Зима 1942 года выдалась очень холодной. Комната, в которой обитали Люся с мамой, была большой и прогреть её оказалось практически невозможно. Холод проникал отовсюду: из оконных рам, из сырых углов, из – под двери, а самое главное – с балкона. Спать ложились одетыми и обутыми, укрывшись всем, что только было, прижавшись плотнее друг к другу, чтобы согреться.
Но было ещё кое - что пострашнее холода. Всё время, каждую секунду хотелось есть. Люди жили с постоянными мыслями о еде, о том, как не умереть с голоду. Самые смелые ходили в город после бомбёжек и грабили разрушенные склады и магазины, набирая всё, что могли унести. Елена Александровна страшно боялась таких вылазок. Лишь мысль о том, что её единственная дочь может умереть голодной смертью, придавала ей смелости. И на свой страх и риск, она уходила в город на поиски пропитания. Это было очень опасно: в любой момент могла упасть бомба, её могли расстрелять немцы, ограбить и убить свои же, отчаявшиеся от голода земляки. Люся ждала маму у окна и очень боялась, что она не вернётся.
Немцы тем временем устанавливали в городе свои порядки. На каждом доме вывешивалось объявление, в котором указывалось время и место общего сбора. Людей собирали для показательных казней, устраиваемых на городском базаре. Явиться должны были все, без исключения.
Горожан ставили в плотный круг, в первых рядах обязательно становились дети. С малых лет они должны были видеть и запоминать, что бывает с теми, кто ворует, поджигает, идёт против немцев. На импровизированных виселицах вешали всех, кто вызывал хоть малейшее подозрение. Немцы панически боялись партизан и расправлялись с каждым мужчиной, которого им удавалось поймать.
Эти страшные картины врезались маленькой Люсе в память. Она разучилась плакать. Детство закончилось. В военное время дети взрослели не по дням, а по часам.
А дома становилось всё холоднее. Они с мамой сожгли всё, что только было можно: деревянные стулья, стол, буфет, даже книги. Люся целыми днями лежала молча. Не было сил ни говорить, ни двигаться. Она лежала, вспоминала о папе и очень сильно по нему скучала. А потом наступала холодная, чёрная, беспросветная ночь, и девочка забывалась тяжёлым сном.
Работы в оккупированном Харькове почти не было, денег тоже, найденные продукты быстро заканчивались. В деревнях дела обстояли чуть лучше, там, по крайней мере были молоко, яйца, мясо. И мама Люси снова и снова отправлялась в долгий путь, чтобы выменять оставшиеся вещи на пропитание для слабеющей дочери. Так из дома исчезли папин нарядный макинтош, мамино зимнее пальто с меховым воротником, фетровая шляпа. Зато появились мука, мёд, яйца. Можно было прожить ещё некоторое время.
Весной мама устроилась на работу в пивную. Ей теперь было не до Люси: жива, здорова, ну и слава Богу. Но Люся не скучала. Девочка познакомилась с ребятами, которые научили её воровать продукты на рынке. Если бы об этом узнала мама, Люсе бы не поздоровилось. Поэтому новые знакомства и незаконные занятия приходилось тщательно скрывать.
Постоянное чувство голода, отсутствие элементарных необходимых вещей и рано закончившееся детство, толкало ребятню на самые отчаянные поступки. Людмила Гурченко признавалась, что продолжала воровать до двенадцати лет, даже после того, как получила взбучку от матери. Тащила всё, что плохо лежало – сахар, конфеты, ручки с перьями, тетради. Все свои «сокровища» прятала в укромном уголке, копила на «чёрный день». А потом желание воровать резко пропало. Раз и все!
Такой Гурченко была и в жизни, и даже в работе. Всегда долго созревала, а потом внезапно, вдруг наступало прозрение. Как по щелчку решалась проблема, приходило понимание роли, осознание в каком направлении нужно двигаться. Но, по словам актрисы, в любви это было очень болезненно – она могла долго терпеть, молчать, прощать. А потом – вспышка, и ничего нет. Вокруг одни развалины…
Продолжение читайте здесь:
