Малогабаритная квартирная «двушка» Василия располагалась в старом фонде жилого района почти в центре города. От школы – минут сорок ходу при желании. Единственное неудобство – улица Кавалерийская, выводящая к центральной площади Ленина, от школы шла резко вниз, а потом очень круто поднималась вверх. Из-за этой «крутизны» зимой здесь даже запрещалось движение. Сейчас маршрутки уже ходили, и Петрович вскоре уже звонил в обшарпанную, обклеенную кой-где покоробившимися ДСП дверь на втором этаже.
- Марья Сергеевна, здравствуйте!.. – поприветствовал он открывшую ему дверь небольшую старушку – мать Василия. – Как там наш больной?
Марья Сергеевна выглядела старше своих без малого шестидесяти лет. Все лицо ее было покрыто складками мелких морщинок, а почти полностью седые волосы были уложены крупным узлом на затылке. Василий был вторым из двух ее детей. Старший был инвалидом, которого к тому же еще и бросила жена. Так что ей приходилось на старости лет, присматривать за ним помимо младшего сына Василия. Она хорошо знала Петровича, как «старшего друга и покровителя» ее сына.
- Заходи, Максимушка, заходи, мой хороший…. Он как раз встал недавно…. Ты поможешь ему?.. Я уже…
Она со слегка испуганным видом и, перейдя на шепот, хотела еще сказать что-то, но в дальнем конце коридора, куда уходила узкая прихожка, показалась фигура Василия.
- А, Макс, ты?.. – голос Василия звучал с какими-то смущенными интонациями. – Я разоспался тут немножко…
В неясном свете слабой лампочки, не разгоняющей, а «осветляющей» темноту в прихожей, Максим Петрович не сразу разглядел лицо Василия. А когда разглядел – чуть не застонал от того, как «плохо» оно выглядело. Следы «спанья» днем еще не изгладились на нем полностью. На левой половине лица отпечатались неровности и рубцы, видимо, подушки, на которой он лежал. Но все эти «отпечатки» были возможны только потому, что лицо опухло нездоровой розово-сизой отечностью, которая бывает только при весьма редких болезнях или при…. Да, опасения Петровича подтвердились, когда он прошел в комнату Василия и, несмотря на то что тот явно старался не дышать в его сторону, почувствовал тухловато-горький водочный перегар.
Комната Василия представляла собой почти квадратный периметр с большим центральным окном, у которого стоял компьютерный стол и рядом спальный диван. На нем сейчас лежало смятое покрывало и «ужатая» с одного бока диванная подушка. Две других стены были заставлены книжными шкафами. Слева от окна – «красный угол» с иконами, центральное место среди которых занимала особенная «голографическая» икона Спасителя с образом, снятым с Туринской плащаницы. Отличительной ее особенностью была смена изображений под различными углами зрения. Лицо Господа представало на ней то с закрытыми глазами и в черно-белом варианте, как на плащанице, то постепенно при смене ракурса «открывало глаза» и окрашивалось цветами живого человеческого лица, реконструированного специалистами НАСА. Как ни странно, но это изображение подарили Василию еще его протестантские друзья, привезшие необычную «икону» из Иерусалима, и Максим Петрович пару раз упрекал Василия на «неканоничность изображения» и «остатки протестантского влияния», пока в одной паломнической поездке сам не увидел такую икону в одном из православных храмов.
Еще над компьютером Василия возвышалась небольшая этажерка с дисками, книгами и какими-то коробочками. Видимо, сувенирами. К деревянной планке этажерки большими металлическими кнопками были прикреплены фотографии. В основном школьные. На одной из них был и Петрович вместе с детьми из летнего лагеря.
Максим Петрович присел на стул, стоящий между книжными шкафами, а Василий сел за свой стол на вращающееся кресло и стал легонько подкручиваться на нем то в одну, то в другую сторону. Он явно испытывал дискомфорт и не знал, как «вытягивать» нить разговора.
- Что ты – говорят, приболел?.. – помог ему Петрович.
