О, капля!..

Якшини. Матхур, Индия. 2 в.

повесть

Пролог

...Ты, Сома, истинный господин,

Ты также царь, убийца Вритры,

Ты - счастливая сила духа.

Сома - дойную корову, Сома - быстрого скакуна,

Сома дарует мужа, искусного в делах,

Искусного в доме, искусного в жертвоприношениях,

искусного в собрании,

Приносящего славу отцу, - тому,

кто почитает этого Сому.

Неодолимого в битвах, спасающего в сражениях,

Завоевывающего солнце, завоевывающего воды,

охранителя общины,

Рожденного в боях, с прекрасными поселениями,

прекрасной славой,

Побеждающего - тебя мы хотим приветствовать,

о Сома!..[1]

Глава I

Невесомые и прозрачные, землю тихо обволакивали сумерки. Ласково и незаметно вливали они голубую прохладу в буйство цветов, звуков и запахов июньского жаркого дня. Скоро, очень скоро душный и яркий зной будет притушен, а потом и захлёстнут этими темнеющими волнами сумерек, которые приносят в наш суетный и пестрый мир неизменную Ночь.

Владимир Петрович, интеллигентный пенсионер шестидесяти трех лет от роду, сидел на крыльце своего садового домика и вслушивался в вечереющие звуки вокруг себя. Закрыв глаза и прислонившись к перилам, он наслаждался прохладой и покоем. День опять выдался знойный, после обеда, как по расписанию, прошел короткий, но сильный дождь, и Владимир Петрович, вдыхая влажный, насыщенный запахами воздух, в который раз удивлялся этому странному тропическому лету.

Вечер подступал все ближе к садоводческому товариществу, и на соседних участках послышались голоса оживающих дачников. Умученные жарой и сельскими работами, прополовшие, разрыхлившие и удобрившие все, что только можно было, сейчас они приступали к светскому общению.

Мужики холостые и мужики, холостые на данный момент, группировались по интересам. Как всегда, в результате оказалось, что интерес, в общем-то, у всех один, и мужики разбились на группы по личным симпатиям. Те, у кого жены усиленно занимались огородничеством, сидели на сквознячке на крылечках и мечтали о воле и пампасах. Садоводческие дамы дефилировали по дорожкам парами и тройками - тоже по личным симпатиям - и обменивались новостями.

Владимир Петрович нехотя прислушивался к обрывкам сплетен, которые доносил до него легкий вечерний ветерок. Кто что кому сказал, кто что кому ответил... А вы бы видели, в каком купальнике эта... пропалывала сегодня морковь! Ну буквально все наружу!.. Дремота обволакивала Владимира Петровича подобно сумеркам, и голубые прохладные волны ласково и незаметно относили его в прозрачную волшебную страну, где...

- Лина, Лина, ты только посмотри, как Рыбник блаженствует на своем крылечке!..

От пронзительного шепота одной из садоводческих дам волны отхлынули и пропали, и Владимир Петрович недовольно пошевелился, не открывая глаз.

- Ага, прямо-таки кайфует - его Рыбничиха в городе сидит! Как приедет с ревизией, так ему станет не до кайфу! “Что-то у тебя огурцов нынче мало, Володя. Чем это ты тут без меня занимался?!”, - вторая дама уперла кулаки в бока и сделала “страшные глаза”, но до супруги Владимира Петровича ей было далеко.

Владимир Петрович, услышав знакомые интонации, вздрогнул, открыл глаза и с упреком посмотрел на дам, притаившихся в смородиновых кустах. Дамы, похихикивая, удалились.

- Володя, Володя, поди сюда! - долетел до него конспиративный шепот с другой стороны.

Павлик Иваныч, сосед, в данный момент холостой, махал ему рукой со своего участка. Владимир Петрович поспешил к пограничной линии - разросшимся кустам малины вдоль ржавой кое-как натянутой проволоки.

- Володя, ты как сегодня? Твоей нет? - Павлик Иваныч зыркнул бдительным оком по участку. - У Димы Тарасова все уехали в город, его оставили поливать. Пошли?

- Иду! - расторопно кивнул Владимир Петрович. - Домик запру и тебя догоню.

Он быстро проверил, не включен ли газ или свет, запер дверь и пошел по дорожке к дальнему концу участка. Взгляд привычно отмечал: помидоры в открытом грунте стоят хорошо, надо бы подрыхлить; завтра прополоть морковь; парник на ночь оставить открытым - жарко!.. Зачем вообще этим летом парник?!. Владимир Петрович выбрался со своего участка и зашагал вперед по тропинке. Дима Тарасов, плешивый мужичок пятидесяти двух лет от роду, славился в узком кругу тем, что всегда имел заначку в виде пол-литра, причем прятал ее в самых неожиданных местах. Тарасовская семья отъехала в город, и члены узкого круга спешили на свидание с его заначкой.

Владимир Петрович поспешал туда же, но, проходя мимо участка Петровых, заметил огонек сигареты в смородиновых кустах. Как всегда, Саня Петров покуривал на бревнышке у своей мастерской - сараюшки на краю участка. И Владимир Петрович, поколебавшись немного, махнул рукой на пол-литра и свернул на огонек.

