Паденье – неизменный спутник страха,
И самый страх есть чувство пустоты…
Осип Мандельштам
…Как будто какое-то солнце над нами встает,
Как будто над нами последнее облако тает…
Георгий Адамович
Любой собеседник может когда-нибудь наскучить – даже эхо. Даже звук собственного голоса, повторяемый естественным ревербератором мира. Тем более, когда сидишь на холодном и условно твёрдом полу в глубокой и ничем не освещаемой яме, высоко над головой медленно плывут тучи, почти невидные в ночи, но отчётливо скрывающие звёзды и луну, и единственное шевелящееся здесь кроме тебя– это пролетевшая мошка, или усталый, непонятно для чего проснувшийся, муравей. Когда Матфею буквально на голову с истошным криком свалился барахтающийся кулёк, смутно напоминающий человека, он уже перебрал все возможные варианты монолога, или диалога с эхом: «Помогите!!!» – «Гите-гите-гите… ите… спите…», «Погибаю!!!» – «Баю-баю-баю…». «Да пошли вы все к чёрту!!!» – «К чёрту! К чёрту! К чёрту!», – кажется, особенно понравилось эху. Матфей устал звать на помощь. Устал он так же и молчать. Молчать и при этом беззвучно беседовать с самим собой. И он даже обрадовался, когда инородное тёплое живое тело распласталось у него на плечах, не переставая при этом душераздирающе кричать.
- Брат, ты орёшь мне прямо в ухо, – наконец сказал Матфей, насладившись новыми ощущениями. – Я ценю разнообразие, но это уже слишком.
- Ой, извините, – пробормотал гость и начал копошиться у Матфея на загривке. Попыхтев немного, держась за нос Матфея, он спустился на пол и повторил: – Извините.
- Гм... – протянул Матфей, потирая лицо. – Значит, в гости пришёл, отрыватель носов?
- Извините, – снова пробормотал незадачливый пришелец. – Я... А вы здесь живёте?
- Ну, теперь – да. И давай на «ты». Я упал точно так же, как и ты, только на твёрдый пол, а не на живое существо, несколько часов тому назад.
- И как нам выбраться?
- Интересный вопрос. Тебя как зовут-то?
- Иван. А тебя?
- Матфей. Будем знакомы, Ваня, – он помолчал: – извини, в темноте не могу нащупать твою руку, чтобы пожать.
Ваня немного попыхтел, и Матфей ощутил в своей руке его влажную и слегка подрагивающую руку. «Не отошёл ещё от падения», – подумал Матфей и вздохнул:
- Ну, что ж – очень приятно. Зажигалка есть?
- Не курю.
- Вот незадача. А я, понимаешь, курю, да всё время теряю зажигалки. Приходится стрелять у других. Ну, что ж, – Матфей побарабанил пальцами по колену: – будем общаться вслепую.
Они помолчали. Матфей уже привык за пару-тройку часов, что провёл здесь, к молчанию. А Ване явно было не по себе.
- Как нам выбраться отсюда? – повторил он свой вопрос.
- Как? Как… – протянул Матфей. – Почему-то все всегда задаются вопросом – как... Никто не задумывается – зачем. И, тем более, – для чего попали сюда. Ты что? – Матфей потёр вытянутую ногу, на которую только что наткнулся Иван.
- Извини. Я пытаюсь найти выход. Ты не мог бы подобрать свои ноги?
- Но мне так удобно, – возразил Матфей. – В конце концов: кто первый приходит, тот и занимает место, какое ему больше нравится.
- Но я ищу, как нам выбраться, – какую-нибудь лазейку, дверь, подъём…
- Ты ничего не найдёшь, – проговорил Матфей безапелляционным тоном.
- Ты уверен?
- Абсолютно.
- И что же нам делать?
- Нам? А почему ты считаешь, что нам нужно делать одно и то же, ещё и вместе? – тон Матфея был скучающим и довольно-таки безразличным. «Живое тепло» уже почти надоело.
- Ну, ведь мы оба оказались в беде, – растерянно проговорил Ваня. – А когда люди в беде – они должны помогать друг другу.