- Да, немного…
- Ты больничный-то взял – а то меня Ариша спрашивала?..
- Да, я был…. Нелли…. Неля Семеновна – я был у нее, выписала на неделю…
- Это кто?
- Мой врач лечащий…. по нейрохирургии…
Они опять помолчали. Василий снова стал подкручиваться в кресле.
– Как, кстати, ты тогда с Полиной – все нормально?.. Домой потом добрался?.. Мы с тех пор не виделись…
Василий метнул быстрый взгляд на Максима Петровича, и как будто гримаса боли исказила его лицо:
- Нормально…, да не совсем…
- Что такое?.. - у Максима Петровича словно остановилось сердце.
А Василия словно передернуло. Пометавшись глазами по углам комнатки, он вдруг снова поднял их и остановил их на глазах Петровича. Того поразило выражение боли в глубине воспаленных, нездорово розовевших зрачков:
- Макс, зачем ты меня оставил?..
У того даже не нашлось что ответить. Он просто замер, чувствуя, что произошло что-то очень нехорошее для Василия и к чему он, Максим Петрович Борюн, его старший друг, его наставник, имеет самое прямое отношение. В душе вдруг воскресли все его нехорошие предчувствия и мимолетные ощущения – уже тогда, когда он уходил от Полины. Чувство вины настолько захлестнуло его, что у него даже не хватало духа напрямую спросить, что же произошло. Они так и сидели друг напротив друга, оба переживая, оба погруженные в отрицательные чувства, оба мучась от боли и вины, и оба отделенные друг от друга словно невидимой преградой, и ни у кого не хватало сил сделать шаг навстречу друг другу.
Из этого неловкого положения их вывела Марья Сергеевна, пригласившая «ребят» на кухню. Там уже был накрыт скромный постный стол: жареная картошка и хлеб с огурцами. Василий ковырял вилкой и почти не ел, зато налегал на рассол, явно мучась похмельным синдромом. Разговор по-прежнему не клеился. Наконец Василий не выдержал:
- Макс, извини!..
Он, сорвав со стола стаканчик, развернулся к холодильнику и спиной к Петровичу проделал понятные тому манипуляции со стоящей там бутылкой водки. Петрович видел, как резко откинулась назад голова Василия и, наконец, он повернулся назад с опущенными вниз глазами и виноватым видом - видом нашкодившего школьника.
- Пьешь все-таки… - решился констатировать Максим Петрович.
- Пью… – признался Василий.
- А зачем?.. Что случилось?.. Сейчас же и пост идет, Вася…. Грешно все-таки. Люди наоборот спасаются, стараются избавиться от грехов, а ты их напротив цепляешь… Люди стараются быть ближе к Богу…
- Какие люди, Макс?.. Эксперимент-то провалился…
Василий выглядел более оживленным, но при этом общий вид боли и страдания проступил во всем его облике яснее и словно «осмысленнее». Алкоголь как будто притупил в нем физические страдания, но вывел наружу его нравственные мучения.
- Какой эксперимент?.. О чем ты?.. – не понял Максим Петрович.
- Эксперимент Бога с людьми… Эксперимент по созданию людей…
- Что ты говоришь?..
