Курю. А ведь я бросила это пагубное занятие почти год назад. Завалялась одна сигарета на полке у плиты на случай. И вдруг этот предательский момент настал, и я его оцениваю открытым текстом – это был моя победа и мой полный провал одновременно. Еще час назад он был здесь, в моей квартире. Он был здесь, и вот его нет по моей вине. Рассказали – не поверила бы. Курю дальше. Две затяжки, но дым не попадает куда следует, закашливаюсь. Осталось отдышаться и дальше пойти, в буквальном смысле пойти своими ногами. Ну вот, кажется, полегчало, и можно спокойно продолжать повествование. Камерный дуэт для скрипки и контрабаса Джованни Боттезини без перерыва и пауз, без нот и пюпитра, без поддержки партнера. Потускневшая по дороге лирическая история, как ни крути, переходящая в анамнез.
Сколько же я его добивалась?.. Дайте вспомнить: около полугода, кажется. Вероятно, он об этом не догадывался, но так мне хочется думать. Все шло как по нотам, я вуалировала свои стремления маленькими слабостями – такими, например, как рюмка коньяка с чашкой кофе в буфете от него поблизости, охотничьи повадки – повышенной makeup привлекательностью, из всех возможных у него наметилась только одна альтернатива – сдаться, потому что я выбрала именно его. Он остался одним-единственным уцелевшим свободным мужчиной в нашем оркестре. Спокойный как контрабас, на котором играл. Несколько лет до этого я вообще его не замечала, вернее, замечала, но проходила, не обращая внимания, мимо, он был чем-то вроде антикварной старинной витрины в стиле Людовика XV у стены в углу – массивная, но изысканная штучка. Всегда вытянутый в струнку, как будто вместо позвоночника у него металлический штырь, лицо его денно и нощно имело характерные признаки усталости и покраснения как у перекрашенной мебели красного дерева, дурацкий хвостик, затянутый банковской резинкой, чудовищная мимика – её он позволял себе во время выступления – все части лица его двигались разнонаправленно в такт музыке. Выглядело со стороны это нелепо и смехотворно, но взгляд притягивало, что подтверждал легкий хохоток зала. Когда исполнитель классической музыки, конечно, если позволяет партия, наблюдает со сцены за зрителями в момент, когда наш контрабасист щекой приподнимается к грифу, чтобы услышать каждую ноту, сопровождая это движение неимоверными гримасами, поднималось общее состояние духа и веселости у всего нашего коллектива. Хотя иногда это совершенно не соответствовало минорным настроениям исполняемого произведения.
Когда пора уже было двигаться к развязке, на выездных гастролях за чашкой кофе в буфете в промежутке между репетициями мы перекинулись парой слов.
– Кто у вас там так опаздывает? – Спросил он неожиданно.
– Вы это серьезно? И здесь об одном и том же. – Я притворилась, что все наши оркестровые дела меня в перерыве совершенно не интересуют, хотя сломала бы смычок сидящей за мной итальянской скрипке и оттаскала бы за космы её пергидрольную гадину-хозяйку, которая срывает репетицию в который раз. Почему её не выгоняют, я раскусила сразу: она одновременно неприкрыто крутит шашни с дирижером и концертмейстером труппы, будучи замужем за кларнетистом. Хотя последнему это совершенно все равно, он давно развлекается с флейтисткой.
– О чем же тогда? – Казалось, он искренне удивился.
– Можем поговорить об этой дыре, куда нас сегодня занесло. – Я бравировала, за подобного рода вечера нам подкидывали неплохой гонорар. Но тут же меня кольнуло: вот оно – попался-таки на крючок.
– Дыра дырой, а столы накрывают красной и черной икрой. – Пропел он, и получилось поэтично.
– Какой вы наблюдательный, – Удивилась я, а он улыбнулся.
– Вам далеко потом? Могу до города подбросить, я на машине. – Предложил он вдруг.
