Продолжение рассказа Юрия Петерсона
-- В Боливии мы вообще были первыми артистами из Советского Союза, - рассказывал Юрий Леонидович, - до нас советских артистов там не было никогда. Более того, в Боливии я сидел за одним столом с человеком, который застрелил Че Гевару. Как-то вечером на банкете по случаю очередного нашего выступления собралась интересная команда: какие-то немцы, несколько американских коммандос и еще несколько боливийских коммандос. Все в цивильном платье, с женами. Слова за слово зашел разговор о Че Геваре. Не я его начал, потому что у советских людей была в то время привычка держать язык за зубами. Они сами заговорили, заспорили, а так как мы были там уже второй месяц, я уже немного понимал по-испански. Наш атташе по культуре, молодой парень, очень говорливый, без «цековских» заскоков, указал на одного из боливийских офицеров и тихо произнес:
- Вон тот пацан, что сидит справа, он и застрелил Че Гевару.
Боливийский коммандос тем временем рассказывал, что очень хорошо относился к Че Геваре, но приказ есть приказ.
- Его окружили в лесу американские коммандос. Был приказ, и я его шлёпнул, - сказал он.
А разговор начался с того, что они поспорили о том, что, может быть, не надо было убивать Че Гевару. Может, лучше было бы его в плен взять?
- Бой есть бой! – возражал тот парень. – Его же не расстреляли безоружного. Он был с оружием в руках и сражался...
С тех пор прошло много лет, и я слышал, что всех, кто участвовал в убийстве Че Гевары, уже уничтожили южноамериканские революционеры. Говорят, что спастись от возмездия удалось только двоим. Они бежали за границу и скитались по миру, меняя внешность и паспорта. Был ли одним из этих спасшихся мой знакомец, я не знаю.
В Колумбии мы жили в Медельине, столице наркокартеля. Кстати, и сами колумбийские концерты были организованы Хорхе Очоа, одним из тех, кто в конце 1970-х годов создал печально знаменитый Медельинский наркокартель. Его сообщник Пабло Эскобар тоже приходил к нам на выступление. Правда, тогда он был еще не очень известен, пик его активности пришелся на середину 1980-х, когда лишь одно упоминание имени Пабло Эскобара наводило ужас на всю Колумбию. Я узнал его на фотографиях, которые появились в прессе после того, как колумбийские власти объявили войну империи Эскобара. А тогда после концерта мы запросто поехали к Хорхе Очоа в гости. Сейчас в кино иногда показывают его дворец... Все точно! Там я был! Такие заборы высотой под шесть метров и оскаленные морды доберман-пинчеров, которые охраняли этот дворец, забыть невозможно.
Кстати, в Медельине мы работали на Пласа дельТоро – это площадка для корриды. Лучший тореро в мире Доминго Домингес родом именно из Медельина. Его младший брат Хулио показывал, что он умеет. Он пронзал быка шпагой и пока бык еще держался на ногах, становится перед ним на колени и целовал его в лоб. А ведь бык был еще жив, и он запросто мог убить тореро, поддев рогом...
В Венесуэле, уже в аэропорту нас встречали представители русской эмиграции.
Еще в начале ХХ века в эту страну стали прибывать трудовые мигранты, а после революции 1917 года здесь появились политические беженцы из России – монархисты и кадеты. Позже в Венесуэлу переселилось несколько семей русских эмигрантов из Китая. Но больше всего русских прибыло в Венесуэлу после Второй мировой войны. В 1947 году венесуэльское правительство решило пригласить из разоренной Европы эмигрантов для освоения отдаленных и малообжитых регионов страны, и многие наши соотечественники – эмигранты первой волны, угнанные на работу в Германию советские граждане, бывшие военнопленные красноармейцы, не захотевшие возвращаться в СССР, – решились на рискованный шаг и приняли предложение Каракаса. Русские переселенцы участвовали в разметке государственных границ страны, строили дороги, мосты, тоннели, работали в нефтяной отрасли. Русские инженеры принимали участие в строительстве отеля «Гумбольдт», ставшего символом обновленного Каракаса. Многие русские специалисты, выучив испанский язык, поступили на работу в министерства, университеты, получили места в частных фирмах. В итоге многие русские эмигранты вошли в число самых богатых и образованных местных людей: у одного - строительная фирма, у другого – магазины, у третьего – нефтяная компания...
