Я набрал номер, послышались долгие гудки. Сердце тревожно застучало. Я подождал несколько секунд, задумался и нажал на сброс. Вздохнул и подошел к окну. Вот и наступила осень. Душу тронула тихая грусть. Ветер гонял по двору желтые листья, солнце тонкими, почти прозрачными лучами освещало чуть пожухлую траву. Уже начали жечь листву, и легкий запах дыма проникал в комнату, наполняя ее давно забытыми ощущениями из детства. Вспомнилось, как я бегал под вечер по этому самому дворику, глаза слезились от дыма и сквозь его легкую завесу, видел я очертания красных домов вдалеке. Последние теплые деньки догуливал я тогда. И сладостным был тот уходящий свет, и томительным было ожидание чего-то нового и радостного, того, что, несомненно, принесет с собою грядущая зима. Я развлекался как мог до наступления темноты. Потом мама выглядывала из окна и звала меня домой.
Я кричал ей в ответ: « Мамуль, еще чуть-чуть, еще немного!». Она давала мне 10 минут. Тогда я садился на большое бревно и смотрел, как в окнах зажигается свет. Мне казалось, что за ними существует свой особый, волшебный мир, где живут настоящие маги, они варят чудесные зелья и тихо колдуют в своих маленьких гостиных.
Я улыбнулся и очнулся от воспоминаний. Теперь по двору бегают мальчик и девочка, они весело смеются, гоняясь друг за другом, они беззаботны и вероятнее всего - счастливы.
И я вспомнил такую же осень, такой же прозрачный вечер, когда нам, мне и Лизе, было по одиннадцать лет, и мы прятались среди тополей, которых уже давно нет, сидя в засаде, и выжидая врагов.
В бесконечных войнах с соседним двором, мы были самой грозной парочкой. Мы прятались так, что никто не мог нас найти и весьма неожиданно выпрыгивали из засады, столь неожиданно, что противники не ожидали подобного. Мы быстрее всех бегали и редко попадали в плен, а когда все же попадали – никогда не сдавали своих, какие бы пытки к нам ни применяли. А их было множество - от угроз разрушить наш шалаш до шантажа – рассказать нашим родителям, что мы бегаем по крышам гаражей.
Женихом и невестой нас не дразнили только потому, что я лупил нещадно тех, кто по незнанию своему, осмеливался оскорбить нас таким образом. Да, мы были в авторитете.
Но все же, принимая участие во всех играх и сходках нашего двора, мы больше всего любили гулять вдвоем. Нам было интересно вместе. За моим домом находилось наше тайное, укромное место, там, в густых зарослях кустарника, лежало старое бревно, где часами просиживали мы, болтая о всяких пустяках и мечтая. Лиза хотела стать акробатом и выступать в цирке. Она рассказывала вдохновенные истории о своем будущем. Вот она сбежит из дома и присоединится к бродячему цирку. Ее обучат лазить по канатам, делать смертельные трюки на трапеции, и стоя на спине лошади, бесстрашно нестись по манежу. Но в один трагический день на цирк нападут бандиты и захватят в заложники всех ее друзей. А она улизнет от них и соберет целую армию сочувствующих людей, которые под ее началом совершат атаку на негодяев и освободят циркачей. Все будут обнимать ее, носить на руках, воздавать ей хвалы. А она, не выдержав тяжелого бремени славы и беспрестанного преклонения, сядет на коня и унесется прочь в поисках новых приключений.
Я же не отставал от нее и рассказывал, как стану героем-одиночкой, научусь летать, и по ночам буду патрулировать улицы города. Но, однажды, в пространстве откроется портал, и из средних веков в наш мир проберутся страшные черные рыцари в рогатых шлемах. Они нападут на наш городок, захватят в плен всех жителей, сгонят их в парк, и вокруг ограды поставят стражей. А я один, избегну этой участи, созову других таких же героев со всего земного шара, и с воздуха мы атакуем черных рыцарей и освободим несчастных пленников. Но я не открою своего имени, никем незамеченный убегу в дикий лес, и буду жить одиноким отшельником, собирать редкие травы, варить из них колдовские зелья. Иногда буду выходить в ближайшую деревню, к людям, и лечить их своими снадобьями.
Такие у нас были планы на будущее. Ну а пока не пришло время героических подвигов, мы частенько играли в призраков. Тайком доставали из маминого шкафа белую простыню, по очереди заматывались в нее и гонялись друг за другом.
Так дружили мы с Лизой, до тех пор, пока не произошел один случай, который изменил всю траекторию нашего общения. Как-то раз, в солнечный сентябрьский день, я пришел из школы, поел, наскоро сделал уроки и позвонил Лизе.
- Привет, Миша, - как-то грустно ответила она.
- Лизок, что с тобой? - спросил я.
- Да так, ничего!
- В школе проблемы?
- Неа…ну расскажу тебе при встрече! Тебе мусор надо выносить?
- Ага!
- Ну тогда встречаемся у твоего подъезда, мне тоже надо.
С Лизой у нас была устоявшаяся традиция выносить мусор вместе. Помойка находилась ближе к моему дому, потому мы всегда сговаривались встретиться у моего подъезда.
Я вышел на улицу с ведром. Как сейчас помню, оно было синим, такое большое пластиковое синее добротное ведро! После того, как я выкидывал мусор, всегда оставлял ведро в подъезде, чтобы спокойно гулять дальше. Подниматься в квартиру, на третий этаж мне было лень. Мама все время ругала меня: «Что же ты вечно в подъезде оставляешь ведро! Украдут же! Потом днем с огнем не найдешь такое большое, добротное, пластмассовое!». Да в те времена найти приличное ведро было редкостью. Но, на удивление, на него никто никогда не покушался.