Саня молча подвинулся, и Владимир Петрович уселся рядом с ним на бревнышке. Глубокие фиолетовые сумерки превратили куст крыжовника в хищного зверя, замершего перед прыжком, огурцы, помидоры и даже невинная грядка виктории таили черные тени, резкие и грубые, заросли вишни казались непроходимым тропическом лесом, который жил своей невидимой и чуждой жизнью... Саня пошевелился, загасил сигарету и достал откуда-то из-за спины две банки пива, вручив одну Владимиру Петровичу. “Русское черное” зашипело, устремляясь на поверхность банки, а потом - по гладкой черной стенке - на землю, жаждущую влаги. Мужчины дали стечь пенным каплям, которые с шипением всосала земля, и сделали первые глотки.

- Да!.. - с удовлетворением сказал через некоторое время Владимир Петрович. - Вы, Саня, несомненно, правы - хорошее пиво лучше любой водки, да еще в такую жару.

- Тарасов? - спросил Саня, отрываясь от прохладной банки.

- Ага. Пусть их пьют без меня - больше достанется.

Сумерки становились ночью, она наплывала на двух приятелей, сидящих на завалинке, от вишневых джунглей и оскалившихся кустов крыжовника; они откинулись назад, прислонившись к стене сарая, и ждали ее приближения.

- Владимир Петрович, давно хочу спросить, - Саня отставил пустую банку. - Почему вы говорите мне “вы”, ведь я моложе вас? А с тем же Димой Тарасовым или вон с Павликом Иванычем - на “ты”?

- Если бы я обратился к Тарасову на “вы”, он тут же побежал бы за бутылкой, чтобы привести меня в чувство, а потом всем бы рассказывал, как у Рыбника крыша поехала. - Владимир Петрович вздохнул. - С Павликом я уговариваю за вечер бутылку и выслушиваю его жалобы на жену, детей и родственников, а с вами, Саня, я разговариваю. Для настоящих разговоров водка не нужна.

- Да... - Саня повертел в мускулистых загорелых руках черную блестящую банку. - Водка - она как-то... оглушает, что ли? Как будто кувалдой по мозгам. А вот хорошее пиво или вино, ну, коньяк хороший - они тебя приподнимают, мысли другие в тебя вкладывают... И не обязательно литрами пить. Вот ведь - баночка всего - а уже как-то по-другому обо всем думаешь...

- Очень верно вы, Саня, говорите. Хотя, к сожалению, в нашей стране стремятся пить именно литрами, и именно чтобы кувалдой по мозгам. И этим мы занимаемся уже столько лет, что, боюсь, от мозгов у нас ничего не осталось. Посмотрите, Саня, вокруг. Послушайте, о чем люди говорят. Ведь страшно делается... Такое впечатление, что вкушаем мы не сому, а суру, пьем не вино, а сикер...

- В смысле?.. - Саня, привычный к долгим познавательным беседам с Владимиром Петровичем, приготовился слушать.

- Вы очень тонко подметили, что разные алкогольные - опьяняющие - напитки оказывают на людей различное действие. Условно скажем - положительное и отрицательное. Древние восточные религии - ведийская, иранская, даже иудейская - четко различали два вида опьяняющих напитков. Один - дарующий священное безумие, приобщение к таинствам богов, к самому высокому и чистому, другой - разрушающее сознание и душу темное безумие, приводящее человека к гибели. Посредством одного с человечеством общаются боги, посредством другого - демоны. Равновесие в природе, Саня - вещь, реально существующая, и как альтернатива хорошему всегда возникает плохое...

- Ха! - Саня закурил новую сигарету. - Не учили нас тому, что алкоголь может быть положительным. Мы же всегда с пьянством боремся, виноградники вон повырубали... Где уж тут высокое и чистое...

- Вы говорите ерунду, Саня, и сами это прекрасно знаете. Мало ли чему нас не учили. Опьяняющие напитки изначально принадлежали миру богов, именно они сообщали богам такие их свойства, как бессмертие, вечную юность, способность к перевоплощению... А к людям они попадали или в результате хитрости, даже прямого воровства, или же случайно. По библейской версии виноградарством первым занялся Ной, и случилось это уже после потопа, когда уходящими водами виноградная лоза была принесена из Эдема... Ну, а как только люди отведывали божественного опьяняющего напитка, где-то рядом тут же возникал его двойник-антипод - хмельной напиток. И вот уже Ной, опьянившись сикером, заснул в своем саду обнаженным, и сын его Хам смеялся над ним... А потом Ной, протрезвев, проклял потомков Хама... И пошло, и поехало... Люди ведь охотнее тянутся к хмельному, и чтобы литрами, и чтобы кувалдой по мозгам...

- Так вот почему людей хамами называют! - Саня покачал головой. - Над отцом, даже пьяным, как свинья, смеяться негоже. И откуда вы только все это знаете?

Владимир Петрович аккуратно выстраивал пустые банки вдоль бревнышка;

- Так ведь я, мил человек, учился в университете, на филологическом факультете, и увлекался всяческими древними литературами, а особенно греческой и индийской, в смысле - ведийской, той, что существовала за несколько тысячелетий до нашей эры. Древние же литературы повествуют в основном о мифах. А мифы, Саня, это настолько интересно!..

- И сколько вы там проучились, Владимир Петрович? - Санин вопрос прозвучал сочувственно.

- Два курса. Потом я женился, и из университета пришлось уйти - сами понимаете, семья... Пошел на завод, в цех - сначала рабочим, потом мастером... Хотел потом хотя бы на заочный поступить, да как-то уже не получилось... Ну, самому-то мне читать никто не запрещал.

