? Имя-то не очень. – как-то так спросила тетя Таня.
Не знаю, что тогда ответила мама – не вспомнится теперь. И еще не знаю, почему эта же тетя Таня назвала своего сына Толик, испортив ему всю дальнейшую судьбу. Толик. Анатолий. Если я однажды возненавижу своего ребенка за его плохую успеваемость в школе или за что там еще детей ненавидят, то непременно пойду и поменяю ему имя на Анатолия до тех пор, пока он не станет человеком. Далее – пусть поступает как знает.
Так или иначе, но родился я сразу же каким-то странным. И все мои последующие годы были и остаются такими же. Но странный – не значит плохой. Так получилось, что о моей жизни можно рассказать много всего интересного, начиная с самого рождения.
Вообще – странно писать о годах, о которых ты толком-то ничего и не помнишь. Все, что ты знаешь – рассказанное. И сложно представить, в какой момент, через сколько лет, я начал учиться думать, анализировать мир вокруг себя и все такое в этом духе, понимаете. Может быть, я проанализировал мир еще до того, как родился, поэтому отрастил патлы и обмотался пуповиной, кто знает.
Если немного поломать голову, то мое самое первое воспоминание – это зима. Не знаю, сколько мне было лет или месяцев тогда, потому что после этого мгновения я моментально переношусь в другое воспоминание. Стоило всего лишь пару раз моргнуть. И теперь сам черт ногу сломит, думая над тем, как и когда это было.
Первое воспоминание – это как моя мама и бабушка везут меня куда-то в коляске. Идет снег. Рождение утра, начало вечера или день – никогда это теперь не станет явным. Время было – светло. Они разговаривают о чем-то и я, не понимая, о чем они говорят, вдруг начинаю осознавать себя частью неизведанного мне мира. Я не знаю, что такое снег, не знаю, что зимой холодно, и как называется штука, в которой меня везут. Но я твердо, крепко-накрепко осознаю, что сзади меня – моя бабушка и мама.
Потом я закрываю глаза, и передо мной всплывает другая картина. Более запутанная и сложная. Снова зима. Я сижу у мамы на руках, мама машет свободной рукой какой-то женщине в окне, а неизвестная женщина, держа на руках ребенка, машет нам в ответ. Позже, спустя несколько лет, до меня доходит, что это была моя тетя, которая держала на руках мою двоюродную сестру, но в тот момент я ничего не понимаю. И проваливаюсь в следующее воспоминание. А дальше – последовательность забыта.
Ты все свое бессознательное детство проваливаешься в промежутки между какими-то отрывистыми воспоминаниями. Где-то больше понимаешь, где-то – гораздо меньше. На мгновение закроешь глаза, и уже непонятно, сколько.времени прошло. Его просто-напросто для тебя не существует. Одно знаю точно – я старше своей двоюродной сестры на три года, значит в тот момент, когда она, новорожденная, сидя на руках у тети, не понимала что происходит и где она, мне было три года. Сколько мне было тогда, когда я, сидя в коляске, впервые осознал себя где-то, теперь никто никогда не вспомнит. И спрашивать – у кого угодно – без толку. Не единственная же это была прогулка, в конце концов.
Пусть это останется загадкой. Я их всегда любил.