Я ждал Лизу. Стоял теплый вечер, и я полной грудью вдыхал ароматы ранней осени, этот дым от жженой листвы и этот бодрящий воздух. Наконец, на горизонте появилась Лиза, она шла какой-то вялой походкой, словно ее жестяное ведро весило в несколько раз больше, чем она сама.
Она подошла ко мне и печально улыбнулась:
- Приветики, Миша. Ну что идем?
- Ага, - радостно ответил я, - А что с тобой? Пару получила?
- Неа, - дернула она плечом, - Пойдем уже.
Мы молча пошли в сторону помойки. Ее, обычно веселую и жизнерадостную, было не узнать. Почему она мне ничего не рассказывает, мне, своему лучшему другу?! Мне стало обидно! Небось, своим глупым девчонкам-одноклассницам уже все поведала!
Я надулся и нахмурил брови. Лиза искоса глянула на меня и рассмеялась, тряхнула головой и ее длинные, темно-каштановые волосы небрежно рассыпались по плечам.
- Хватит дуться! Ладно, я скажу тебе, только, - она понизила голос, - никому ни слова, я никому об этом не говорила, и вообще мне страшно об этом говорить.
- Ну что уже, что? – почти кричал я, меня так и распирало от любопытства. Тем временем мы дошли до помойки, она посмотрела мне в глаза, опустила взгляд в пол и тихо произнесла:
- Мишуль, я влюбилась в Костю!
Я ошалело уставился на нее:
- Что? Влюбилась? В Костю?
В нашей компании мальчишек влюбиться - значит обречь себя на вечный позор, стать «девчонкой», и Лиза всегда разделяла наши убеждения, задорно клеймя врагов из соседнего двора: «Петя, а ты ж Светку-то влюбился!». И тут такое!
Лиза нахмурилась:
- Так и знала, что не надо было тебе говорить! Да влюбилась, и теперь мне это не кажется таким смешным! Это так приятно и одновременно так грустно, - вздохнула она.
Меня будто ударило током, я стоял в оцепенении и чувствовал, как внутри все рвется на части. Она влюбилась, она влюбилась в Костю! В этого ботаника Костю!
Он был из моего дома, из соседнего подъезда, тихий, очень умный мальчик в очках, круглый отличник, который никогда не играл с нами, а только ходил под ручку с мамой или бабушкой.
В Костю! В этого слабака влюбилась она! У меня даже голова закружилась от удивления и ужаса. Казалось, мир перевернулся. Мы стояли у помойки, недоуменно глядя друг на друга, а вокруг жужжа, кружили мухи.
- В Костю, - машинально повторил я, и снова что-то оборвалось внутри, - И что ты будешь делать?
Она пожала плечами:
- Я не знаю, что делают, когда влюбляется. Но Костя меня не замечает совсем, он не такой, как все, он такой тихий, чистый, как…., - она запнулась, - как рыцарь!
Рыцарь! Костя?
- Да какой он рыцарь! - закричал я. - Он же задохлик, очкарик, ботаник, отличник! Как ты могла вообще влюбиться, да еще и в него?
Лиза вспыхнула:
- Что ты такое несешь?! Грубиян! Он хотя бы не такой, как ты – он не шалит, не балуется, не ругается. Ты просто – неотесанный крестьянин, а он – благородный рыцарь.
Я вскипел, ее слова больно ударили по мне, как качели по голове, когда неожиданно падешь с них:
- Да ты предательница! Мало того, что влюбилась, да еще теперь все наши общие затеи осуждаешь! Пошлы ты на……- и тут я разразился непристойной бранью, которую частенько слышал от пьяниц, проводящих свой незамысловатый вечерний досуг за столиком около детской площадки.
Она остолбенела, и все слова замерли на ее губах.
Я же развернулся и побежал прочь, домой. Сердце бешено билось, мой мир рушился на глазах, земля уходила из-под ног. Да как она могла! Предательница! Она, она, та, которая вместе со мной, по несколько раз в день звонила в дверь к злой бабке Эльвире, чтобы потом, заслышав ее шаркающие шаги, броситься наутек! Она, та, которая делала «бабочки» из спичек во всех подъездах здешних домов. Она, та, которая собирала сигаретные окурки под столиком во дворе. Она, она, та, которая решилась прогулять со мной школу. Она, та, с которой мы должны были стать рыцарями, пиратами, призраками, супергероями, она…. И вдруг, так низко пала!
Я добежал до дома и рухнул на кровать. Родители еще не пришли с работы. И потому, пока никто не видит, я дал волю слезам, оплакивая потерю самого близкого друга. Как дальше жить без нее? Неожиданно, я почувствовал что-то новое в себе, какую-то доселе неизвестную тупую боль, перерастающую в странное тепло, в большой светлый шар, который ласковыми щупальцами обнимал мою душу и качал ее на волнах нежности и чуть тонкой сладости. Я помимо воли своей погрузился в это свечение и сквозь омут разрозненных мыслей, до моего сознания дошли четкие и ясные слова внутреннего голоса:
- Лиза, я люблю тебя. Люблю, Лиза!
О, господи! Я люблю Лизу! Я ведь просто приревновал ее к этому ботанику! Просто приревновал! И все! О, господи да разве можно было такому случится, чтобы я полюбил Лизу, и не просто влюбился, а именно - полюбил. И она права, это совсем не смешно.
