Продолжение рассказа "Толик Чипидейл", предыдущая часть тут
А травами – это от бабкиных веников по углам. Она, бывало, сама смеялась, что ни коровы в сарае, ни козы, а она травы собирает, теперь уже для себя. Да не простые, а лечебные, но кроме нее в это никто не верил, включая участковую врачицу Семиуллину, которая ходила к бабке исправно, раз в месяц, оставляла ей рецепты на обычные лекарства из аптеки. Петровна рецепты брала, но их не отоваривала, прятала под матрас: не было у нее никакой веры в эти таблетки, особенно в иностранные. Не для крещеного люда они придуманы, на нашу погибель, вот что – так отвечала Анатолию, если он предлагал все-таки сбегать в аптеку и купиуть выписанное Семиуллиной.
- Кто именно может возглавить дипмиссию, Макей не уточнил, но отметил, что обсуждаются несколько кандидатур, - не сдавался диктор.
- Я смотрю, в магазин тебе Маринка уже сбегала, да? – полуутвердительно спросил Анатолий. Хотел еще про таблетки спросить, вон, лежит, хотя дело к обеду – значит, плохо ей. Но промолчал, не стал обострять, как их замполит говорил, и без того сложную внутриполитическую обстановку.
Макариха, не вставая, пощелкала пультом, заставила диктора поутихнуть.
- Слышь, Толик, - заговорила она просительно. – Ты бы мне снежок то у дома раскидал, а? А то Маринка сегодня еле ко мне пробилась. Сказала, завтра не придет, если не почистим. Она полные сапоги снега себе нахватала, когда квас и хлеб мне несла.
Анатолий просьбу эту никак не прокомментировал. Что тут комментировать, когда и так понятно, что снег почистить надо? Он же не слепой. Затем и пришел, зная, что кроме него – некому этим заниматься.
- Ты хоть жрамши сегодня, Петровна?
- Я кефир пила, с хлебом, - доложилась Макариха.
- Понятно, - кивнул Анатолий. – Я тебе сейчас яиц свариться поставлю, а сам пойду снег чистить. Пока почищу – они и сварятся. Будет тебе ужин.
- И хлеба с колбасой порежь, сынок, - ангельским голосом попросила Макариха. – Руки мои старые, уже нож не держат.
Вредная бабка – страсть, хуже керосину. А ведь и она понимает, что просить надо вежливо и ласково, удовлетворенно подумал про себя Анатолий, отыскивая в сенях большую снегоуборочную лопату, которую сам же там и прятал на прошлой неделе. Начну получать московские деньги – буду Маринке подкидывать почуть, пусть получше за Макарихой смотрит. И он загрустил на минутку, подумав, как без него будут его старики, когда он уедет.
Во, и еще оплатит Маринке помывку окон Макарихе, подумал он, пока переводил дух, отчистив от снега первую половину дорожки. Он стоял, перекуривал, оперевшись на потемневший от времени черенок лопаты и смотрел окна избы. Темнело. Зимой тут быстро темнеет и как подморозит – арбузами пахнет, нигде больше он такого запаха не встречал.
Анатолию вспомнился Уржумбейск, детство и катание на санках с горки допоздна. Кажется, там, на родине, дни зимой длиннее. Вот поработает в Москве, денег подкопит, приедет сюда, заберет Ритку и поедут они с ней к матери, в Уржумбейск. Жизнь будут там доживать, ему и за двумя тетками проще ухаживать будет, да и им все повеселее будет. Копить он умеет. Так что будут они все как сыр в масле кататься, дайте только срок!
Кстати, как с Риткой-то быть, если в Москву ехать? Она ж уже совсем никакая, ни украсть, ни покараулить. Ее то кормить, то лекарства давать, то памперс менять. Боковой амиотрофический склероз – он еле-еле смог запомнить название. Постепенно все тело отнимается, жена все беспомощнее и беспомощнее. Выход один – смерть. Колют ей что-то, иногда в больницу забирают. Но это все так, пустые хлопоты. Он и в интернете смотрел, и с врачом разговаривал. Необратимо это все. Врач говорит, недолго ей осталось.
После этих мыслей о жене Анатолия охватило беспокойство. Ну, долго-недолго, а сколь есть – все наше, остановил он грустные раздумья. Быстро докидал в стороны снег, порезал для Макарихи бутерброды, прикрыл тарелку пищевой пленкой, залил сваренные яйца холодной водой и поспешил домой. Дома ему всегда лучше думалось.
Дома Ритка спала под работающий телевизор. Впустую, конечно, электроэнергия тратится, поморщился он. Но если сейчас выключить телевизор – Ритка проснется и еще смотря в каком настроении. С утра, вон, злая была, недовольная. Он аккуратно прикрыл дверь в комнату и решил посидеть на кухне, остыть и поразмышлять. На душе было тревожно. Но и приятно тоже: появились реальные перспективы, сложности, самое мужское дело – разобраться с ними и все порешать.
Получается, не может он никуда ехать, вот ведь беда-то… Потому как если уедет – а Ритку куда? Да, она ругается, гудит не по делу, но живой же человек? Может, все-таки, в дом инвалидов пристроить, но жалко ведь?! Кому она там нужна. Еще чуть-чуть и совсем колода будет бессмысленная. Собаку людям и ту жалко, а тут живой человек!
Сердце рвало и щемило, на душе было совсем маетно и нехорошо. Ведь это его последний шанс! Он еще мужик хоть куда! Он на многое способен. А, получается, доживает тут, привязанный, как кобель у будки, к беспомощной жене, к бабкам-дедкам своим. Да, пусть он пороху не выдумает, но ведь исполнять порученное он умеет, никто сроду не жаловался! Будет ли у него еще шанс состояться, добиться чего-то? Да нет, конечно. Это свои еще про него помнят, типа вот Мишки. Но своих-то этих раз-два и обчелся. Даже без «два», кроме Оренбаума и считать больше некого.
Часть 5 лежит тут