- Бабка, помню, говорила: «Ключи на столе - к скандалу в семье», а мама с ней спорила, что денег не будет. А папа - он так подмигивал мне и говорил: «К микробам, женщины, ключи на столе!».
Необычное начало разговора, но я привыкла. Спокойный, подбадривающий взгляд - это школа волонтёров и четыре года волонтёрской практики. Молчим.
Я присмотрелась к ней ещё во время занятия. Выглядит старухой. Это болезнь, знаю. Во время занятия все смеются, улыбаются, всплёскивая руками, выражают восторг. А глядя на неё, можно подумать, что она злится, а не улыбается. Нет. Эта гримаса - то, что осталось после болезни и операции. Какой? Не знаю. Я не знаю ни одного диагноза, ни одной «медицинской истории». Мне не нужно. Я для радости.
- Ни к чему. Понимаешь, ключи на столе - ни к чему, - говорит она. Киваю.
- Ты не веришь в приметы?
Я привыкла к переходам на «ты». Быстро, без предисловий. Для тех, кто здесь, мы, волонтёры - случайные попутчики. С нами быстро познакомятся и быстро забудут. Часто мы просто сливаемся в общего «одного человека», который заменяет внезапно исчезнувших друзей и приятелей, родных. Родных часто. Санитарки называют нас «роднязаменители пришли».
После занятия пошли прогуляться с ней. Она сама попросила.
Я привычно приноравливаюсь под шаркающие загребающие шаги. Как синкопа в музыке - нужно услышать, уловить. Я пристраиваюсь, мысленно переходя с сильной доли на слабую. Чувствую сквозь толстенную кофту твёрдую, как камень, руку, судорожно вздрагивающую при каждом шаге..
- Не верю в приметы. Но всё время думаю про те чёртовы ключи, - она говорит негладко, передёргивая сложные согласные, чуть растягивая гласные, но очень старательно - я понимаю её без труда
Опускаемся на скамейку, она продолжает держать мою руку.
- Ты сказала, ты пишешь? Ты напишешь про меня?
- А ты хочешь, чтобы я написала? Я не настоящий писатель, понимаешь? Может, ты хочешь сама попробовать? О чем бы ты хотела написать?
Отрицательно качает головой. Голова качается тяжело. Вправо - вниз и вбок. А влево - вбок и вверх.
- Ты красивая, у тебя есть семья? - улыбаюсь и комплименту, и вопросу. Я красивая для каждого из них просто потому, что я здорова. Относительно здорова. У меня не дрожат всё время руки, и не искажается гримасой лицо, когда я улыбаюсь. И я двигаюсь легко, им кажется, даже изящно.
- Семья есть, - улыбаюсь.
- А муж?
- Мужа нет.
- У меня большая семья. А мужа нет. И я не хочу писать. И никогда не хотела. Я семью хотела. Большую. А у меня маленькая. Я и дочка. А теперь у дочки своя семья. У меня есть внук, представляешь?
Я киваю. Я понимаю. Она не верит, смотрит, стараясь развернуть голову, преодолевая сопротивление застывших натянутых мышц шеи. Её рука продолжает вздрагивать в моей.
- Почему ты волонтёр? - спрашивает, но непонятно, нужен ли ей ответ. Пожимаю плечами, говорю, что по разным причинам.
- У моего бывшего жена - волонтёр. Бывшая жена - добавляет она. Я никак не реагирую. Воспринимаю фразу так же, как до этого про семью. Спутанность мысли, я к такому привыкла.
- Он принёс ключи, когда решил вернуться в семью. Он положил их на такой столик, знаешь, журнальный. И скандала никакого не было. И безденежья тоже. И какие микробы на таком столике? - смеётся всхлипывающим звуком, невпопад кивая головой . - Он не знал, куда их пристроить. Ключи эти. Он сказал, что я хорошая: «Ты очень хорошая, но я не могу без них. Я к ним. Жена меня пустила». Вот так.
Она отодвигается, смотрит пытливо. Верю ли я? И как реагирую?
Глажу по толстой вязаной кофте цвета спелых абхазских лимонов. Кажется, должно даже пахнуть лимонами, но отдаёт медовой прелой осенней листвой.
- Я не уводила из семьи, ты не думай. Он сам ушёл. Он только очень детей любил. Я его тоже любила. Даже за то, что он вот так детей любит. Думала, что он из-за детей к ней вернулся. Потом снова от неё ко мне ушёл. Не смог с ней. Только я потребовала штамп в паспорте. О разводе. Я хорошая. Он всегда говорил: «Ну почему ты такая хорошая?». Но он не женился на мне. Я ему говорила, что не хочу.
