Предыдущая часть рассказа "Толик Чипидейл"
- Толян, ты? Привет. Это я, Миша Оренбаум, помнишь такого?
Анатолий от удивления аж шапку смял и стал бессмысленно тыкать ею в тулуп, чтобы спрятать, но карман никак не находиля. Голова тут же замерзла, ему захотелось даже уши поплотнее к ней прижать, как собаке. Так что пришлось шапку на место вернуть, на голову.
- Мишаня, ты? Ну, ты даешь? Ты где, приехал, что ли?
- Да никуда я не приехал. Тут я, в Москве.
- Ух ты, москвич! Ну и как там у тебя дела?
- Да нормуль все. Зубы вставил. Помнишь, у меня двух зубов не хватало? Ты еще надо мной смеялся, говорил, что с такой дыркой плевать удобно?
- Помню, Мишань! А чего звонишь-то?
- Дак хочу тебя к себе позвать, на работу. В Москву поедешь?
Вот оно, случилось! То, чего он так долго ждал. Вот это везение! Конец болоту, начнется у него новая, интересная жизнь. Повоюем еще! Рано нас еще со счетов списывать!
- А кем работать-то, Мишань? – спросил друга Анатолий, хотя и понимал, что даже если Миша Оренбаум предложит ему сесть на цепь и лаять на чужих вместо собаки – он согласится. Вот прямо зажмурится и бегом побежит, не оглянувшись.
- Да склад тут есть, мне кладовщик нужен, надежный, свой, - не очень понятно ответил на вопрос Оренбаум. – Воруют тут, Толян, не по-детски. С размахом все прут, ххады! А склад – он мужу сестры моей принадлежит, родственнику, то есть. И надо своих людей везде расставить. Чтобы положиться можно было, чтобы не воровали. Ты ж, Толян, мне друг и воровать не будешь, правильно же?
- Правильно, - продолжая лучиться от нечаянной радости, согласился Анатолий. – Я друг и воровать не буду. А денег много? Ну, зарплата, в смысле какая?
- Да тыщ шестьдесят, думаю, мы тебе положим, - солидно произнес немаленькую цифру Оренбаум.
Ого-го, шестьдесят тысяч! Он сейчас на двадцать живет – еле тянет. Лекарства Ритке, то-сё бабкам-дедкам подопечным, хоть рублей пятьсот, но кровь из носу надо отложить на ежегодную поездку к матери в Уржумбейск. В этом году не отложил, не поехал к матери. А у нее уже такие годы – до следующей встречи может и не дожить.
- Мишань, а квартиру снять в Москве дорого? Где я жить-то буду? – Анатолий вдруг обеспокоился вопросами практического свойства, будто согласие на переезд им уже было дадено.
- Да не думай ты про это, - успокоил друга Оренбаум. – Тут общага есть, по типу малосемейки. Комнату получишь и будешь жить. Платить за нее не надо, ну, в том смысле, это для работников возможность. А ты ж будешь наш работник? Ну, вот. Оплачивать придется только коммуналку – свет, там, вода, но это мелочи. Конечно, не хоромы, но жить можно. Приезжай, Толян, повоюем! Как раньше будем, все вместе.
Где-то далеко, в московском эфире, кто-то закричал, позвал Мишку и он заторопился, свернул беседу:
- Ладно, Толян, давай, пока! Ты телефон мой запиши и позвони, как решишься. Только слишком долго не думай. Как говорится, долго не торгуй – проторгуисси, гыы! День-другой, да и звони, договоримся. Дорогу наша компания тебе оплатит, не боись. Не предложение, а сказка, мечта, можно сказать! Давай, покеда, друг!
И в трубке установилась тишина. Особая какая-то, многозначительная, можно даже сказать – многообещающая, московская тишина. У них, в Зачелябе, такой тишины сроду не было.
Сердце билось, стучало изнутри об ребра. Под мышками было жарко и мокро. А ноги, которые Анатолий так и забыл в сугробе, куда он сошел, чтобы пропустить Сидоренку с ее ребеночком, уже совершенно околели. Мороз все-таки поджимал, не соврали по телевизору. Надо было идти, двигаться. И Ритка там одна дома осталась, мало ли что начудит. Она хотя и перестала вставать уже с месяц как, но как настрой ее одолеет бешеный – она могла цыганочку с выходом устроить: с кровати упасть и лицо себе в кровь разбить, или памперс стянуть и гавном все вокруг себя перепачкать. Прямо видно было, как злость на мужа ее душит, как хочется ей свою обычную шпильку ему подсунуть.
Макариха была дома, хотя куда ей, старой, деться-то. В доме орал телевизор, как скаженный – глуховата бабка была, давно уже.
- Беларусь в ближайшее время направит посла в США, заявил министр иностранных дел республики Владимир Макей, - надрывался из телика диктор.
Анатолий оббил пимы в коридоре друг об друга от налипшего снега: разуваться неохота было, да и смысл – на улице все равно чисто, одна польза от снежной зимы.
- Слышь, Петровна, - гукнул он погромче, чтобы переорать голосистого диктора и докричаться до бабки.
Макариха вздрогнула, повернула к нему голову, заругалась, зашипела – напугал он ее, неожиданно на пороге комнаты появился. Изба бабкина была построена по старому образцу: темные сени, коридор-он-же-кухня и следом комната, паровозиком, отделенная от кухонного пространства пестрой занавеской. В кухне пахло какими-то травами и чуть-чуть чем-то хлебным. Это означало, что соцработник Маринка уже приходила, полы Макарихе помыла и квасу ее любимого занесла.
Следующая часть рассказа уже выложена тут