Дети, я вам пишу то, что сама помню. Папе пришла повестка в военкомат в декабре 1941 года. Мне шел шестой годик, когда отец уходил на войну, Тане было два года, пошел третий, Пантелею исполнилось десять лет, а Вале - двенадцать лет. Перед отправкой на фронт отец собрал нас всех и сказал:
-Корову нужно зарезать, вы не сможете за ней ухаживать. Сена хватит только для тёлочки, а заготавливать новое сено не будет возможности.
Мама не возражала, нашу кормилицу зарезали. Папа перед уходом на фронт всю аптеку, которую хранил дома перенес на ферму, но кое-что припрятал у себя в подвале. Он передал маме все медицинское хозяйство. Мама очень хорошо разбиралась в лекарствах. Она умела читать и писать, хотя в школе не училась.
Настал день проводов папы на фронт. Сестра Таня громко ревела в голос, а я стояла, молча, как памятник, не плача, не рыдая в голос, не причитая. Я не могла себе позволить такую слабость, как слёзы, это было сильнее меня. Мама, вся опухшая от слёз, почерневшая от горя, выдохнула удивленно, кивая на трёхлетнюю дочь Таню:
- Ку мен пелсе макарат ши?[1]
А скользнув взглядом по моему лицу гневно промолвила, будто сургучной печатью пришлёпнув, неизлечимый диагноз на моё чело:
-Ку ухмахе макарма та пелмеç![2]
Перед мамой нельзя было показывать слабость. При каждом удобном случае мама прилюдно оскорбляла и унижала меня. Эти моменты врезались мне глубоко в память, никаким усилием воли, я не в состоянии вышибить эти горькие моменты из своей памяти. Даже по прошествии стольких лет, будучи уже не единожды бабушкой, вспоминая мамины обидные слова, я плачу.
Помню шкафы со снадобьями, которые у нас стояли. Много лекарств мама спрятала в подпол, некоторые из них у нас сохранились даже в пятидесятых годах, я до сих пор помню их названия, цвет, запах. А средства были такие чудесные, например такое как, «Колоди». Бывало, руку поранишь до крови, помажешь этой волшебной мазью, так на ранке сразу образовывалась защитная пленка, и пока рана не заживет, пленка не сходила. Рана заживала быстро и без гноя. Мама лечила скотину, в основном лошадей, кастрировала ягнят и козлят у населения. Во время войны она работала на ферме и выхаживала жеребят.
У нас было мыло, такое тягучее, вязкое, как солидол, мама его хранила в деревянной кадушке. Рыбий жир тоже держали в кадушке. Мы пекли пышки из дрожжевого теста и смазывали их рыбьим жиром, этот вкус до сих пор помню, наверное, ела через силу. Тогда еще на столе хлеб был.
У нас остался теленок красной масти. Телочку почему-то дома держали, давали ей сена и наводили болтушку. В один прекрасный день наш теленок свалился в подпол, и весь народ собрался его доставать. Достали его при помощи веревки.
Маму отправили на работу, на ферму, она там дневала и ночевала. Тогда все так работали. Мы оставались в избе одни, по вечерам к нам собиралась вся окрестная детвора, мы занавешивали окна паласами и кафтанами, чтобы огонь из окна не проникал на улицу. У кого окна светились ночью, считались предателями, за это наказывали. Дети играли у нас допоздна, многие оставались ночевать.
[1] Ку мен пелсе макарат ши?—О чём она плачет? Что она может знать? (чув.)
[2] Ку ухмахе макарма та пелмес—это ненормальная даже плакать не умеет (чув.)