Владимир Петрович умолк. Саня тоже помолчал, подумал, прикинул что-то и вдруг сказал;

- Мне кажется, Владимир Петрович, что завтра нам с вами стоит пойти за грибами. Как думаете?

Владимир Петрович улыбнулся и сказал;

- Спасибо, Саня. Именно так я и думаю.

Глава II

Из садов они вышли затемно. Едва зарозовевшее небо было еще плоским и безжизненным, поля вокруг и мягкую пыльную дорогу, по которой они шли, заполнял странный серый свет - тусклый и как будто ненастоящий, не оживленный еще дыханием солнца.

- Ночь уже умерла, а день еще не родился, - голос Владимира Петровича прозвучал приглушенно. - Чувствуете, Саня, как насторожилась вся природа? Ведь еще неизвестно, родится ли новый день, или на земле навсегда воцарятся эти серые предрассветные сумерки...

- Небось родится, никуда не денется! - Саня от души зевнул и энергично растер ладонями лицо; корзина болталась у него на сгибе руки. - А чувствую я, что малость недоспал. Ну да ладно - зимой, как говорится, отоспимся.

Предрассветное молчание снова окутало их, и снова тишину нарушил Владимир Петрович:

- Вы не задумывались, Саня, какое нынче странное лето?

- Уж куда странней! - откликнулся Саня, размеренно вышагивая по дороге, пыльно текущей между ржаными полями. - Чтобы третий месяц каждый день до обеда жара, а после обеда ливень?! Не бывало такого лета, и помяните мое слово - больше не будет. Растет все, как на дрожжах, впору урожай снимать и сажать по-новой. И всего только середина июня! А сорняки какие? Что же это за сорняк, коли он выше меня?! - Саня в праведном возмущении взмахнул корзиной у Владимира Петровича перед носом. - Зато за грибами хоть каждый день ходи, у меня они разве что в чайнике не засолены. Сушеными вся квартира провон... в смысле - пропахла, жена вон ругается...

Саня умолк, продолжая прилежно размахивать корзиной.

- Расти оно конечно растет - у меня, похоже, и арбузы вызреют...

- Да ну?

- Случайно попали семечки на торфяную кучу, я ростки не стал выдирать, гляжу - а они уже с капустный кочан... Грибов, конечно, очень много, но я имел в виду другое... Мне кажется, что природа этим летом более живая, более одушевленная, что ли! Как будто этот мой арбуз растет не в силу стечения необходимых условий - семечко, торф, жара, а потому, что он хочет вырасти! Не смотрите так на меня, Саня, я в своем уме, я ни с кем еще об этом не говорил...

Саня молча шагал по дороге, и Владимир Петрович продолжил спокойнее:

- Вот вы много ходите по лесу, Саня, неужели ничего не чувствуете? И грибы вам ни о чем не нашептали? Вы же краснодеревщик, Саня, вы просто обязаны чувствовать деревья, растения более тонко, чем остальные...

- Н-ну, не знаю... Нравится мне в лесу, конечно, особенно этим летом. Но только расслабишься, только про все, что не надо, станешь забывать, сразу - на тебе! - жена вспоминается. Влезает башку, зараза, как в свою косметичку, так и слышу: “Тебе что, делать нечего - на цветочки любуешься?!. Я целыми днями кручусь, а ты?!!” - и пошло, и поехало... И лес мне уже не в радость, грибов бы побыстрее набрать - и обратно...

- М-да... Извините, Саня, - Владимир Петрович сделал попытку помахать своим ведром, но это только выбило его из ритма.

- Чего уж там... Да я вам прямо скажу - моей Линке до вашей ой-ей как далеко! Теперь уж вы меня извините!

- Ах, Саня, Саня... - Владимир Петрович, глядя в пустоту перед собой, горестно качал головой. - Она ведь, Милочка, ну, Людмила Аркадьевна, была совсем не такая, она так изменилась, Саня!..

- Милочка! - возмущенно фыркнул Саня. - Кому только пришло в голову назвать эту... гром-бабу Милочкой!..

- ...Это я ее так назвал, очень давно.

- ?!.

- Вы знаете, девушкой она была очень робкой и неуверенной в себе - да, да! - потому что была высокой и неуклюжей. Мне было ее очень жалко, Саня, она так от всего этого страдала, ее все дразнили... Так я на ней и женился.

- Вот уж умно поступили! - Саня изо всех сил подыскивал выражения повежливее. - Нашли кого жалеть!..

- Я же говорю - она очень, очень изменилась... А тогда ее обязательно надо было пожалеть. Но ведь и вы, Саня, как бы поделикатнее сказать, похоже, сглупили? Иначе вы бы не сидели со мной, стариком, у сарая...

- Это точно - сглупил! - Саня смачно сплюнул в пыль. - Решил быть как все. Из армии пришел - глядь, я один холостой хожу, все друзья со своими бабами в обнимку прогуливаются. С Линкой мы еще до армии дружили, я и подумал - девка как девка, не хуже других. И женился, дурак. Ни любви, ни жалости у меня к ней не было, все равно мне было - она или другая...

- А сейчас?

- Сейчас не все равно. Только поздно уже, куда я от нее теперь денусь... И сидят вечерами у сарая два дурака - один старый, другой помоложе... - Саня встряхнулся и глянул на Владимира Петровича уже веселее: - Так как там у вас природа одушевляется, огурцы, что ли, с вами разговаривают?