Матфей молчал. Он всматривался в квадрат неба над головой – всё черно. Чёрный цвет поглотил пространство. Даже не чёрный – тёмно-серый, вязкий, дымчато-нахальный, гнетущий, но, в общем-то, безразличный ко всему, что смотрит на него.
- И если беда одна, то человеческое существо должно… – тянул Иван.
- А почему ты считаешь, что у нас с тобой одна беда? – спросил внезапно Матфей совершенно серьёзным тоном. Ваня замолчал. – Вот видишь, брат: каждый из нас считает, что знает в лицо свою беду и беду соседа, и если ему удобно, видит, что лицо у неё одно. А ведь в действительности, мы никогда не знаем беды ближнего. Мы лишь предполагаем. Мы лишь хотим лелеять своё стадное чувство, говоря: «У него такая же беда, как у меня! Смотри! Я не одинок!» И попадаем в ловушку. А ведь всё так просто – мы разные, и беды у нас разные. Точнее нет – беда одна: и беда, и награда, и счастье, и боль – все мы люди. Братья, так сказать, по неразумию. Одна стая. И если грызём друг друга, то всё за тем же: чтобы доказать – моя беда круче твоей. Я впереди тебя на нашей общей работе жизни. Я глубже опустился, глубже упал…
- Куда?
- А вот я не знаю! Если бы знал – не разговаривал бы так с тобой.
- А что бы ты сделал?
- Не знаю. Зарезал бы тебя, – Матфей расхохотался. Он хохотал громко и остервенело. Ему не было смешно. Он почти рыдал – благо, Ваня не мог его видеть. Он смеялся так, что, кажется, тучи должны были испугаться и улететь, открыв небо. Но они не улетели. Матфей постепенно успокоился, затих и прислушался. Ваня неловко хлопал его по плечу, приговаривая:
- Ну, чтобы же ты глупости такие говоришь? Зачем? Ты бы не смог меня зарезать.
- А почему? – внезапно спросил Матфей. – Вот почему ты так в этом уверен? Я, может, ещё зарежу тебя. Откуда тебе знать, что я не маньяк? Вот они – люди... Они не верят в двойную беду. Ты думаешь, если ты упал в яму, в пропасть – то этого уже достаточно. Всё остальное будет «за» тебя. На твоей стороне. Я тоже упал – значит, я уже твой брат. Мы «должны» друг друга поддерживать – у нас «общая» беда. А там, на поверхности, мы бы, может, и не взглянули друг на друга. Или были бы заклятыми врагами. Ты бы спокойно ненавидел или презирал меня. Ты бы легко и без особых зазрений совести прошёл мимо либо даже пнул меня, если бы я лежал перед тобой на земле мёртвый, или пьяный. Если бы оказалось, что это не «твоя» беда. Что она не близка тебе и не понятна. А ведь беда у нас у всех одна: это вот то «окошко» над твоей головой. Те «рамы» окошка, которые сейчас заменяют нам горизонт. Вот и всё.
- Да, ты прав. В чём-то, – протянул Иван. – Люди безразличны к чужой боли.
- Да не безразличны они, – Матфей нетерпеливо пощёлкал пальцами. – Не безразличны – в том-то и дело! Просто им неинтересна неизвестная им боль. А ведь любая чужая боль – неизвестна: ведь ты-то её не чувствуешь. Но какая-то боль кажется родной. Подогнали её под своё восприятие и любим до одурения. Ну, куда ты опять пошёл?
- Я ищу выход.
