Валентина стояла у проходной и всматривалась в лица тех, кто каждое утро проходил на территорию завода, чтобы начать новый рабочий день. Кто с радостью, кто с неохотой, а кто-то по инерции.У каждого из них было свое отношение к работе, к жизни.
Люди проходили, не замечая ее внимательного взгляда, у них были свои радости, заботы, неприятности. Они шли на свое рабочее место и в их головах пробегали тысячи мыслей, разных, как и они сами, но быстротечных, пришедших на минуту и тут же растворившиеся в новых.
У большинства тех, кто шел мимо нее, мысли были кристально чистые и беззаботные. Даже у быстро промелькнувшего мимо нее студента они были честны и безобидны, он может быть и провалил вчера экзамен, но мыслит с уверенностью о том, что завтра пересдаст его на пятерку.
А разве может вот эта женщина в красной курточке думать плохо о предстоящем вечером визите в кино, нет она, улыбаясь,уверенно шагает навстречу новым позитивным мыслям.
Как могут их мысли сравниться с непомерно тяжелыми, никогда не уходящими думами Валентины, которые вот уже двадцать пять лет не дают ей покоя.Она еще раз окинула взглядом проходящую толпу, которая с каждой минутой увеличивалась,так как начало рабочего дня неумолимо приближалось, и подумала, что даже если кто-то знакомый и будет проходить мимо, вряд ли она узнает его четверть века спустя.
-Доброе утро, Валентина Петровна,- услышала она и, повернувшись, увидела Наташу, девушку, работающую с ней в одном бюро.
- С вами все в порядке!-
-Да, Наташенька, пойдемте быстрее, сейчас дождь пойдет!
Через минуту они уже побежали, дождь разыгрался не на шутку - лил, как из ведра и был очень холодный. Но даже он не мог смыть ее тяжелых мыслей. Они прибежали первыми и сильно промокнуть, к счастью, не успели. Зато остальные заходили насквозь промокшие.
Наташа с Валентиной Петровной суетились вокруг чайника, коллегам хотелось погреться. За столом, посетовав на непогоду, заговорили о детях. Коллектив был молодой, некоторые пришли по распределению. Дети у всех были маленькие, поэтому тема была актуальной.
Только двое были предпенсионного возраста, Валентина Петровна и Нина Ивановна, проработавшая в бюро неполных 25 лет. Она была душой коллектива, девчонки бежали к ней со своими проблемами, советов она никогда не давала, а выслушать и понять могла. От этого ее понимания всем, почему-то, становилось легче.
Молчаливая, ушедшая в себя Валентина Петровна пришла в бюро четыре месяца назад, навсегда вернувшись в родной город в конце 1973 года. Она успела заслужить уважение за профессионализм и ответственное отношение к своей работе. Но коллеги, чувствовали в ней какую-то недосказанность, и не спешили проникнуться к ней доверием.
Но жили здесь весело и дружно, гордились своим заводом, отделом, к работе относились ответственно. Валентина Петровна интуитивно чувствовала, что свой родной тракторный уже ни на что не поменяет. Ее все тут устраивало, именно здесь, она это точно знала, к ней придет душевное спокойствие.
- Сегодня подходящая погода для моего не веселого рассказа о себе, - неожиданно осмелев, начала она. Все замолчали, слишком неожиданно прозвучал ее голос, и только Нина Ивановна сказала, что все хотели бы узнать, как она жила в Москве и где работала.
- Нет, я начну издалека, - родом я отсюда, 25 лет назад поехала в столицу учиться, чтобы вернуться назад уже специалистом. Но, закончив институт, вышла замуж и осталась в Москве. Через год родилась дочка.
Муж по профессии был инженером-технологом по сварке, мы с ним учились вместе, только на разных факультетах. Жили мы дружно и счастливо. Однажды ему позвонили и пригласили на беседу, где настоятельно предлагали поехать работать в одну из африканских стран. Отказ по причине наличия трехлетней дочери в расчет не приняли.
Разлуку мы переживали тяжело, поэтому, когда мне через полгода предложили поехать к нему, я с радостью согласилась. Нашей Верочке было уже почти четыре года и мне разрешили взять ее с собой. Мама соглашалась оставить ее у себя, но я все же решила ехать с ней. Это и было главной ошибкой всей моей жизни.
Мы с дочкой прошли медицинское обследование, со мной провели беседу о том. как надо вести себя за пределами Родины. О том, куда я еду и чем буду заниматься нельзя было говорить даже родственникам, скажу только, что работали мы в Африке. Контракт с мужем был заключен на три года, со мной на два с половиной.
Зашедший начальник, поздоровавшись, сделал круг пальцем, означавший, что пора закругляться. Надежда Ивановна, подойдя к нему, что-то прошептала, а он прошел к себе в кабинет. Все поняли, что он разрешил продолжить чаепитие.
- В нашей группе было 22 человека, Верочка была двадцать третьей. Работала я не по специальности, меня определили на кухню помогать поварихе, мы с ней были там единственными женщинами. Уже потом, когда мы вернулись домой, муж признался, что это он настоял на моем приезде, рекомендуя для работы на кухне.