Я поднялся с кровати. Я чувствовал себя заново родившимся. Вся моя комната: старый письменный стол, истерзанный иголкой от циркуля; полки с учебниками; шкаф с вываливающийся оттуда одеждой; постеры со Шварценеггером, Ван Дамом, Сталлоне, грозно глядевшими со стен: все это показалось мне наполненным каким-то особым смыслом, волшебством, магией, будто все предметы стали живыми и вот-вот заговорят со мной о моей любви к Лизе. Будто они начнут смеяться, шкаф будет бить дверцами и кричать: «Ахахаха, ты любишь Лизу», стол, покачиваясь с боку на бок, будет гоготать: «Как теперь ты будешь, сидя за мной, делать уроки, если ты любишь Лизу?», а Ван Дам, Шварцнеггер и Сталонне насмешливо посмотрят на меня и безапелляционно произнесут: « Какой ты теперь супергерой! Ха! Слабак! ты любишь Лизу».
Вдруг в открытое окно ворвалась музыка, сначала тихая, а потом громкая, мелодия плавно лилась и кружила сердце в медленном танце: «Осенний поцелуй, сок рубиновой вишни, как жаль, что ничего у нас летом не вышло, но впереди вся осень, ты мне нужен очень и я тебе нужна!». Эта мелодия так глубоко врезалась в душу, что я остолбенел и не мог двигаться, сладкие волны музыки слились с моим настроением, и казалось, что я теперь и есть эта песня, что без меня ее не существует в природе.
Я снова заплакал, и стал бегать по комнате как загнанный зверь. Выглянул в окно и увидел, что сосед дядя Коля хвастал перед дядей Васей новым приемником в своей старенькой белой Волге, сквозь зычный голос Пугачевой, я услышал его слова:
- Глянь, Петрович, какой агрегат удалось отхватить!
И восторженное уханье Петровича в ответ. Я поспешил спрятаться, мне казалось, что если они увидят мое лицо, то сразу поймут в чем дело, сразу поймут, что слушая эту песню я думаю о своей любви к Лизе. Они узнают и обсмеют меня.
До самого вечера я не находил себе места. Хаотично перемещался по квартире. Мама несколько раз пыталась выяснить, что со мной происходит, но я оправдывался, говорил, что волнуюсь из-за грядущей контрольной по математике. Никто ничего не должен узнать. Наконец, ближе к ночи, я улегся в кровать, выключил свет, и страхи отошли куда-то в сторону. Я немного успокоился. Я почувствовал, как меня накрывает огромная волна, которая сметает все на своем пути, захлестывая меня ярчайшим сиянием, из которого я не в силах вырваться. Лиза, - прошептал я. Вспомнил ее подвижные зеленые глаза, ее длинные темно-каштановые волосы, ее забавную челку. Мне так захотелось постоять с ней рядом, послушать ее нежный голос…Лиза, Лизонька…Внезапно ток ударил меня, и снова скрутило от боли, - но она же любит Костю! Этого мерзкого ботаника. Я вскипел! Костю! Этого сопляка. Ну ничего! Все равно он никогда не обратит на нее внимание, ему нужны только учебники, школа, зубрежки и похвала мамы. Да и где они будут видеться! Черт! Черт! Черт! Они же учатся в одной школе, правда, в параллельных классах! Ну почему я! Почему я не учусь вместе с ней. Ладно, глупости. Я успокоился. Пусть Лиза не любит меня, зато я всегда буду рядом, и может когда-нибудь она поймет, что я лучше этого ботаника и полюбит меня! Да, да, именно так! Я никуда не денусь, я всегда буду рядом с ней, но не выдам своей тайны! Никому не скажу. Никто не должен этого знать! Никто! Ни один человек! Волна трепетного тепла с новой силой накрыла меня, и казалось, что вот-вот сердце расшириться и прорвет грудную клетку. Завтра после школы, я позвоню ей, попрошу прощения и встречусь с ней. Все будет как прежде. Да, да, и я уснул под звуки «Осеннего поцелуя», крутящегося в моей усталой голове.
На следующий день в школе, на уроках, я почувствовал себя важным и повзрослевшим, по сравнению со всем одноклассниками. Они, глупые юнцы, они не ведают, что такое любовь и смеются над ней. А мне знакомо это чувство! Она настолько огромное, что его даже нельзя сравнить с тем незабываемым ощущением, которое испытываешь, когда подкладываешь учительнице кнопку под стул!
На уроках я был рассеяннее обычного, все время молчал и вглядывался в окно, мечтая скорей унести ноги из этой проклятой школы. Я все время думал о Лизе, представлял, как встречусь с ней сегодня, посмотрю в ее ясные, светлые глаза.
Наконец, я прилетел домой, бросил портфель прямо в коридоре, схватил телефонную трубку, и с замиранием сердца набрал до боли знакомы номер. Разбуди меня ночью и я назову его, назову без ошибки. А, быть может, Лиза уже разлюбила Костю? Быть может после вчерашней ссоры, она теперь любит меня?
- Алло, - прозвучал звонкий голос.
Сердце ухнуло куда-то вниз, в пропасть…Я не сразу ответил.
- Алло, - настойчиво повторила она.
- Лизка, привет!
Молчание. Затем:
- Ах это ты!
- Ну да, - как можно боле беспечно ответил я, - Прости меня за вчерашнее я был не прав.
Она помолчала, вздохнула:
- Ладно, надо было конечно с тобой не водиться некоторое время, но все же я переживала, что мы поссорились навсегда.
О Боже, она переживала!
- Пойдем гулять?
- Ага, давай, сейчас только математику доделаю. Через час на нашем месте! - и она быстро положила трубку.
Час, еще целый час ждать! Целый, вечный час! Я решил сразу же пойти на улицу и не томиться ожиданием. Тут вдруг я обратил внимание на свои штаны и понял, что они заляпаны грязью! Нет, Лиза теперь должна видеть меня только в лучшем виде! Я порылся в шкафу и нашел мятые, парадно-выходные брюки. Погладить что ли? Не зря же меня мама учила пользоваться утюгом! Пожалуй, воспользуюсь приобретенными навыками. Я старательно разглаживал каждую складку на брюках, и когда, наконец, был удовлетворен результатом, то понял, что прошел почти час! Я же так могу и опоздать! Я напялил брюки и выбежал во двор.