– Меня устраивает наш автобус. – Заерепенилась я, – но отчего бы мне не сделать вам приятное.
Мы с пониманием посмотрели друг на друга и со свежими силами и огнем в груди потащились дальше выжимать из инструментов жалобные фрагменты симфонии. Забегая вперед доложу, что на «ты» мы перешли уже по дороге и потом еще целую неделю улыбались друг другу при встрече.
Пора и решительно необходимо добавить для полноты картины, что контрабас намечался у меня не первым из оркестра. Женатая валторна у меня уже была. Пьяница, сплошное нытье, тоска, дети, паскудство одно – и никакого удовольствия, ну разве что первые два свидания. Однажды тенор заграничный из Минска на гастроли прикатил. Наобещал с три короба, в третьеразрядной гостинице ему не понравилось, душа затосковала по домашним котлетам, которые я ему быстро организовала. Котлеты и полбутылки принесенного коньяку он скушал за милую душу и захрапел сном ветерана оперной сцены. Утром застеснялся и был таков – не до церемоний на заре, поезд в 9 утра с Белорусского вокзала. Поэтому мужчины в моей жизни как бы есть, но в то же время нет – такой вот парадокс.
Именно поэтому я наметила себе контрабас и начала потихоньку почти незаметно формировать его привязанность ко мне. Находиться с ним всегда рядом было просто, он и сам, казалось, двигался постоянно в мою сторону. О моих планах он не догадывался наверняка. Каждая уважающая себя женщина и вида не подаст намеченному субъекту, а только плавно подведет его к алтарю. Моя же мечта состояла из самих отношений – с тихими вечерами под рюмку коньяка, когда у каждого своя книжка, нескучными гастролями, беседами под чашечку кофе, утренними бытовыми соприкосновениями, чаепитиями с друзьями по воскресеньям. Я бы откликалась на просьбы о яичнице, для разнообразия не отказалась бы съесть омлет его собственного приготовления. Кто сочинил этот миф, что мужчины – лучшие повара, понятно – мужчины, но зачем же женщины распространили эту глупость на всю вторую половину человечества? Мне не попадался ни один, в характеристике которого имелся бы такой пункт: заявка, да, была, а положительного в ней не было ни на грош. А меня не научили хвалить то, что до занесения в рот уже обветрилось, подпортилось, по пути обвалялось в прошлогодних сухарях, да ещё и облилось неудачным соусом а-ля бешамель. Хотя убивать продукты – тоже, в общем, искусство, но сейчас не об этом.
И вот через неделю мне показалось, что именно Контрабас спёр мои ноты, кроме него и библиотекаря мимо меня никто не проходил, но зачем библиотекарю свои же ноты. Я хотела найти мужчину из своего круга, мне надоели придурковатые духовики, и вот опять странности. Я даже начала сомневаться в удачном выборе, но неожиданно ноты нашлись за третьим пультом.
И именно в этот вечер мы пришли после работы в мою «однушку». Несколько лет тому назад пришлось разменять свою отеческую обитель. Муж никуда не годился и пропал бы совсем без жилья, куда было его девать – я раздробила родовое гнездо на две однокомнатные квартиры. Когда мы расставались, в последний вечер нас вжало в мой потрепанный диван пьяными бешеными эмоциями, черт меня дернул исполнить партию в дуэте напоследок. Дело закончилось абортом и полным отсутствием возможности зачать ребенка. А мой бывший благоверный трубач настрогал еще аж троих от разных дам. Трубач – что с него возьмешь. Положительно, мерзавец. Но я тоже хороша.
Рабочий вечер был нудный, Седьмая ми минор Малера забрала все силы, терпеть её не могу, в зале душно – мы выдохлись вконец. Я пригласила Контрабаса на чай еще до концерта, но переносить визит было неловко. Я переоделась еще в гримерке, натянула на себя черное белье, чулки на резинках, протерла все тело влажными салфетками и нанесла капельку дорогих духов, которые я берегла на особый случай. В чаянии предвкушения, что он накинется на меня еще в прихожей, я должна была предстать во всеоружии. Но в прихожей ничего подобного не произошло, он разулся и прошел в носках прямиком на кухню. Я за ним. Выпили чаю с коньяком, и завязалась беседа.
