Придворный докладывает, что на Митхилу идет враг. Джанака изумлен и встревожен. "У нас нет опыта ведения войны"... Что, совсем? Никакого? Серьезно?!
Прибежавшая Сита удивляется, что у Митхилы есть армия...
Это что, реалии Трета-юги, когда все были добры и возвышенны? Тогда откуда внезапно взялся агрессор? Да и если припомнить мифы, и в Трета-югу спокойной жизни не было -- не сами воевали, так асуры с богами или боги с асурами без скидок на благостность времени. Кайкейи с супруга его злосчастную клятву тоже не на празднике урожая стрясла...
Царь поясняет: армия в основном на границе, поэтому в столице воинов видят редко. Митхила, оказывается, центр развития наук и просвещения, город ученых, этакий университет. Так что, возможно, что воины тоже ловчее управляются с книгами, чем с оружием, и уповать можно лишь на силу патриотизма. Ну, впрочем, если воюют редко, и у них армия мирного времени, то вполне возможно...
В Айодхье царицы горюют, что встреча с сыновьями, по которым они так соскучились, откладывается из-за религиозных ритуалов. Особенно Каушалья, которая, лишившись одного ребенка, теперь болезненно привязана к другому. Она говорит, что вспоминает Раму, глядя на луну. Затем вновь заводит речь о дочери. Ну скажут ли они наконец, куда она делась?
Раме снова снится старый кошмар про потоп и Вишну на Змее. На следующий день он и его братья выполняют необходимое поклонение. Теперь они наконец-то могут встретиться с матерями. По настоянию Рамы, желающего, чтобы младшие братья первыми увидели своих матерей, сначала навещают Сумитру -- мать Лакшманы и Шатругханы.
Она благословляет всех четверых и вспоминает день, когда риши Шринга совершил большое жертвоприношение ради рождения у царя Дашаратхи сыновей. Из огня жертвенника явилась мисочка риса, который должны были съесть царицы.
На шее Рамы интересное украшение -- золотая гривна с подвеской, очень напоминающей стилизованный амулет "секира Перуна".
В Митхиле. Брат Джанаки отбывает в армию. В последний момент Сита заявляет, что отправится на поле боя вместе с ним. Все удивлены, но Сита поясняет, зачем ей на войну. Нет, сражаться она не собирается. Но будут же раненые! Должен кто-то позаботиться о них, причем обо всех, ведь раненых врагов тоже нельзя оставлять без помощи. Здравые рассуждения, не имеющие ничего общего с капризом маленькой девочки. Не знаю, какие ассоциации тут у индусов, а у меня -- русские царевны, работающие в лазарете в Первую мировую войну.
Джанака убеждает дочь остаться дома, ссылаясь на то, что брат, конечно же, разрешит конфликт мирными средствами, и воевать никто не будет.
В Айодхье. Кайкейи с своих покоях ждет прихода сыновей и спорит с горбуньей Мантхарой, считающей, что царица, в нетерпении эмоционально бегающая из угла в угол, ведет себя неподобающе. В конце концов в попытках соблюсти политес служанка чуть было не выставляет из покоев госпожи Раму, который только что пришел. Царица сама выбегает навстречу принцу. Встреча очень теплая, Кайкейи со слезами обнимает Раму, даже не любопытствуя, куда ее собственный сын-то запропастился. Мантхара тихо шипит себе под нос, что ее тут не уважают.
О, царица вспомнила о Бхарате и спросила, где он. Бхарата, оказывается, стесняется. Что на него нашло -- непонятно. Косвенный намек отлавливается из разговора -- кажется, того, что в ашраме учителя больше рисовал, чем упражнялся.
Появляются Лакшмана и Шатругхана, тональность встречи меняется, Кайкейи счастлива, принцы -- тоже. Одна Мантхара продолжает недовольно ворчать. Рама кланяется ей, приветствуя как свою бабушку. Ворчливая служанка аж подпрыгивает от неожиданности и припоминает Раме, как он в детстве запустил в нее камнем. К чести Рамы, он тогда немедленно извинился, а сейчас предложил извиниться еще раз, если Мантхара еще обижается. Тут уж, кажется, даже вредная служанка растаяла.
Это, впрочем, не помешало ей после ухода мальчиков упрекнуть Кайкейи -- она унизила Бхарату, сравнив его с Рамой. И тут я, кстати, согласна, совершенно незачем было такое говорить. Мышц он меньше нарастил, извольте видеть! Мантхара вновь напоминает Кайкейи, что она должна больше думать о родном сыне, под конец замечая, что Раме нельзя смотреть в глаза -- очарует, единый с расой змеев...
В Айодхье. Девочки обсуждают войну и утешают Мандави и Шрутакирти, плачущих от тревоги за отца. Они тоже смотрят на Луну и падающие звезды, загадывая желания. Интересно, созерцание Луны и сравнение с ней Рамы -- отсыл к его прозвищу "Рамачандра", и нам показывают, как Сита уже сейчас символически созерцает Раму?
В Митхиле. Принцы наконец-то дошли до царицы Каушальи. Царица так увлеченно молится, что не замечает, как ребята входят, и удивляется, когда, обернувшись, обнаруживает рядом Раму.
Которому немедля высказывает свою обиду за то, что к ней пришли последней. Каушалью можно понять, но... она вообще когда-нибудь бывает довольна? У нее хроническая депрессия? Или она одна из тех невыносимых натур, которые любой повод, даже самый позитивный, используют, чтобы рассказать всем, как им плохо, и развести окружающих на чувство вины за то, что они смеют радоваться? Или она просто не может простить Раме, что он не ее потерянная дочь?
Рама оправдывается: мать сама учила его сперва думать о других, он так и делает, за что же она на него в обиде? Каушалья меняет гнев на милость, обнимает Раму и даже приласкивает Бхарату, который по своему обыкновению опять стесняется.
В разгар трогательных семейных обнимашек Рама внезапно поворачивает голову... и видит на ковре золотую куколку...
Продолжение следует...