- Смеетесь надо мной, Саня? - Владимир Петрович с улыбкой покачал головой. - Наверное, слишком много я читаю своих книжек, и начинаю верить в то, что в них написано. Этим летом творится что-то странное, Саня. Я подхожу к реке, чтобы искупаться, но передо мною не просто масса воды, текущая по давно проложенному руслу. Я чувствую, как меня принимает в объятия хозяйка этой реки, божество реки, понимаете, Саня?! Она может ласково качать меня на своих волнах - или утопить, и от меня ничего не будет зависеть... Как будто оживают древние, языческие боги здешних мест, неужели никто больше этого не ощущает? И еще, Саня - мне снятся сны, я помню только свои утренние впечатления, но в этих снах я ощущаю аромат, такой чудный, такой... небывалый!.. Наверное, мне не суждено встретить его наяву... Мир меняется, Саня, почувствуйте это!

- ...Ну уж вы, Владимир Петрович, того... - Саня передернул широкими плечами и огляделся кругом. - Слишком явственно обо всем рассказываете! Был бы я не я - привел бы вас к первому телефону и в психушку бы позвонил! Хотя... странное нынче лето. Хрен его знает, а странное оно!..

- Спасибо, Саня, - Владимир Петрович смущенно ему улыбнулся. - Я, знаете, очень боялся вашей реакции - вдруг бы вы в самом деле меня в психушку сдали... Но ведь я прав, Саня - посмотрите, какой рассвет, какой удивительный рассвет!..

Рассвет был поистине изумителен. Безжизненные поля, тускло-прозрачный воздух и серо-розовые небеса изменились разом, как если бы к ним прикоснулось божество счастья. Из-за горизонта взвились вверх ярко-алые лучи, пронзая серо-голубые облака, окрашивая их раны в ало-розовый цвет. Небо ожило, его голубизна потеряла оттенок покоя смерти, облака - желтоватые, золотистые, оранжевые, розовые, алые - принимали самые разные и небывалые формы. Несколько облаков, самых алых и самых причудливых, группировались у самого источника лучей.

Владимир Петрович с Саней изумленно оглядывались вокруг. Только что поля были как поля, и дорога была как дорога, но теперь... Довольно чахлая и редкая колхозная рожь, задушенная сорняками, примятая ветрами, ливнями и ногами прохожих, разом распрямилась, встав буквально стеной, сплошным ковром, встречая первые солнечные лучи, причем сорняки, как с изумлением отметил Саня, тянулись вверх наравне с колосьями, не пытаясь их обвить или подавить. Растения как бы вставали в нетерпении на цыпочки, они жаждали того, что вот-вот изольется на них с небес...

А небеса менялись, менялись каждое мгновение. Лучей становилось все больше, к алому цвету прибавлялись оттенки, они перетекали в другие цвета... Алые облака у горизонта остались алыми, только как будто горели изнутри, и формой они стали похожи на каких-то животных... на коров? “Нет, это не коровы, - думал Саня, чья душа была распахнута навстречу чуду так же, как и глаза, - у коров не бывает такой мощной грудной клетки, таких рогов... Это силуэты быков! Господи боже, они как будто тянут за собою свет!”.

И свет явился. Он хлынул на землю - поля, леса, дороги... Саня с Владимиром Петровичем стояли в море, океане золотого света, который впитывали хлебные поля; под ногами у них лежал драгоценный ковер - золотая пыль перетекала в изумрудную траву, на которой горели, искрились и тоже излучали свет алмазы и изумруды... Воздух, живой и сияющий, вливался в легкие, наполнял тела силой и энергией...

- Уж не знаю, какие боги тут жили, - выговорил наконец Саня, вертя головой по сторонам, - но для здешних мест это слишком! Слишком ярко, слишком роскошно! Это ведь средняя полоса России, не Индия какая-нибудь!..

- Ах, Саня - смотрите, смотрите!!!

И Саня стал смотреть. Облака-быки незаметно двигались вверх по небосводу, а из-за горизонта в вихре ало-золотого света поднималось - нет, еще не Солнце! Это было пылающее, сверкающее, сияющее сооружение, в котором грибники, схватившиеся, не заметив как, за руки, узнали повозку... нет, колесницу! Она приближалась, прогоняя предрассветный туман, изливая свет; вот уже можно рассмотреть возницу...

Владимир Петрович стоял, глядя вверх с открытым ртом, Саня же просто-напросто шлепнулся на задницу, и даже не почувствовал этого. Колесницей, летящей низко над ними, правила обнаженная смуглая женщина, чье божественное тело, украшенное сверкающими драгоценностями, излучало тот самый золотой свет... Быки пронесли колесницу дальше, на запад, а на востоке торжественно поднималось Солнце, собираясь следовать по пути, проложенному для него богиней утренней зари.

Владимир Петрович опустился в тускнеющую пыль рядом с Саней. Они, прижавшись друг к другу, проводили взглядами сверкающую золотую точку, пропавшую в синеве неба, и осипший от потрясения Владимир Петрович благоговейно проскрипел:

- Господь всемогущий... Это была Ушас на своей золотой колеснице!!.

Глава III

Домой они двинулись только через несколько часов, и с пустыми корзинами. Все это время они просидели на обочине проселочной дороги, и над ними склонялись колосья, сохранившие частичку божественного света Ушас.