Забежал за дом и нырнул в заросли кустарника, Лиза уже сидела на нашем месте.
Она удивленно посмотрела на меня:
- Ты что на бал собрался?
- Неа, - радостно ответил я, я был так счастлив, что вижу ее, ее глаза, волосы, тонкие руки, слышу ее голос.
- А что нарядился так?
- Да мама постирала мои штаны, пришлось эту дрянь одевать, - соврал я, она не должна догадаться, что я пошел на такой шаг ради нее.
- Аааа понятно! Ну что ты стоишь, как статуя, садись что ли?
Но я не мог сесть, я стоял и смотрел на нее. Стой, прекрати, она может догадаться! Я сел рядом. Все было как раньше, мы веселились, болтали, но теперь я все ждал, ждал чего-то. И дождался, посреди игры в карты, она, вдруг, упавшим голосом сказала:
- Что мне делать? Я мучаюсь от того, что Костя на меня не обращает внимания. А сама я никогда ничего ему не скажу.
В глазах потемнело, меня скрутило железной рукой, захотелось закричать, заплакать от боли, но я сдержался, она ничего не должна узнать, и я, как и прежде ее друг, да, да это самое главное.
Я прикусил губу и ответил:
- Ну, Лизок, я не знаю. Ну он такой тихий, умный, ну подойти скажи, что тебе требуется помощь в математике. Тебе ж правда требуется!
Ее глаза загорелись надеждой:
- Как я раньше не догадалась! - и она задумалась о чем-то.
Пока она молчала, я пытался справиться с болью, и с мыслями, которые лезли мне в голову: «Как ты мог подумать, что она любит тебя, ты для не просто друг, лучший друг, который выслушает и поможет, терпи!» И сразу же другая мысль следом: «Что я советую? зачем? Если она воспользуется моими советами, то она будут ходить за ручку с этим клопом, а я буду умирать от боли и улыбаться!».
Лиза очнулась от забытья и произнесла, нежно глядя на меня:
- Мишаня, спасибо тебе огромное! Спасибо! Что бы я без тебя делала?!
Я слабо улыбнулся, и она обняла меня, я весь сжался, чтобы не задрожать, знала бы она, какой комок боли обнимает!
С того момента началась особая пора моей жизни, которая чередовалась взлетами и падениями, вспышками жгучей ревности и непреодолимым счастьем, чистыми мечтами и долгими-долгими рыданиями. Я вдруг осознал, что теперь мне придется с этим смириться, что никуда я от этого не денусь, и что в ней, в Лизе теперь заключена вся моя жизнь!
Моя детская беспечность была подернута светлой тоской, и жила во мне теперь тайна, которая насыщала меня и меняла мой характер. Так прожили мы с Лизой полтора месяца, все так же каждый день встречаясь, все так же предавались забавам, но теперь в наши разговоры вмешивался еще один невидимый собеседник – заморыш Костя. Лиза постоянно говорила о нем, расписывала его неумолимые достоинства, и я никак не мог понять ну чем он лучше меня? Я такой смелый, отважный, да еще и учусь играть на пианино, люблю читать, а он ботаник, скучный и слишком заумный! А Лиза пела: его чистые глаза – нетронутые озера, его светлые волосы – оперение ангела, его благородное сердце – признак мужества. Где она набралась таких выражений? Я подозревал, что свое черное дело сделала Жорж Санд и другие дамочки-писательницы, книги которых в изобилии стояли в книжном шкафу ее мамы.
Лиза зачитывалась этой романтической чепухой и вдохновенно рассказывала мне содержание этих книг. Я, чтобы быть ближе к ней, пытался читать их, чтобы поддержать разговор, но сил одолеть хотя бы одно произведение до конца у меня не было. Потому я читал только начало и конец, и всегда мог блеснуть знанием имен главных героев, в остальные моменты – я лишь кивал головой. Лизе нравилось, что я вдруг ни с того, ни с сего начал разделять ее художественные вкусы, и я был счастлив от того, что ей это нравилось! Значит я ближе к цели! И в скором времени она поймет, что я лучше Кости.
Эти бесконечные рассказы о нем иногда делали меня безумным, и, слава богу, что я нечасто встречал его во дворе, иначе я бы просто-напросто накинулся на него с кулаками. И тогда – прощай Лиза!
Но иногда, когда я видел его светлую голову, со стрижкой под горшок, эти пушистые волосики, мне хотелось выдернуть их все, но я сдерживался и лишь угрюмо проходил мимо, мысленно посылая в его сторону бранные ругательства.
Я не просто так терпел все эти разговоры о Косте, я надеялся, что в скором времени завоюю сердце Лизы. Ставку я делал на свой день рождения, который должен был случиться в середине октября. Праздники мы отмечали шумно, всем двором. Я воображал, как приглашу ее на медленный танец, быть может, признаюсь ей, или в тайне ото всех напишу ей любовное послание и подарю мягкую игрушку, на которую я уже откладывал деньги, с тех, что давала мне мама на пирожки в школьной столовой.
Я буду именинником, а, значит, буду в центре внимания, и она будет ослеплена мною. Так думал я и готовился к празднеству. Правда, было одно но – чертов Костя, его мне тоже придется пригласить, ибо Лиза прожужжала мне им все уши, и с моей стороны было бы невежливым по отношению к ней не позвать его. Тем более, я знал, как сильно она ждет этого. Но я не унывал и был готов к бою.
