Владимир ГЛИНСКИЙ
«Это же болото!» – говорим мы, вынося диагноз какой-либо ситуативной безысходности и невнятности. «Самое настоящее болото!» – чеканим мы свой приговор мещанской беспринципности или бессобытийности. Но вот ведь какая странность: именно в болотах обычно прячутся от нескромных глаз истоки и чистых, прозрачных ручейков, и будущих полноводных, мощных рек. Вот таким же болотом зачастую видится нам тот неоформленный субстрат, в котором пребывает российская любительская словесность.
Альманах «Истоки. Уфа» вряд ли станет событием в российской литературе, может быть, даже и не станет сколько-нибудь значимым событием в уфимской литературе. По большому, или – как у нас любят сегодня говорить – по гамбургскому счету, содержанием книги стало содержимое редакционных корзин, то есть то, что, как правило, не проходит сквозь фильтры редакционных форматов. Стихотворные строчки, которыми в эпоху исторического материализма экзальтированные девушки компенсировали содержательную пустошь своих дневничков, а сегодня бомбардируют ими же многочисленные поэтические порталы. Эзотерические поиски какой-то очередной то ли Шамбалы, то ли Всемирного счастья, то ли Всеобъемлющей любви… Каждый, кто хотя бы раз побывал по ту сторону редакционного стола, на всю жизнь запомнил этот нехитрый набор «Сделай из себя литератора». И на этом можно было бы рецензию закончить, если бы не одно «но»…
Открываю альманах на случайной странице. На меня с фотографии смотрит улыбчивый жизнерадостный человек в очках, который неспешно начинает свое жизнеописание: «Родился я 6 октября 1952 года в деревне Бузовьязы Бузовьязовского (ныне Кармаскалинского) района. Подробностей своего рождения не помню! Но первое, очень раннее детское воспоминание: меня, засыпающего грудного ребенка, мама носит по дому на руках. Глаза у меня закрыты. Сквозь веки пробивается красный свет – солнце, наверное. Мама передает меня папе, я проваливаюсь в райское блаженство – засыпаю…» А потом идет столь же неспешный рассказ о детских впечатлениях, радостях и горестях. Урал Мулюков, автор этого повествования, щедро делится с нами своим неброским, и от этого очень пронзительным в своей искренности скарбом. Позвольте, но ведь это же не литература в том самом – высоком – смысле этого слова, когда литература много больше, чем жизнь, скажут мне. И добавят: «Мы тоже все были когда-то маленькими, и у нас тоже была бабушка!» И я, конечно, соглашусь с этими ревнителями великой русской литературы, подниму трусливо руки в знак сдачи на милость… Вот только победителей мне покажите. Покажите мне тех самых столпов, на которых ныне зиждется громоздкое тело российской словесности. Я на них гляну одним глазком и скромно отползу в сторонку.
А далеко ходить не надо. Вот в «Общественной электронной газете» описывает свои американские похождения самый настоящий писатель, победитель премии «Дебют» Игорь Савельев. Он и Путина видел, президент РФ ему руку жал и на литературные галеры благословил. Теперь Игорь Савельев вместе с остальными обладателями «Дебюта» демонстрирует миру лицо русской литературы. Только вот какая закавыка: побывал писатель в Нью-Йорке/Вашингтоне и, вернувшись к родным осинам, спешит поделиться с читателями своими дорожными заметками – а в них ни Нью-Йорка/Вашингтона, ни «одноэтажной Америки», ни «акул империализма-демократизма», а тот же самый хорошо знакомый нам Игорь Савельев.
Вот и спрашивается: что же мне, рядовому читателю, проку в такой литературе? Почему я ей должен предпочесть рассказы журналиста Анатолия Ефимова, опубликованные в том же альманахе? Или заметки Юлии Фоминых о ее путешествии по Горному Алтаю? Или вот эти строки бывшего демского слесаря Владимира Федорова:
Иду поодаль от дороги.
Идущие по ней меня не замечают,
А я вижу всех…
Действительно, иногда стоит отойти с торной дороги, чтобы увидеть движение в целом. Вот так отшагнешь от литературы в болотце самодеятельного сборника, а оттуда как на ладони видится вся сумятица литературного субстрата. И почему-то мне вспомнилась одна из прекрасных песенок Петра Мамонова «Лень». Там в течение всей песни рифмуется «лень-день», а потом идет шикарный прозаический отрывок, начитанный сухим, как накрахмаленный воротничок, голосом Мамонова на фоне лениво подпрыгивающих звуков: «В старом областном городе еще жива старуха, которая дружила со второй женой Есенина... Старуха до сих пор не знает, что Есенин – великий поэт, что в тот день, когда она познакомилась с Есениным, он написал “Не жалею, не зову, не плачу”. Она с усилием морщится и сухо говорит чужим голосом: “Я совсем не помню, чтобы Зинка еще до их развода что-то говорила мне про него”. И она права: кому какое дело, кто – поэт, а кто неизвестно кто». И музыка тихо уходит, звякая и подпрыгивая в тишину…