Саня нетерпеливо и жадно расспрашивал Владимира Петровича, а тот рассказывал ему о религии арийских племен, пришедших более двух тысячелетий назад на полуостров Индостан и оставивших свои взгляды на окружающий мир в собраниях вед. С почти детским восторгом Саня сделал свое первое лингвистическое открытие: “О, черт!!! Ведьмы - это которые ведают, да? Ну то есть знают? Веды - это знание?!!”. Он ничуть не сомневался в том, что видел и чувствовал - в глазах его, с восторгом озирающих мир, сиял Ее золотой отблеск.

Владимир Петрович ощущал только, что вихрь света, поднятый сверкающей колесницей, подхватил и несет его, одну из мириадов золотистых искорок, вслед за ослепительной богиней. Он рассказывал Сане о Праджапати - “господине потомства”, творце всего сущего, о Тваштаре, прекрасноруком создателе всех существ и форм, о богах-близнецах Индре и Агни, но внутренним зрением продолжал следить, как изливается золотой свет на застывшую в ожидании землю.

- Боже мой, Саня! - в который уже раз восклицал он, - и как это вы сказали, что это похоже на Индию, откуда вы узнали?!.

- Да не знал я! - отвечал не менее возбужденный Саня. - Само как-то в голову пришло! Владимир Петрович, расскажите мне еще раз про нее, а? Как там - “...она украшает себя, как танцовщица”?..

И Владимир Петрович послушно цитировал:

“...Она увешивает себя украшениями,

как танцовщица.

Она обнажает грудь, словно корова - вымя.

Создавая свет для всего мира,

Как коровы - загон, Ушас раскрыла мрак”.

- О, черт! - крутил головой навсегда потрясенный Саня, - вот какой должна быть женщина!.. Те, кого я знал раньше, были не женщины, а так...

- Нет, Саня, вы не правы, - мягко убеждал его Владимир Петрович, - Ушас - богиня, дочь неба, и, конечно, ни одна земная, смертная женщина не может с нею сравниться... Но ведь вы-то, Саня, земной и смертный, а, значит, вам придется смириться и любить земную женщину...

В горящем взоре Саня можно было прочесть многое, но только не смирение, и Владимир Петрович тихо сказал:

- Пора возвращаться, Саня, пойдемте. Нам ведь все равно придется вернуться.

...По дороге, выходящей из садов в поля, им навстречу неслось пыльное облако, испускавшее дикие крики. Картина была настолько знакома обоим, что Саня, не отвлекаясь от своих мыслей, автоматически отметил:

- О! Ермолаевский табун скачет...

Упомянутый табун знали все. Ермолаевы были парой пенсионеров, чья дочь в свое время вышла замуж за некоего рыжего Колю. Рыжий Коля в саду практически не показывался, но забыть о себе не давал: шесть лет подряд каждую весну на участке Ермолаевых прибавлялось по ребенку, причем именно по рыжему мальчику. Нарожав от любимого мужа шестерых детей, дочь со своим рыжим супругом пропала из поля зрения членов садоводческого товарищества, зато каждый год с апреля по октябрь по садам бушевало стихийное бедствие в лице шестерых совершенно одинаковых рыжих пацанов, подрастающих год от года. Тетя Аня Ермолаева, милая пожилая дама, матершинница со внешностью бабы-яги - вечно драный халат, в руке топор, торчащие зубы и вечно растрепанные седые волосы, и ее тихий муж дядя Володя как-то с ними справлялись. Только непривычные к местной экзотике гости поначалу вздрагивали, заслышав хриплый зов тети Ани:

- Ю-урик! Ко-оля! Ге-ена! Идите обедать!.. Володя, мать твою так! Где Павлик?!.

Гостей успокаивали, объясняли ситуацию, промокали со скатерти пролитый чай и наливали свежего горячего; средне нормальный гость после этого был готов с улыбкой встретить стихийное бедствие и даже прийти в гости еще раз.

Ермолаевские дети, сверкая рыжими шевелюрами сквозь тучи поднятой ими пыли, приближались со скоростью резвого табуна. Саня, опять же автоматически пересчитав окруживших их тощих загорелых мальчишек, с удивлением насчитал всего пятерых.

- Дядя Сань! Дядь Володь!!. - орали эти пятеро, скача вокруг мужчин, дергая за одежду и заглядывая в пустые корзину и ведро. - Ой, что там делается, нас за вами послали! Теть Лина послала, она там то плачет, то ругается, вечно, говорит, уйдет не вовремя!..

- Что случилось-то, скажите толком! - поспешно спросил Владимир Петрович, бросив взгляд на помрачневшее лицо Сани.

- О-о-о!! Чего случилось!!! - юные Ермолаевы явно ловили от ситуации кайф. - Весь поселок на ушах стоит, а вы с пустыми корзинами идете! Ай, не надо, дядь Сань, че ж сразу за ухо хватать?!. Щас расскажем.

Пацаны честно перестали скакать вокруг и теперь топтались на месте, крича и перебивая друг друга:

- Собаки во всем поселке сбесились!.. Не-е, на людей не бросаются - наоборот, хозяев не признают, веревки, цепи пообрывали, сбились в кучу и вроде ждут чего-то! Тетю Валю Казакову чего-то в лесу напугало - прибежала, плачет, толком сказать ничего не может! Ха! Трусиха, тоже мне лес - три березки, две осинки!.. Ай, не буду про старших, не буду!!. А ваша тетя Лина в сарай боится заглядывать, что-то она там услышала, кричит: “Нечистая сила!”... Перепугались все, бегают, кричат, нас за вами отправили, а еще с Юркой плохо!..