И вот близится столь важный для меня день. На завтра назначен праздник. Мама велела мне убрать всю квартиру. Я засучил рукава, и уже было собрался приняться за ненавистную уборку, как вдруг раздался звонок в дверь. Я удивился, открыл и на пороге увидел Лизу. Сердце мое забилось от радости.
- Ну что не ждал. А вот и я! Пришла помочь тебе убирать и готовить.
- Готовить? – удивился я, - Но готовить будет мама!
- Пожалей маму, лентяй! Готовить будем мы! - торжественно произнесла она и впорхнула в квартиру.
Оказывается, уборка тоже может быть одним из прекраснейших занятий, Лиза тщательно и быстро вымыла полы, заставила меня стереть пыль с мебели. Она была в отличном настроении – шутила, смеялась, и я был счастлив от того, что она счастлива. Кроме того, сам факт ее прихода давал мне надежду на успешный исход задуманного.
Раньше я никогда не готовил и всегда считал это занятие позорным и ужасно скучным, но с ней мне хотелось месить тесто, резать овощи, и варить рис хоть всю жизнь. До прихода мамы, мы успели все приготовить и тщательно убрать. Лиза ушла за несколько минут до возвращения мамы. Когда последняя зашла в квартиру, то застыла в недоумении:
- Ты все убрал? Да еще так чисто и так хорошо? Что на тебя нашло? А ведь можешь, когда хочешь!
Но когда она увидела приготовленный праздничный обед, то сразу все поняла:
- Ах ты хитрец! Лизу позвал! Сидел, наверное, видик смотрел, а она работала? - смеясь, сказала она.
Я горделиво молчал, а мама только качала головой, и когда она пошла к себе в комнату, то услышал, как она тихо приговаривала:
- Невеста, невеста растет.
Я залился краской и наполнился надеждой, раз даже мама думает, что мы любим друг друга, то значит так оно и есть. Я счастливый пошел в свою комнату, сел на стул и стал смотреть в окно, на одинокий фонарь, наполняясь теплом и мечтами о ней.
Праздник был в разгаре. Мы играли в привидений, в салки, катались друг на друге по квартире. Я не мог оторвать взгляда от Лизы, она была прекраснее обычного, одета в нарядное голубое платьице, волосы уложены в высокую прическу, так великолепна она была, что я даже не замечал Костю, который сидел в уголочке и тихо пил апельсиновый сок. Я не видел, чтобы Лиза как-то по-особенному смотрела на него, лишь изредка она бросала едва заметные, изучающие взгляды не более того. Потому я с нетерпением ждал темноты, когда по старой традиции мы выключали свет и устраивали танцы. Когда, наконец, за окном потемнело, я призвал к порядку разгоряченных друзей. Поставил диск на новом проигрывателе марки «Panasonic», который являлся гордостью нашей семьи, отец где-то умудрился добыть его незадолго до моего дня рождения. Поставил диск «Scorpions», именно под их «медляки» мы танцевали уже второй год.
Волшебная темнота. Маленькие зеленые, оранжевые и красные кнопочки горят на проигрывателе, создавая атмосферу особенного праздника.
Начались танцы, и я пригласил Лизу. Раньше мы точно так же танцевали, но я не чувствовал ничего кроме скуки, но теперь мне казалось, что я лечу, уношусь куда-то ввысь к небесам, что я не ощущаю своего тела, что я невесом, а ее душа так близко, так близко. Запах ее волос кружит мне голову, ее прикосновения пробуждают дрожь, и я уже далеко отсюда, и с моих губ вот-вот слетит признание. Но я молчал, молчал, наслаждался упоительными чувствами и не мог произнести ни слова. Потом начались «быстрые» танцы, так мы их называли, мы прыгали, как безумные по комнате, все вместе, взявшись за руки, становилось все жарче и жарче и каждые 10 минут разгоряченные и счастливые мы выходили на балкон, чтобы охладиться.
Я отлучился на несколько минут, чтобы проверить, поставила ли мама чайник, но когда вернулся, то застыл в изумлении, кто-то без меня поставил «медляки», и Лиза танцевала с Костей. Лиза танцевала с Костей! У самого окна кружились они в медленном танце, свет от фонаря за окном то и дело падал на ее лицо, и я видел, каким оно было счастливым, я почувствовал то, то чувствует она. Она ощущала тот же полет, ту же невесомость, что и я, когда танцевал с ней. И она совсем, совсем не замечала меня, я понимал, что ей плевать на меня, что ей абсолютно все равно сейчас, что я не существую для нее, существуют лишь торжество исполнения ее мечты. Первой моей мыслью было подойти и выкинуть Костю из окна. Но я сдержал себя, и на смену гневу пришло чувство безумного отчаяния, голова кружилась от боли, к горлу подступал комок, я бросился в ванную. Я не мог, не мог смотреть на все это. Я заперся там, включил воду и рыдал, рыдал, рыдал. Я хотел, чтобы все эти веселые и счастливые гости исчезли, испарились, я хотел остаться один на один со своей тоской и упиться ей до конца. Я не хотел видеть Лизу, а тем более этого гада Костю, одна мысль о том, что сейчас я увижу ее счастливое лицо, разрывало мою душу на мелкие кусочки. Мне вспомнилось, как я один раз случайно капнул себе на ладонь расплавленной пластмассой, боль была жгучей и острой, я не мог ничего с этим поделать, оставалось только ждать, пока едкий материал остынет и перестанет палить кожу.
Несколько минут я просидел в ванной, потом понял, что меня хватятся, и если поймут в чем дело – то это конец, конец всему, позор, бесчестье, и просто – ужас. Я умылся холодной водой, взял себя в руки и вышел обратно. Теперь я ощущал себя актером, впервые вышедшим на сцену, мне нужно было скрывать свои чувства, умело прятать их, разговаривать и нормально общаться, хотя мне хотелось кричать от боли.