- Нет, ты сам посуди, Макс, - к Василию словно вернулось его «вдохновение», правда, на этот раз с каким-то «злым» оттенком. – Что в Евангелии сказано: «Узка дорога в рай, и немногие ее находят, и широка дорога в ад, и многие по ней идут»… Так?.. А что это означает?.. Что большинство людей попадут в ад, несмотря на все попытки Бога их спасти. А это в свою очередь означает, что эксперимент Бога по сотворению людей, созданий, похожих на Него Самого, провалился…. Не получилось…. Не получилось создать похожими на Самого Себя…. Получились гнусные твари…
- Подожди, Вася…. Ты что-то не о том…. Бог не виноват, что люди выбирают зло и идут в ад…. Это их самих выбор…
- Да, понятно, что сами, понятно, что не виноват…. Не в этом дело. А дело в том, что все-таки не получилось…. Это как если бы у тебя было десять детей, и девять из них стали проститутками, наркоманами, убийцами, засели по тюрьмам…, и только один нормальный…. Разве ты бы мог сказать, что у тебя все хорошо, все получилось с детьми?.. Так и люди по отношению к Богу. Это же Его дети, а они стали по факту детьми дьявола, раз люди в большинстве своем отправляются в ад…. Многие идут туда - так сказано и лишь немногие в рай…
Максим Петрович выглядел обескураженным, он опять разворошил себе брови и с трудом подбирал слова, мучительно пытаясь противостоять Василию…
- Но идут-то идут, но не значит, что обязательно придут… Мы же не знаем…. Может, многие из них еще успеют покаяться…. Может, уже и перед самой смертью, как разбойник на кресте… Я, знаешь, знавал одну бабку…. Бывшую коммунистку…. Да не бывшую – она так ею и оставалась…. И до последнего момента хаяла Бога и Христа…. Кричала: помирать буду – чтоб не смели попов приглашать…. А когда нашли ее уже умирающей фактически…. На полу…. Вся квартира вверх тормашками, как Мамай прошел…. Как будто она боролась с кем-то…. А в глазах ее слезы были…
- Ну, это еще не говорит о покаянии…. Разве покаялись миллионы, целые поколения умерших при советской власти?.. Или двадцать семь миллионов убитых на войне?.. У них не это не было времени, как у твоей бабки…. Нет, Макс, эксперимент все-таки провалился…. Вместо божьих…, получились – знаешь кто? – сруще-ссуще-трахательные твари!..
И Василий, выделив голосом свое «определение», засмеялся мучительным сдавленным смехом, раздирающим душу Петровича своей рвущейся наружу тоской. При этом глаза Василия еще больше сузились от внутренней боли и мучения. Но ему сейчас более, чем когда-либо нужно было выговориться:
- Сам посуди, Макс. Ты знаешь, что человек за свою жизнь производит около пяти тонн гавна и сорока тонн мочи – итого 45-ть тонн самого отвратительного дерьмища. Причем, производит ли он что-то другое, тем более что-то хорошее – это еще вопрос…. А вот гавно от производит в любом случае. Поэтому…. Знаешь, какое определение человека наиболее подходящее?.. Это есть…. Человек – машина по производству гавна, это самый настоящий мешок с гавном, причем, переполненный мешок, и постоянно переполняющийся, так что каждый день излишки этого гавна нужно выдавливать из себя, иначе оно переполнит тебя и полезет чуть ни из ушей…
Максим Петрович слушал, уже не перебивая…
- И ведь дерьмище это самое отвратительное, самое ужасное, самое зловонное…. Нет даже ничего похожего в мире животных…. У них некоторые экскременты можно использовать – как навоз, как топливо, даже в пищу – я читал где-то…. А человеческое дерьмо никуда не годится…. Ты понял, Макс?.. Вот кто мы такие!.. Мы – машины по производству этого дерьма, и больше ничего…. И – правильно! – большинству из нас дорога в ад уже уготована…
- Вася…. Экскременты – это физиология…. – осторожно стал возражать Максим Петрович. – Но человек – это не только физиология. Это еще и душа, это еще и дух, которые никаких экскрементов не производят…
- Ха-ха-ха!.. Макс!.. Наивец!.. – опять прорвался смехом Василий.
Он внезапно снова крутанулся к холодильнику, но уже не стал наивно прикрываться, а достал оттуда почти допитую бутылку водки и пред лицом Петровича пропустил еще стаканчик…
- Да, у некоторых, Макс, пойми – душа и дух еще зловоннее, еще гаже, чем самое отвратительное гавнище!.. Взять ту же Полину, к примеру…
Василий поморщился: он не хотел говорить, но явно проговорился. А у Максима Петровича при упоминании о Полине опять болезненно сжалось сердце.