- Стоп!.. Юрка - это же ваш младший? То-то я смотрю - одного не хватает. С ним-то что?

- А черт его знает! ...Ай, не будем ругаться!.. Припадочный он, что ли - сидели нормально за столом, а он свалился на пол, лежит, ногами дрыгает. Орет чего-то не по-нашему!.. Там бабка Аня над ним воет, аж на улице слыхать - пошли скорее, дядь Сань, теть Лина ждет!..

Саня с Владимиром Петровичем обменялись тревожными взглядами и поспешили вслед за мальчишками домой. День еще только начинался.

Дачный поселок и в самом деле не был похож сам на себя. Мужчины задумчиво курили на крылечках, дамы кучковались возле участка Ермолаевых. Хриплые завывания тети Ани и впрямь разносились по всей округе. Появление вслед за рыжими посланцами потерянных было обществом грибников привело к очередному извержению утихшего было вулкана страстей. Мужики, хмуро перекидываясь скупыми мужскими фразами, затягивались и дымили прямо-таки с остервенением. Дамы взволновались и загалдели так, что юные Ермолаевы пооткрывали рты. Лина вцепилась во вновь обретенного мужа, изливая на него свои переживания бурным и громким потоком. Владимир Петрович сразу же благоразумно затерялся в толпе, и уже оттуда слушал.

Шум как-то внезапно стих, умолкла даже тетя Аня, и толпа, закрывавшая вход в ермолаевский домик, раздвинулась в стороны подобно занавесу. Из домика спотыкающейся походкой выбрался Юрка и поверг садоводов в окончательный и бесповоротный ступор, ибо двигался он в позе классического лунатика: с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками. За ним ковыляла тетя Аня, утратившая дар не только обычной, но и матерной речи.

Юрка остановился перед толпой, опустил руки и открыл глаза. Садоводы перевели дыхание и замерли снова, ибо шестилетний Юрка Ермолаев, которого они знали буквально с пеленок, глядя пустыми глазами куда-то поверх их голов, произнес низким мужским голосом несколько торжественно звучащих фраз на неизвестном языке.

- О! Говорил же - припадочный!.. - ткнул Саню острым локтем в бок старший из Ермолаевых.

Садоводы зашевелились, ибо Юрка явно ждал ответа, а публика, как на грех, подобралась ответственная и с чувством долга.

- По-каковски говорит-то? Эй, кто там в языках разбирается? - зашелестело по толпе.

Высший авторитет - Валентина Павловна Казакова, преподающая в вузе, покачала головой. Садоводы задумались. Владимир Петрович оттащил Саню в сторону:

- Вы поняли, Саня, что происходит с мальчиком? Он самым настоящим образом впал в мистический транс. Он говорил сейчас на санскрите, я узнал звучание слов.

- Ничего я не понимаю! - Саня отчаянно делал вид, что не слышит, как его зовет жена. - Что происходит сейчас, что будет дальше?.. И что делать нам с вами?!

- Ничего не делать - смотреть и слушать, - Владимир Петрович подтолкнул его к жене.

Лунатик Юрка сказал еще что-то, потом тон его изменился - видимо, он или тот, кто говорил его устами, осознал, что санскрит здесь непопулярен. Тогда он призвал садоводов к молчанию и вниманию странным и непривычным для них жестом и попытался объяснить попроще.

- Притхиви, - сказал он, обнимая жестом всю близлежащую землю с ее садами и огородами, - йони! Парджанья, - загорелая рука воздета к небесам, - линга! - Теперь обе руки указывают на землю под ногами, - Сома!.. - Ладони сложены чашей и медленно поднимаются к небу, - Сома!!.

Садоводы окаменели, не сводя сосредоточенных взглядов с тощей фигурки перед ними. Юрка же повернулся всем телом в сторону Владимира Петровича и сказал, указывая на него рукой:

- Адхварью!

Потом поверг в окончательную истерику Лину Петрову, наставив грязный загорелый палец на ее мужа и торжественно произнеся:

- Брахман!

После этого Юрка обмяк и упал там, где стоял, подтвердив диагноз своего старшего брата.

К тете Ане вернулась ее матерная речь, она и привела в себя остальных. Ребенка обследовали и сделали решительный вывод: спит без задних ног. Тетя Аня унесла в объятиях свое сокровище, нежно его матеря; дядя Володя увел рыжую банду вслед за ней.

Валентина Павловна давала дамам пресс-конференцию, рассуждая об особенностях детской психики; мужчины, качая головами, расходились по участкам.

- Все запомнили, Саня? - шепнул Владимир Петрович своему другу, утешавшему заплаканную жену; сверкнуть в ответ глазами Сане жена не помешала. - Тогда вечером все обсудим!..

И Владимир Петрович, не оглядываясь, присоединился к потоку взволнованных и озабоченных садоводов, растекающемуся по участкам.

Глава IV

Саня запаздывал. Владимир Петрович больше часа просидел на бревнышке; уже совсем стемнело, когда прошуршали смородиновые кусты, и Саня, яростно отмахиваясь от комаров, плюхнулся рядом.

- У-уф! Наконец-то... Извините, что опоздал, Владимир Петрович!

- А?.. - Владимир Петрович огляделся. - Ничего, ничего, Саня, я и не заметил. А вас что-то задержало?