Разговор для меня тяжёлый. Я люблю волонтёрскую работу именно за это. Я не совершаю здесь подвигов. Я могу не говорить об этом. Не брать на себя функцию профессионала.
- Ты не замёрзла? Может пойдём в корпус? - смотрю в телефон. - Тем более, скоро обед! - говорю преувеличенно бодро.
Не слышит.
- Я хорошая. И мы с ним жили хорошо, - гордится чуть-чуть, убеждает меня, говорит громче. - Хорошо! Мы свободно жили. У меня всё своё, у него своё. У нас только любовь общая. Но не помню, сколько лет мы жили вместе, представляешь? Мне дочка внука привозила. А я помню её беременной. Внук большой уже, - свободной рукой показывает небольшое расстояние от колен. - Не узнаю его.
Киваю, продолжаю гладить лимонную кофту, высматриваю среди пациентов, санитарок и волонтёров организатора мероприятия.
- Я его лицо не помню, - продолжает она. - Но жили мы хорошо. А может и плохо. Он всё время, ты знаешь, был где-то.. - она внезапно обрывает себя на полуслове. - Она меня прокляла, как ты думаешь? Я когда заболела, была у одной женщины. Я не хотела операцию, поэтому пошла. Она сказала, что меня прокляли… Он всё время к ней ходил. То есть к детям, но она-то тоже там. Лет шесть после того как от них ко мне опять вернулся. Вот как так? Я хорошая. Я его на море возила. А она каждой детской соплёй ему мозг выносила… Требовала всё время чего-то. Но я не помню.
Совсем плохой оборот для разговора. Нет, я спокойна, просто это не моя задача. Наконец в нашу сторону смотрит организатор, машет мне рукой, я в ответ - призывно, она кивает, уже направляется в сторону санитарки.
- Когда я заболела, он совсем пропал. Сначала был, потом пропал, понимаешь? А я всё вспоминаю эти ключи, - она торопится, вываливает слова комками, из которых мне всё труднее извлечь суть.
- Он, когда уже не на разок пришёл, а паспорт со штампом показал о разводе, я те ключи, которые он тогда оставил, ему утром в карман пальто положила. Понимаешь? А может, не надо было? Так он и остался. У меня. С ключами. А всё к ним ездил. К детям. Или к ней. Не знаю. Хочешь я тебе покажу, я тоже красивая была, - неловкими судорожными движениями ищет под складками своей толстой кофты телефон. Я с облегчением смотрю на приближающихся к нам санитарку и организатора.
Она успевает показать несколько фото - это внук, это дочка, это я, видишь красивая. Я киваю.
- Красивая, конечно.
Обдаёт холодом. Правда, красивая. От её руки, снова вцепившейся в меня, передаётся дрожь.
- Девонька моя, пойдём на обед уже! Пойдём-ка, - воркует санитарка. Забирает её, а за ней тянется лимонный шлейф и во рту кисло.
Организатор искренне радуется нашему случайному знакомству. Говорит о том, как пациенты взбодрились, спрашивает, приеду ли я ещё. И о том, как хорошо, что я сегодня смогла к ним приехать, и какой замечательной оказалась эта внезапная «замена». И я улыбаюсь автоматически, киваю, говорю, что не могу обещать, но вы теперь пишите, у вас же есть мой контакт. Отказываюсь от обеда и слежу за мелькающей среди подёрнутых седым стволов тревожной лимонной кофтой. Сердце гулко отбивает синкопу, перенося сильную долю на слабую.
Не чувствуя ног, тороплюсь из примыкающего к санаторию чудесного парка с длинными соснами, уходящими великанскими стрелами в низкое небо.
Охранник, не покидая будки, машет мне рукой. Я на свободе. Сосны, и вот там за кривой, через корни, дорогой - залив. Я разворачиваюсь к заливу, а не к машине. Там много-много свободы и воздуха. Останавливаюсь. Оборачиваюсь. Утром, когда я приехала сюда, мне хотелось побыть здесь. В покое. Стыдно - почти позавидовала им. Тем, кому больше не надо искать оправданий, искуплений, отпущения. А сейчас я хочу к заливу, бургер на заправке, детей своих обнять, ехать на машине долго, устало, ночью покупать кофе. В жёлтых осенних вкраплениях среди сосен мне чудится лимонная кофта. Я знаю точно, я тебя не проклинала.