– У тебя можно на несколько ночей кости бросить? Я с одной квартиры съехал, а другую еще не нашел. – Безо всякой застенчивости спросил он.
– На сколько конкретно ночей? – Только и нашлась что спросить я.
– Давай до субботы. Можно? – И заискивающим взглядом поднял на меня глаза.
– А спать ты на раскладушке будешь? – Я начала от такой наглости приходить в себя.
В этот момент он вытер рот салфеткой и с бешенной силой притянул к себе на колени с табурета, на котором я сидела, и поцеловал. Дальше как в кино – подхватил и отнес в комнату. Времени разложить диван не случилось. Чулки, корсет, юбка и прочее как-то моментально оказались на полу, а кое-что даже на торшере. Контрабас оказался изобретательным малым. Он меня крутил в руках, переворачивал прямо в воздухе, ловко менял позиции. Я была в восхищении только от того, на какие фокусы и пируэты я способна. Но годы берут свое, или не годы, а отсутствие подготовки. Мой бывший муж хоть и был Трубой, но неказистой и быстрой как восьмая нота в классической нотации. А Контрабас неугомонным и ненасытным, как самая длинная оперная ария у Рихарда Вагнера.
Почти у каждого неподкованного человека от отсутствия практической деятельности случаются просчеты или промашки, мое бедро часто давало о себе знать во время долгого сидения или ходьбы. Но неожиданно оно взвыло, да так, что я заорала от боли. Контрабас наверняка положил это в свою копилочку, видать, не одну женщину довел до кульминации. Я и сама, конечно, виновата. За своим восхищением от себя же, я не придала никакого значения сперва затекшей ступне, потом сведенной ноге. Тело вопило и сигналило красными флажками, а мне хоть бы хны.
Но само крушение всяких надежд произошло стремительно, после резкой боли у меня заклинило ногу, то есть совершенно – моя левая конечность просто защелкнулась в бедре. Когда до меня дошло, что на очередной переворот я категорически не способна, возможно, я даже не смогу ходить в дальнейшем вообще, или смогу, но только через какое-то время, к голове прилила кровь, сопровождающаяся диким ужасом от такого позора в плотских утехах. Я начала искать выход из положения. Всем известно, что мужчины худшие сплетники. Немыслимо представить, чтобы все в оркестре узнали о моей тазобедренной недееспособности – на носу гастроли и еще много всего. Да... это был полный провал. Контрабас стал для меня чем-то вроде разбойника Прокруста, и я неожиданно для себя выпалила:
– Не будешь ты спать ни на какой раскладушке. – Контрабас остановился.
– Что ты сказала? – Прохрипел он и откашлялся.
– Выходи и уходи. Извини за каламбур. Ничего объяснять я не намерена. – С трудом выдавила я из себя.
– Я тебя чем-то обидел? Тебе было плохо со мной? – Он встал где-то у меня за спиной. Я не двигалась. Как я уже сказала ранее – двигаться я не могла.
– Просто уходи.
Где-то в дверях он все-таки не сдержался и высказался одним словом: «Дура».
Но мне было не до него – я расхаживала ногу. Все-таки я уже не настолько молода для таких прогибов.
На следующий день я пойду на работу как ни в чем не бывало. Я знаю наверняка, что таким подвигом Контрабас делиться ни с кем не будет, а сплетни здесь разносятся, только держись. Пусть лучше он думает, что я истеричка. В этом вопросе точно в оркестре солируют другие. А мне бы пора смотреть выше своего носа и думать больше не о теле, а о душе, о теле пусть думают молодые. И потом больше мне и разменивать-то нечего, в коммуналке я жить не готова.