Мама уже накрыла стол для чаепития, по традиции завершающего праздник. Я посмотрел на пирог, испеченный нами вчера, и он напомнил мне о моих глупых, разбитых мечтах. У меня возникло желание выкинуть его в окно. Тем временем гости начали подтягиваться к столу, все рассаживались, пришли и Лиза с Костей. Они сели отдельно друг от друга. Я видел Лизино лицо – просветленное и приобретшее такое выражение, какого я не видел у нее никогда! Она уже не скрывала ничего, она открыто и восторженно смотрела на Костю, и вся источала счастье. На меня она даже не смотрела. Но ведь это мой день рождения! Мой праздник! Я подавил приступ отчаянья и начал разрезать пирог, приговаривая что-то шутливое и беспечное. Неужели она не замечает моих страданий, неужели нет? Но куда там, она поглощена им! И только им!
Я ждал, когда же они все доедят пирог, конфеты, булочки, допьют чай и уберутся восвояси!
Гости просидели еще минут 30 и стали собираться. Эти полчаса превратились для меня в настоящую вечность. На несколько секунд мне показалось, что я перерос себя и стал больше, чем я был, такими непостижимыми силами мне удалось победить в себе эту безумную боль. Они ушли, все ушли, Лиза на прощание помахала мне рукой и даже не подошла обняться, а с порога через всю толпу крикнула: «Еще раз с праздником! Спасибо, Миша».
Пошла ты, подумал я про себя, ненавижу тебя. А сердце кричало: Лиза, Лиза, я люблю тебя, Костя дурак, ты не понимаешь, что ты теряешь!
Ах если бы с их уходом, я мог бы спокойно уединиться в комнате, выключить свет и рыдать, ах если бы это было так! Но мне пришлось помогать маме убирать последствия веселья, носить грязную посуду на кухню, убирать раскиданные повсюду бумажки, фантики, апельсиновые корки. В зале, где проходили танцы, меня передернуло. Я резко включил свет, и все вокруг показалось мне пустым и страшным, пугающим и отталкивающим. Вновь увидел я лик Лизы при свете фонаря, ее вдохновлено-просветленное лицо, ее тонкие черты, ее пронзительные зеленые глаза! И эту неказистую, худосочную фигурку Кости, которую я бы скрутил одним махом. Всего одним! И да, разбил бы его идиотские очки!
Когда с уборкой было покончено, и я, наконец, остался один, то тут же сбросил маску, и разрыдался глухо, беззвучно, безумно. Я рыдал, пуская слюни в подушку и растирая слезы по щекам. Ну почему? Ну почему? Лиза, Лиза, что теперь будет? Что? Я не хочу с тобой встречаться ни завтра, ни послезавтра, никогда, никогда вообще, слышишь меня?
Так промучившись полночи, я уснул мертвым сном. Начались каникулы. В последующие два дня я не звонил ей, но и она не звонила мне! Не звонила! Такого никогда не было! Мы созванивались и встречались каждый день! А значит, все эти два дня она гуляет с Костей, а значит, я ей уже не нужен как друг.
В такой неизбывной тоске я просидел дома, мучаясь сомнениями, и представляя картины их счастья, как они гуляют, держась за руки, сидят в нашем укромном месте, как он рассказывает ей всякие заумности, а она зачарованно слушает его.
На третий день я проснулся от звонка. Без всякой охоты поднял трубку, ожидая, что это мама, которая звонит с работы, чтобы дать мне очередное указание. Но я услышал родной Лизин голос, и чуть не упал с кровати:
- Ну ты вообще, друг называется! – надтреснутым голосом прохрипела она.
- Чего? – не понял я.
- Друг, за два дня не позвонил! Я, между прочим, тут умирала, у меня температура под 38 была, даже говорить не могла. Я думала, ты весь телефон оборвешь, а мама сказала, что ты даже ни разу не позвонил!
Мое настроение поднялось неожиданно и быстро! Ага, значит, она не ходила за ручку с Костей, она болела!
- Ничего себе! – чуть ли не визжа от радости прокричал я.
- Ты что дурак что ли? Чему ты радуешься? Каникулы блин, а я дома лежу! Так почему ты мне не звонил? – с обидой спросила она.
Тут мне хотелось ответить, пусть тебе твой Костя звонит, но я смолчал и наврал, что мне самому было плохо, переел и меня два дня рвало.
- Ух ты, - тоже как-то радостно ответила она, - Ну слава Богу, что так, а то я думала, что ты меня забыл.
Я нахмурился, опять она сама того не подозревая, дает мне иллюзию надежды.
- И что ты сидишь?- продолжала она, - Приходи меня лечить! Я маму на работу отправила, сказала, что ты за мной присмотришь!
Вмиг исчезла вся вселенская тоска двух прошедших страшных дней, все не так уж плохо думал я! Может во время болезни, она поняла, что Костя скучный и неинтересный! И что танцы с ним были не так уж приятны!
Я быстро собрался и прилетел к ней. Она открыла дверь – бледная, исхудавшая с черными кругами под глазами. Она была похожа на милое привидение.
Она села в кресле, а я устроился на диване, и мы начали болтать, все это прерывалось моими хождениями за чаем, таблетками, и градусником. Я был счастлив быть так близко к ней и помогать в трудную минуту. Все было хорошо, она ни слова не сказала о Косте, и я довольный и счастливый сдал вахту ее маме, пришедшей с работы. На следующий день я пришел с самого утра, мы смотрели мультики, смеялись, она уже чувствовал себе куда лучше.