Задолго до нашего отъезда в Южную Америку нам пели «песни» про всевозможные «провокации» со стороны эмигрантов. Но какие там провокации! Они не знали, как нас ублажить! Я помню, мы из аэропорта приехали в гостиницу, я поставил свой чемодан, и этот чемодан я забрал, когда мы улетали, так как больше в этом номере я не был ни разу. Нас всех разобрали по семьям, в итоге Юрий Маликов, его жена Люся и я оказались в семье Лоскутовых, предок которых был генералом царской армии.
На одной из вечеринок у Лоскутовых мы познакомились с внуком капитана Руднева, командира «Варяга». Его звали Гий Руднев. Он был директором отделения «British Petroleum» в Венесуэле. Нашему Геннадию Жаркову он купил и подарил трубу, настоящую американскую OLDS, предмет вожделения многих музыкантов.
Мы часто разговаривали о заветной мечте многих русских эмигрантов хоть краем глаза увидеть свою далекую Родину. Сейчас, наверное, многие из них уже побывали в России, но тогда это было невозможно. И, почувствовав эту неизбывную тоску, специально для Лоскутовых я написал песню «Танюша» на стихи Сергея Есенина. У меня часто так бывает, будто у меня внутри что-то начинает зудеть. Вот и тогда я, почувствовав такой творческий зуд, спрашиваю старшего Лоскутова, хозяина:
- У тебя Есенин есть?
- Есть! – и достал с книжной полки голубой четырехтомник, очень редкий экземпляр.
Я начал его листать, дошел до «Танюши» - и говорю:
- Включай магнитофон!
Сев за рояль, я сочинил песню «Хороша была Танюша». Все русские семьи в Венесуэле потом переписали себе эту запись…
Вернувшись в Москву, я отдал эту песню Валерию Ярушину, и «Ариэль» с удовольствием исполнял её долгие годы. Более того, они «Танюшу» даже на пластинке выпустили, правда, я там значусь под псевдонимом «Мелехов». Случилась смешная история. Звонит мне Ярушин и говорит:
- Слушай, Юра! Там с твоей песней проблемы!
- Что случилось?
- Юра, все знают, что ты - латыш. Но эти сумасшедшие «мелодийские» редактора разорались: «Что это за такая фамилия стоит рядом с фамилией великого русского поэта?!»
- Валерочка, а ты напиши там: «Мелехов». Это фамилия моей мамы, - посоветовал я Ярушину.
Он так и сделал - и пластинка пошла.
Метр над росистой травой
У нас часто из стихов Есенина делают цыганщину. Но я считаю, что поэзия Есенина к цыганщине никакого отношения не имеет! Есенин - белый человек, абсолютно не цыган! Даже самые скандальные его стихи, как «Пей со мной, паршивая сука, пей со мной!», к цыганщине никакого отношения не имеют.
Когда я только-только стал подползать к Есенину музыкально, я изобрел свою собственную звукопись есенинских стихов. Говоря аллегорически: выпущенный звук, музыкальный или речевой, должен лететь в метре над росистой травой, не задевая ее. Роса на траве, на цветах еле-еле висит. Ее чуть тронул, и она слетела. И вот когда звук летит, не касаясь травы, и роса остается висеть, вот это и есть Есенин.
Наверное, моя любовь к Есенину возникла на генетическом уровне, ведь мой дед Илларион Вардин был близким другом Сергея Есенина. Поэтому у меня уже написана целая серия Есенинских песен, первую из которых – «Гой ты, Русь моя родная» - я сочинил еще в 1960-х. Я часто исполнял ее в «Самоцветах», а когда мы стали «Пламенем», то на каждом концерте из зала кричали: «Русь» давай!»