- Да жена весь день в истерике - ее послушать, так прямо конец света наступает. Ну, успокоил, как мог... Запутался я, Владимир Петрович! - Саня порывисто повернулся к своему собеседнику. - Смотрю я на нее, на Линку то есть, и кажется, что все так, как было раньше, и что всегда так будет... Но стоит остаться одному - и сразу золотой свет, и колесница, и Она, даже глаза закрывать не надо... Не хочу я как раньше, Владимир Петрович, а перед женой виноватым себя чувствую... Она-то ведь ни при чем, это же я изменился?..

Саня сосредоточенно задымил, потом добавил:

- А Юрка-то Ермолаев вечером проснулся как ни в чем не бывало. Тетя Аня его обнимает, целует - всего обслюнявила, а он выдирается, кричит - чего, мол, пристали...

Владимир Петрович оживился:

- Я же говорил - мальчик был в трансе, первый и, возможно, последний раз в своей жизни. Он ведь у них самый младший - ну и самый восприимчивый...

- И чего он хотел нам сказать, такой восприимчивый? То, что он лопотал, нормальный человек ни запомнить, ни повторить не сможет...

- Я, конечно, не знаток санскрита, - Владимир Петрович устроился на бревнышке поудобнее. - Мне доступна только последняя часть его, так сказать, выступления, - там, где он практически “на пальцах” пытался объяснить нам, чего хочет. Интересная, Саня, вещь получается. Во-первых, он сказал: “Притхиви - йони”. В ведийской мифологии Притхиви - это обожествленная земля, ну, как у нас - мать сыра земля. Она считается матерью всех существ. А йони - это символ женской производительной силы, на более низком уровне - женских половых органов.

- Ага... - Саня усилием воли изгнал из сознания образ жены с ее половыми и прочими органами. - А зачем он на небо рукой показывал?

- Парджанья - бог грозовой тучи и дождя и обитает на небе. Парджанья, отец, оплодотворяет дождем Притхиви, мать, - таким образом они породили то и тех, кто и что есть в нашем мире. И вполне естественно, что к Парджанье применимо понятие линги - мужского производительного начала, то есть...

- Понял, понял! А потом он сказал: “Сома”. Вроде про сому я и раньше слыхал - от вас, наверное?

- Наверное, - Владимир Петрович усмехнулся. - Но я надеялся, Саня, что вы более внимательно слушаете мои лекции. Сома - божественный опьяняющий напиток древних ариев, а также божество этого напитка; я вам о нем рассказывал.

- Точно, - признал Саня. - Положительный алкоголь. А что означал этот жест? - он сложил ладони и довольно похоже воздел их к ночному небу.

- Все, что связано с сомой, довольно сложно и довольно туманно. Ритуал приготовления напитка сомы - это ритуал принесения в жертву бога Сомы, который воплощается в божественном растении сома, из которого как раз и приготовляется напиток... Еще сома как сакральный напиток некоторым образом влияет на мироздание...

- Эй, Владимир Петрович! Хрен с ним, с мирозданием! - Саня хотел получить ответы на свои вопросы, и благополучие вселенной его не занимало. Владимир Петрович, вняв своему молодому другу, продолжил:

- По всей видимости, сложенные вместе ладони имитируют чашу, непременный атрибут ритуала приготовления сомы... Ну что ж, опираясь на свои слабые знания, могу предположить, что Сома в качестве растения должен прорасти где-то в наших садах, и здесь же он должен быть принесен в жертву - это и означает чаша, воздетая к небесам. Но учтите, Саша - это самое отчаянное предположение за всю мою жизнь, ибо, согласитесь, нормальному человеку такое в голову не придет... А если совсем честно - мне кажется, что я до сих пор наполнен золотым светом Ушас, и что именно она подсказала мне эти мысли...

- Да!... - ошарашенный Саня во все глаза смотрел на Владимира Петровича, которого едва узнавал при свете восходящей луны. - А чего он вас ругал... харей какой-то?..

- Адхварью! - Владимир Петрович печально улыбнулся. - Ну, с этим просто: адхварью и брахман - это две категории жрецов, принимающих участие в жертвоприношении бога Сомы; первый - совершает все ритуальные действия, второй - поет при этом соответствующие гимны...

- М-мать!!. - Саня был очень вежливым молодым человеком. - Вы хотите сказать, что это будем делать мы, мы с вами?!.

- А вы этого хотите? - Владимир Петрович смотрел на вскочившего Саню снизу вверх.

- Н-не знаю... - Саня плюхнулся обратно. Он, несомненно, был очень мыслящим краснодеревщиком, но и вопрос-то, согласитесь, разряда “быть или не быть”! - Ну, если смотреть с точки зрения Линки: что я там буду петь, какие гимны?! Но Ушас... Ее свет смывает все, все мои прежние мысли. Если она еще раз явится мне - я вам как хошь запою, и на этом, как его - санкрите...

- Санскрите, - автоматически поправил его Владимир Петрович, - хотя Ригведа, положим, написана ведийским языком, а не санскритом... Если Она еще раз явится... Ах, Саня!..

- А в чем дело, Владимир Петрович? - спросил Саня, отводя взгляд от поднимающейся почти полной луны, в чьем сиянии он искал золотые отблески. - Что-то настроение у вас не того, грустное какое-то? Вроде вы должны бы радоваться, вы же об этом, я так понимаю, всю жизнь мечтали?!

- Ах, Саня!.. - глаза Владимира Петровича, резко обернувшегося к нему, блестели при лунном свете. - Дело-то в том, что я этому не верю!