Потом она читала мне самые, как она выражалась «захватывающие дух сцены» из романов Жорж Санд. Я не слышал того, что она читала, только слушал ее голос, то, как он переливался: то падал, то поднимался и окрашивал атмосферу в разные тона. Я был абсолютно счастлив, пока неожиданно во время нашей беседы не повисла странная пауза, и она, заглянув мне в глаза сказала:
- Теперь я точно уверена, что не просто влюбилась в Костю, а люблю его!
Нож в сердце! В глазах потемнело! Идол мечтаний, возведенный мной, разбился на маленькие кусочки. Я задержал дыхание, чтобы направить боль вовнутрь.
- И что же он? – кое-как удалось мне спокойно вымолвить.
- А он, - она опустила глаза, - а он, как и прежде бесстрастен! Но знаешь, - ее глаза заблестели, - знаешь, когда я танцевала с ним, я думала, что улетаю в небо.
Я сжал зубы, просто стиснул их, какая пытка, страшная пытка….
- В небо? – удивленно переспросил я
- Ну да, в небо, - она нахмурилась, - Тебе все равно этого не понять! – с видом познавшего тайну мудреца произнесла она несколько пренебрежительно.
Мне захотелось зарычать, встать и закричать:
- Да, я знаю это лучше тебя! И еще я знаю кое-что, чего не знаешь ты! Твой чертов Костя не причиняет тебе боль рассказами о своей великой любви! Ты спокойно изливаешь мне душу, а мне-то и пожаловаться некому!
Но я сдержался. Но так как говорить я не мог, то промычал в ответ нечто неопределенное,
- меня затошнило от боли. Я вскочил и бросился в туалет. Через несколько минут я вернулся и увидел е встревоженное лицо:
- Что с тобой, Миша?
Теперь, когда не надо было скрывать страданий, я довольно улыбнулся и ответил:
- Видимо последствия отравления.
Этим же вечером я понял, что пытка была, есть и будет. Теперь мне никуда не деться от этих острых всплесков боли, и что теперь к моей любви примешалось более глубокое и жгучее страдание. Я смирился с ним. Ее отношение с Костей никак не развивались. Для нее они тоже превратились в то страдание, которое надо принять. Получилось так, что мы оба были в одинаковом положении. Единственное, чего я боялся, так это того, что он рано или поздно обратит на нее внимание. Но этого не происходило, потому что она не предпринимала никаких активных действий, предпочитая любить идеальный объект, нежели настоящего человека. Так прошла наша зима, мы по-прежнему не расставались – катались на санках с горки, играли в снежки, строили замки и воевали с другим двором, захватывая и разрушая их крепости. Ходили на каток и ждали весны.
Весной пускали кораблики в ручейках, уходили на пруд, чтобы бегать по талому льду и кричать: «провалюсь, не провалюсь!». Время летело незаметно и наступило лето. Родители объявили мне, что до августа мы уезжаем в деревню к дедушке с бабушкой. Как я сопротивлялся, как не хотел уезжать, как не мог смириться с этим! Ведь она остается здесь до августа, а потом уезжает, и мы не увидимся все лето! Это было немыслимо и рушило все наши планы! Все! Мы хотели бегать на речку, строить новый шалаш, объявить войну двору, с которым всегда были в нейтралитете, хотели поехать к ней на дачу вдвоем и на старом чердаке ночи напролет рассказывать страшные истории, а потом, когда ее бабушка с дедушкой уснут, убегать в поле и вызывать там духов. Все это мне предстояло променять на одиночество в деревенской глуши, где у меня толком-то и друзей не было. Это было подобно смерти!
Она тоже восприняла подобное трагическое событие как удар в спину и даже чуть не расплакалась. Я решил, что ей просто не с кем будет говорить о Косте, который каждый раз оживал во время наших с ней бесед. А сам романтический герой еще в первые дни каникул уехал куда-то за город на все лето.
Немного подумав, я решил, что раз наша разлука подобна смерти, то перед смертью, я должен исповедаться. Я решился написать ей все о своих чувствах и передать записку через более-менее молчаливую девчонку Лену из соседнего двора. Я надеялся, что она не будет болтать об этом и не захочет терять приятельские отношения со мной.
Перед моим отъездом мы в последний раз увиделись с Лизой, встреча была печальной и грустной. Мы все больше молчали и то и дело поглядывали на часы, беседа не клеилась. Она явно спешила домой, а я должен был встретиться с Леной.
Мы расстались, пожав друг другу руки, и я помчался в соседний двор, к гаражам. Там меня уже ждала Лена. Я в вкратце объяснил ей в чем дело. Мне было страшно, безумно страшно, я впервые говорил о своих чувствах так открыто. Лена удивленно ответила:
-Ну, Мишань, я так и знала. Весь двор уверен, что ты в Лизку втрескался по уши.
Я сдержался, чтобы не закричать, но где-то в глубине души росло твердое убеждение: если это смерть, то почему бы не принять все, что происходит перед ней, тогда события, происходящие с тобой, кажутся не такими уж важными.
Я передал записку Лене и пошел домой. Теперь мне хотелось скорее уехать, и хотя бы на время забыть о том, что я сделал роковой шаг к позору и бесчестью.
Два месяца пронеслись стремительно. Да я тосковал, да я грустил, но все больше читал, и гулял, ходил за грибами с родителями, с прежними деревенскими товарищами я не возобновлял дружбы, мне хотелось уединения.
Наконец, в начале августа мы вернулись в город. Проезжая по знакомы переулкам и дворам, я ощущал легкие уколы грусти, и в памяти всплывали воспоминания о том, как мы гуляли здесь с Лизой. Мне даже не верилось, что через месяц я увижу ее, сейчас ее образ был каким-то нереальным и зыбким.