- Да не найдёшь ты выход, – повторил Матфей и вновь погрузился в молчание. Ваня шуршал рядом, спотыкался, слабо вскрикивал, когда обдирал руку о стенку этого мешка или ямы, или тюрьмы, а Матфей думал. Думал о нём. Вот он – обычный мальчик Ваня. Явно молодой. Неважно, сколько ему лет. Но он определённо первый раз в таком положении. Матфей бывал в этой яме много раз. В своей голове. А теперь ощущение воплотилось физически. Ощущение того, что ты не знаешь, что произойдёт, а главное – не знаешь, что ты можешь сделать. Ощущение учит беспомощности. Но может быть оно рождено, чтобы понять, как бороться с этой самой беспомощностью. Что делать, когда сделать ничего не можешь. Но что делать? Искать выход? Матфей уже пробовал – когда только провалился сюда. Он бегал от стены к стене, кричал, кричал, кричал до полного отупения и понял, что ещё одна пробежка от тупика к тупику, и он больше никогда не остановится, сорвёт голос и перестанет соображать. Тогда он сел на какой-то выступ, прислонился к изгибу стены и затих. Он стал слушать ночь. Мысль текла всё медленнее. Он успокаивался, погружаясь в полу-транс. Дыхание становилось ровнее. Так называемый внутренний диалог шёл вяло и неохотно. Ещё чуть-чуть – и он остановится, и тогда?.. «Просветление»?.. Слово резануло по сознанию. И мысль потекла быстрее. Начитался всякой ерунды, с отвращением подумал Матфей. Потом пришла мысль: а ведь я провалился ради какой-то «великой цели». Всё происходит ради этой несчастной «великой цели». Нас может мотать, как угодно, над нами могут изгаляться, как угодно – всё ради «великой цели», которую я – Матфей – никогда не узнаю. По крайней мере, при жизни. А тогда какое мне, собственно говоря, до неё дело? И тогда не о чем тут думать. В этот момент на него и свалился Ваня. Когда Матфею больше нечего было сказать себе. Теперь он мог говорить с кем-то другим. А ему не хотелось. Вот Ваня вскрикнул, стукнувшись головой обо что-то.
- Ну, что ты там? Вань! – недовольно позвал Матфей, а сам подумал: как интересно устроено человеческое ухо. Мы можем совершенно спокойно слушать так называемые звуки природы. Где-то ветер шумит в кронах деревьев. Где-то залаяла собака. Всё это мы принимаем, как должное. Но стоит рядом появиться человеку и тоже начать шуметь, как мы вне себя от раздражения мечтаем его заткнуть. Мы считаем шум от человека – инородным звуком. Хотя именно человек – это наш подвид. Чуть не сказал – подвид пресмыкающегося. Нет. Млекопитающего. Мы питаем. Ну, мужики-то только питаются. А потом питают других пустыми надеждами. Вот я сижу сейчас – думал Матфей с презрением – и в глубине души питаю себя надеждой, что этот мальчишка найдёт, всё-таки, выход.
- Всё, не могу!.. – выдохнул Иван и опустился на землю, привалившись к Матфею спиной. Тот вздрогнул. Недовольно повёл плечом. Вот они – люди. В темноте им обязательно ощущать физический контакт с кем-то. Знать, что кому-то так же темно и плохо, как им самим.
- Ой! Как же я не подумал? – закричал внезапно Ваня и зашевелился.
- Что ещё? – подозрительно спросил Матфей.
- Телефон. Ведь надо позвонить и попросить о помощи! – он покопался ещё какое-то время, потом с ужасом в голосе пробормотал: – Батарейка села.
- У меня тоже. Я сразу проверил.
- Ты сразу вспомнил? А я, почему-то, нет. Хотя всегда с телефоном.
- Вот видишь, как интересно работает наш мозг, – усмехнулся Матфей. – У тебя телефон постоянно в руках, он стал твоей любимой игрушкой, и ты уже почти забыл, что по нему можно звонить. Был занят делом – не вспоминал о нём. А сел спокойно – руки сами потянулись к нему. А я пользуюсь телефоном по назначению, чтобы звонить, – вот и сообразил сразу.
- Да, ты прав, – сказал Иван. Потом ещё пошевелился и добавил: – Не могу, устал бороться. А нужно.
- Кому нужно? – спросил Матфей совершенно серьёзно.
- Нам нужно. Человек должен бороться. Я никогда не задумывался – почему. Но чувствую, что так правильно.
- Нас тянет в борьбу, потому что, если ты борешься – ты уже вроде как не гниёшь, – протянул Матфей.
- Разве нельзя жить в мире здоровым и сильным человеком? Счастливым и не ведущим постоянных боёв?