Я уходила на работу чуть свет и возвращалась поздно вечером. Верочку пришлось оставлять на попечение чернокожей няни. Это была приветливая и добрая женщина.
Свой единственный выходной мы посвящали дочери. Через год нам уже не нужен был переводчик - у нас был свой. Дочка быстро освоила местное наречие и бойко разговаривала с местными жителями. И хотя она резко отличалась от остальных детей, те с удовольствием принимали ее в свои игры.
Светловолосая, с голубыми глазами, Вера привлекала внимание и взрослое население городка, особенно женщин. Она неплохо пела и ее часто просили исполнить русские песни, особенно любили нашу “Катюшу”.
Прошло три года, все засобирались домой, но нас оставили еще на три месяца, так как работа в срок не была выполнена. Мы пережили и эти три месяца. Опять прошли медицинское обследование, опять с нами серьезно поговорили. Первые пять человек уже улетели. Мы с поварихой продолжали работать, ведь людей надо было кормить.
И вдруг нас с мужем вызывают в посольство. С тревожным чувством мы переступили порог этого учреждения. Работник посольства, который нас принял, сообщил нам ошеломляющую новость. У нашей дочери обнаружили проказу. Мы были в шоке. Но то, что он нам сказал дальше, повергло нас в панику.
Оказалось, что прокаженные в этой стране не имели права выехать за ее пределы и должны до конца жизни находиться здесь в полной изоляции. В стране было два лепрозория, в один из которых и должны были увезти нашу дочь. Мы оба рыдали в голос, мы умоляли оставить нас в этой стране. Но нам объяснили, что оставаться нам бессмысленно, потому что дочь мы больше никогда не увидим.
До сих пор не пойму, как я могла пережить два последних дня, проведенных с Верой. Как вообще смогла отдать ее в руки совершенно чужих людей. Я до сих пор слышу ее недоуменный голос, спрашивающий, почему ее увозят чужие дяди и тети. Ей было чуть больше семи лет, она должна была пойти в школу, а отправилась на пожизненную каторгу - в лепрозорий, откуда нельзя было выйти.
Мы с мужем написали в Москву прошение о том, чтобы остаться в этой стране, но нам отказали. Больше никогда мы свою Верочку не видели. Улетели мы самыми последними.
В Москве нам предоставили новую квартиру, хорошую работу. Детей нам больше Бог не дал, видно не простил нам нашего предательства. Муж считал только себя во всем виноватым. Впал в депрессию, долго болел и через семь лет после возвращения на родину умер.
А я вот живу, да что там живу, просто существую, нет ни радости в жизни, ни забот о ком либо. Мои родственники живут своей жизнью, мы периодически переписываемся и перезваниваемся. Думала будет легче, если вернусь в родной город, но он стал совсем другим, незнакомым. Я хожу на могилы родителей и только там чувствую покой, только там на время отпускает меня постоянная сердечная боль.
Надежда на встречу с дочерью давно покинула меня. - Она замолчала. За окном лил нескончаемый дождь. Начальник молча вышел из кабинета, дверь которого как всегда была приоткрыта, он понимал, что работать сегодня вряд ли кто будет. Двое наших мужчин во время этого рассказа не выходили даже курить и сейчас, пряча глаза и взяв сигареты, вышли следом за начальником, который позвал вместе с собой Нину Ивановну.
Вернувшись, та сказала Валентине Петровне, что через пять минут он уезжает и просит ее собираться, чтобы довести до дома. Она уехала. А остальные молча сидели, и каждый думал, что, к стыду своему, не мог найти нужных слов утешения для этой несчастной женщины.
Да и есть ли такие слова, которые смогут утешить мать, чувствующую чудовищную вину перед своим ребенком, за то, что не смогла уберечь от беды, за то, что не смогла отдать ему всю свою любовь без остатка.
От автора
Эту историю сорок с лишним лет назад мне рассказала моя соседка, работавшая вместе с этой женщиной и слышавшая каждое слово ее боли. Все эти годы я ни на миг не забывала о ней. Я пыталась понять эту женщину, прикидывала ее историю на себя, она жила во мне.
Попадая в очередной раз в какую-либо патовую ситуацию, я всегда помнила о матери и ее дочери и говорила себе, что все познается в сравнении. Я рассказывала об этом всем друзьям и знакомым. Хотела хоть где -нибудь написать об этом.
Когда мне было плохо, я представляла маленькую, ничего не понимающую девочку, которую увозили от родителей. Потом я думала о ней, уже выросшей, взрослой, но по-прежнему несчастной. Я думала, что мои мысли, мои переживания о ней каким-то образом дойдут до нее, где-то там, далеко, наши с ней Высокие Частоты пересекутся, ведь мы с ней приблизительно одного возраста.
В 80-х, когда появились сведения о новой схеме лечения этого страшного заболевания, я стала надеяться, что и до Африки дойдет долгожданное лекарство. Что сталось с этими людьми мне неведомо, но я все время чувствовала, что мне необходимо об этом написать. И я это сделала.