На следующий день я встретил Ленку, она весело поздоровалась со мной. Образ Лизы принял довольно таки отчетливую форму. Я волновался безумно, но не решался спросить о судьбе моей записки, в тайне надеясь, что Лена сейчас сама мне все расскажет. Но она продолжала болтать о том о сем, будто не помнила этой истории вовсе.
Когда она стала прощаться, я, понимая, что теряю единственный шанс развеять туманную неизвестность, решился спросить:
- Ленк, а что с моей запиской?
- Какой запиской? Ааааа, я и забыла за два месяца-то! Лизка позвала меня в гости, я пришла ,отдала твою записку, она прочла ее разорвала и выкинула в мусорку.
- Выкинула в мусорку?
- Ага!
Я не сдержался и неожиданно для себя самого разревелся. Ленка ошарашено посмотрела на меня:
- Ты чего, Миш, ты чего с ума сошел? Ну выкинула, что такого-то, что ей у сердца ее хранить что ли?
Вся моя гордость полетела к чертям, и я сквозь слезы жалобно пропищал:
- И она даже ничего не сказала?
- Неа! А че говорить-то? Я-то тут при чем! Ни я ж ей ее писала! Ну ты и чудишь, Миш, прекрати уже! – она попыталась погладить меня по голове, но я увернулся, и побежал прочь к подъезду.
Все это конец! Конец! Конец! Какой же я идиот! Как мне быть теперь? Как жить? С Лизой я общаться точно не буду! Не трудно представить себе, что происходило со мной все оставшееся лето. Я старался не думать о том дне, когда вернется она. А я все больше сидел дома и продолжал упорно читать, пытаясь забыться в выдуманном мире.
Но от неизбежного не скрыться. Одним ранним утром мой телефон начал беспрестанно звонить. Я чувствовал, то была она. Она звонит, чтобы сказать мне: извини Миша, но я люблю Костю, а с тобой мы просто друзья, это так глупо вышло, что ты полюбил меня. Ты мне очень дорог, как друг, но прости. Такие слова скажет мне Лиза, я представлял себе ту интонацию, с которой она будет говорить, видел как будет меняться выражение ее лица, какими будут ее глаза – печальными и жалеющими меня. Меня такого глупенького идиота, который любит ее безответно.
Я твердо решил не отвечать на звонки. Ближе к вечеру мою отшельническую тишину нарушил настойчивый звонок в дверь, я знал, что это она, что она так просто без прощального разговора в духе Жорж Санд не отпустит меня. Я умирал от волнения, но открыл дверь, Лиза стояла на пороге, ее глаза были полны слез, она накинулась на меня с криками:
- Да ты обнаглел, придурок! Какого черта, ты не берешь трубку! А, скажи?! - и она разразилась той площадной бранью, которой обычно ругался я в минуты волнения.
Нет, это совсем не в духе Жорж Санд!
А она продолжала ругаться, и неожиданно схватила меня за руку:
- Ну-ка быстро пошли на улицу.
И потащила меня вон из квартиры. Она молча привела меня на наше место. Потом с силой усадила на бревно и, гордо вскинув голову, встала напротив:
- Что происходит? Почему ты скрываешься от меня?
Тут уже я не выдержал и закричал:
- А почему ты порвала мою записку? Почему? Неужели тебе так противна моя любовь?! Неужели тебе так противно осознавать, что я мучился из-за тебя целый год, и страдал, когда ты пела мне песни о своем любимом ботанике!
На ее лице отразилась радость, она подпрыгнула и закричала:
- Идиот! Я порвала ее потому, что в тот день ко мне должен был приехать мой двоюродный брат, а он вечно роется в моих вещах, подслушивает, и все время смеется надо мной! Я не хотела, чтобы ему в руки попала такая важная улика!
Затем произошло нечто совсем неожиданное, она наклонилась и поцеловала меня в губы. Я вздрогнул, обмяк, и чуть было не лишился чувств. А она торжествующе отстранилась!
- Придурок, я тоже тебя люблю!
Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, какой-то яркий ослепительный свет в сто крат сильнее прежнего пронзил все мое существо, и счастье легкое, невесомое счастье повисло надо мной:
- Как? - прохрипел я.
- А так! В тот день, когда ты уехал, я спешила домой, потому что мне было больно осознавать, что мы так долго не увидимся. В тот же вечер я поняла, что люблю тебя, и что это чувство намного сильнее какого-то образа чувства к Косте и, что Костя всего лишь моя выдумка, иллюзия, не более того. А ты такой….Ну как сказать, я не знаю, как объяснить. Будто мы связаны сильной и крепкой нитью! Понимаешь?! И тут твоя записка! Да я все лето страдала! Боялась, как бы ты не разлюбил меня!
Она резко смолкла и спокойно села рядом, положив голову мне на плечо. Тоненькие лучики света, как паутинки потянулись от меня к ней, я видел, как наши души сплелись в медленном танце. Где-то неподалеку остановилась машина, открылась дверца и из нее послышалась та самая мелодия:
«Осенний поцелуй! Сок рубинной вишни, как жаль, что ничего у нас летом не вышло, но впереди вся осень, ты мне нужен очень, и я тебе нужна….»
В тот миг я впервые понял, что нет будущего, настоящего и прошлого, что есть одна огромная протяженность вечности, заполненная ослепительным светом, меняющим тебя и заставляющим делаться лучше и чище!
Я улыбнулся и очнулся от воспоминаний. С тех пор прошло 17 лет. А я снова и снова набираю твой номер, но теперь уже на мобильном телефоне и, как прежде волнуюсь, что вот-вот услышу твой нежный голос.
03 сентября 2011 от РХ 04:05 ночи