- Не знаю. Наверное, можно. Но ты ведь не можешь. Тебе надо бороться.
- Потому что есть, с чем бороться.
- И с чем же? – Матфей помолчал, даже не ожидая ответа, а просто выдерживая паузу и собирая мысли. Потом он снова заговорил: – Ты всегда найдёшь, с чем тебе бороться. Это жизненно необходимо тебе. Ты, якобы, борешься с падением. Борешься с виной. А вину в наше время мы чувствуем все. И, если всё тихо-спокойно и гладенько, бороться не с чем, то вина эта – твоя. А вот если всё плохо, и ты борешься против этого – вина уже чужая. Не твоя. Ты – против вины.
Ваня молчал. Молчал и молчал. Потом он спросил:
- Почему ты не ищешь выход?
- А зачем? – Матфей усмехнулся. – Мы всё равно не можем изменить предначертание, – добавил он делано-возвышенным тоном.
Иван не ответил. Он молчал очень долго. Так долго, что Матфею стало не по себе. Как бы ни раздражал его собеседник, он, всё же, привык, что теперь в этой яме, рядом с ним есть другой человек.
- Вань! – позвал он. – Иван! Ты там сдох, что ли?
- Я жив, – коротко ответил Иван.
- А чего молчишь?
- Я молюсь.
Матфей хмыкнул. Молитва – это единственное, что он не пробовал ещё, чтобы выбраться. Молитвы он пробовал раньше – давно-давно, пытаясь выбраться из ямы собственного сознания. В какой-то момент ему показалось, что он разучился молиться. Потом придумал, что это глупость. Впрочем – всё это пустая бравада. Матфей дорого бы дал, чтобы вновь научиться горячо и искренно обращаться к Небу, просить Его о помощи.
- А-а-а, – проговорил он медленно: – Если мы ничего не можем сами, нужно попросить доброго дядю, который смотрит на нас сверху, и он сбросит лестницу? А не угодим ли мы, пройдя по ней, прямо на небо? Так может ещё пожить здесь? Хотя, зачем здесь жить?
Иван молчал. А Матфей с удивлением ощущал потребность поговорить с кем-то.
- Иван! Скажи что-нибудь!
- Я не хочу. Ты разбиваешь во мне веру.
- Веру во что? В доброго дядю?
- Веру в человека, – коротко ответил Иван.
- Ну и ладно, – пробурчал Матфей. – И пожалуйста.
Они снова погрузились в молчание.
- Ну и чем же я тебя обидел? – поинтересовался Матфей.
- А какое тебе дело?! – взорвался Ваня. – Ты же такой умный! Так хорошо всё понимаешь! Так очаровательно циничен! Ты же должен быть самодостаточен. Зачем тебе я и мои мысли? Пока я искал, как нам выбраться, я был чем-то занят. Ты упорно давил на меня, говорил, что я не найду выход, и я его не нашёл.
- Ты считаешь виновным в этом меня?
- А если бы и так?! – Ваня вновь погрузился в молчание. Прошло уже довольно много времени, когда Матфей наконец произнёс:
- Как мы любим обвинять кого-то в своих неудачах, даже если это противоречит здравому смыслу. Наверное, тогда мы не чувствуем себя одинокими.
- Прости меня, – пробормотал Иван. – Я сказал глупость. Как ты можешь быть виноват в том, что я не нашёл выход?
Начинало светать. Было ещё темно, Матфей начал смутно различать фигурку товарища по несчастью.
- Матфей! – внезапно закричал Ваня. – Посмотри, на чём ты сидишь!
Матфей вздрогнул и присмотрелся.
- Надо же, – протянул он, – а я думал, что приткнулся просто на каком-то выступе…
Он сидел поперёк первой ступеньки уходящей вверх лестницы, облокачиваясь спиной на «сплошную стену» каменных перил. Он мог протянуть руку в сторону от себя и нащупать путь наверх.
- Как же мы слепы, Ванька! Темнота и страх отупляют… – Матфей захохотал: – А ведь ты был прав, дружок: я виноват в том, что ты не мог найти этот чёртов выход!
4 октября 2015 года