- Нет, я что?.. Я так, к слову… - мучительно стал выкручиваться Василий. – В общем, ты не прав, говоря, что дух может быть лучше гавна…. В человеке все гавно…. Понимаешь, - сруще-ссуще-трахательные твари…. Везде гавно – и кишках, и в душе…
- Нет, нет, нет, - убежденно заговорил Максим Петрович, - Вася, ты не прав…. Ты судишь слишком прямолинейно и по наружности и как бы применительно к себе, из-за своих обид, быть может…. (Василий при этом опустил голову и тяжело вздохнул.) А человек гораздо сложнее, чем ты сделал физиологический срез…. Ведь человек не есть то, что он есть, а то, чему он служит. И ценность его определяется не тем, что он есть, а тем, чему или кому он служит… (Василий поежился при этом бровями, как бы пытаясь сосредоточиться и понять Петровича) Что такое нефть, к примеру?.. Отвратительная, грязная, дурно пахнущая жидкость… И вредная к тому же, вредящая экологии, если попадает в открытую природу…. Как гомно твое же!.. (Петрович впервые употребил это слово, но в своей «транскрипции». Сирина, кстати, в беседе с Гулей поступала так же.) Но насколько она ценна!.. А почему она ценна, и кто ей придал эту ценность?.. Разве она ценна сама по себе?.. Нет!.. Она ценна, потому что служит человеку. Она ценна, потому что именно он придал ей эту ценность и приспособил для службы себе…. Понимаешь? Так и человек. Да, сам по себе, в отрыве от всего, по своей чистой физиологии – я готов согласиться с тобой – это… это…. (Максим Петрович искал свое сравнение, не такое грубое, как у Василия) это биологическая машина, производящая экскременты в виде отходов жизнедеятельности…. Как и всякое живое существо – заметь!.. Но если человек служит Богу, если человек служит добру, если человек отдает свою жизнь на служение высоким целям, то он уже не просто…. мешок с гомном, как ты сказал…. Как нефть – уже не просто грязная жидкость…
Внезапно Максим Петрович понял, что говорит «мимо». Василий, если и слушал его, то явно «не слышал». То есть, не применял к себе, не пытался «облегчиться» его словами. Наоборот, словно с каждым словом, ему становилось все тяжелее и тяжелее. Как будто то, что говорил он, уже не могло к нему относиться. Но Петрович не сразу стал сдаваться, он еще попробовал «вдохновить» Василия:
- Поэтому, Вася, понимаешь?.. Все что от нас нужно – это служить Богу!.. Служить, забывая о себе. Служить, не думая о том, какие мы там мешки, и что в них находится…. Ведь в глазах Божьих мы уже не мешки, мы - Его солдаты…. Солдаты, потому что Ему служим. Солдаты, ни на что не купившиеся, не предавшие своего Полководца, не нарушившие его повелений и заповедей…
Внезапно Василий обхватил голову руками и застонал…. Петрович сразу умолк. В узком дверном проеме показалась на секунду Марья Сергеевна и тут же исчезла. Василий покачивал головой и едва слышно постанывал в такт этому качанию. Максим Петрович сидел рядом и не знал, как ему помочь…. Мимолетно у него промелькнуло в голове, что он сегодня уже был в подобной ситуации, когда Ариша в своем кабинете вцепилась ему в руку…
Они какое-то время посидели молча. Маленькая кухонька была сплошь оклеена моющимися обоями, в некоторых местах уже отставшими от стен – особенно около старой раковины с залапанным потускневшим краном. Прямо над газовой плитой висел большой клеенчатый разноцветный плакат-постер с изображенным на нем блюдом, на котором лежали огромные красные омары, густо усыпанные укропом и другой зеленью. Клешня крайнего, с четко выделявшимися на фоне белизны фарфорового блюда зубчиками, свешивалась наружу и была бессильно раскрыта…
Уже прощаясь, когда после дежурных слов о «скорейшем выздоровлении», они обнялись, Петрович мимолетно пересекся со взглядом Василия. И вновь в нем прочитал все тот же мучительно-кричащий, но безмолвный вопрос: «Макс, зачем ты меня оставил?..»
(продолжение следует...)
начало главы - здесь
начало романа - здесь