- Чему не верите?! - Саня был потрясен. - Мы же ее видели, Владимир Петрович! Да вы же мне сами рассказывали?!.

- Да-да, я знаю! - Владимир Петрович схватил Саню за руки, жадно вглядываясь в его глаза, пытаясь объяснить. - Я не верю в то, что все это происходит со мной! Я ведь неудачник, Саня - не возражайте, здесь моя жена права! Я ушел из университета - и этим сломал свою жизнь, я все время кому-то подчиняюсь - обстоятельствам, начальству, родственникам, жене... Все, что я смог сделать - это по-любительски изучать мифологию и древние литературы... Но уж тут я отводил душу, в этом мне никто не мог помешать! И, Саня, - Владимир Петрович почти шептал, - я, наверное, давно уже поверил в то, что все эти боги, герои и демоны жилы на самом деле - а, может быть, живы и сейчас... И я был счастлив тем, что просто знаю об этом, как будто они посвятили меня в свою тайну... Но, Саня, соприкоснуться с ними наяву, убедиться, что я был прав!..

Владимир Петрович отпустил слегка опешившего Саню и перевел дыхание.

- Если бы просто соприкоснуться, если бы Ушас пролетела, не заметив меня, ничтожную пылинку под копытами ее быков!.. Я был бы невероятно, невозможно счастлив этим всю оставшуюся жизнь... Но стать их избранником - это, поймите, Саня! слишком для меня, и в это я не могу поверить. Сумасшествие, затянувшийся сон, - все, что угодно, я готов ко всему. Но чтобы ведийские боги явились к нам, чтобы на меня была возложена миссия адхварью... Нет, это настолько больше того, что я могу пережить без ущерба для себя, что я в это не верю. Этого просто не может быть!..

Луна безмятежно заливала серебряным светом две неподвижные фигуры у стены сарайчика, и Саня, вежливый молодой человек, прокашлявшись, спросил:

- Владимир Петрович, а чего это вы решили, простите, конечно, дурью помаяться, да еще в такой неподходящий момент? Чего тут верить или не верить - и Ушас мы видели, и Юрка в вас пальцем ткнул, не в кого-нибудь... Ты посмотри-ка, забуксовал мужик на ровном месте... Не ожидал я от вас, Владимир Петрович! Вот уж точно говорят - интеллигенция гнилая... Дали ему то, о чем он даже мечтать не мог, а он - “могу я это пережить или не могу я это пережить?..”. Тут дело делать надо, а не вопросы глупые задавать... Ну, чего смеетесь?!

Владимир Петрович примерно с середины саниного монолога то ли смеялся, то ли плакал, но гнилая интеллигенция его добила.

- У-у! Да у вас истерика, как у моей Линки - что ж мне, вас в темечко целовать и по плечику поглаживать?.. И как это вы с таким бледным организмом с вашей гром-бабой уживаетесь? А, не мое дело. ...И что же, если сома у вас в огороде на грядке вырастет - тогда поверите?

Владимир Петрович, все еще всхлипывая, взвизгивая и хихикая, вытирал слезы большим носовым платком.

- Тогда, Саня, я скажу, что вырастил новый вид помидор - или кабачков. И тогда не поверю.

Саня, пожав плечами, снова уставился на луну. В ее серебряный свет явно вливались теплые золотистые струи. Саня, боясь лишний раз вздохнуть, следил, как дрожат ночные листья от прикосновений этого странного ласкового света.

- А что с собаками? - спросил вдруг Владимир Петрович, уже полностью пришедший в себя.

- А?.. С какими собаками? - Саня не сразу повернулся к своему собеседнику.

Владимир Петрович вгляделся в его глаза и вздохнул.

- С нашими садовыми собаками. Помните, мальчики Ермолаевы нам рассказывали?..

- Ха!.. - Саня встряхнулся и снова стал собой. - Все местные дворняги сбились в стаю, к ним присоединились сорвавшиеся с привязи породистые, и все лежат большой кучей на пригорке за ермолаевским участком, в двух шагах отсюда. Дворняжки лежат как лежат, а этих, благородных, хозяева оборались. Нешто не слыхали? Такой концерт был...

- Не слыхал. И что собаки, разошлись по домам?

- Как же! Я с полчаса за ними наблюдал - и все жалел, что ни камеры, фотоаппарата под рукой нет. Дворняги лежат как в собственном дворе, на всех плюют, овчарки с доберманами вперемешку с ними и плюют конкретно на своих хозяев. Те выплясывают вокруг, команды на разные голоса орут, кто костью размахивает, кто этим, как его, “Педигри”...

- И что, они не послушались хозяев?

- А вы никогда не наблюдали, как ведет себя пес, которые не хочет выполнять команду? Это ж цирк! Он ее просто не слышит. Собака, если ей что-то нужно, сыграет лучше народного артиста. Это ж видеть надо - на морде искреннее удивление: чего это хозяин орет и ногами топает, может, хочет чего?

- А силой увести не пытались?

- Не вышло, - Саня покачал головой. - Они к себе никого не подпускают. Дают понять: у нас свои дела, отстаньте и не мешайте.

- Вот тебе и домашние животные... Так они до сих пор там?

- Ага. Слышите - переговариваются?

Из-за участка тети Ани и в самом деле доносились повизгивания, взвывания и взлаивания. Мужчины замолчали, прислушиваясь и приглядываясь. Луна сияла золотом с высоты, и удивленные растения нежились в ее непривычно живых и теплых лучах. Коротко взвыла собака, и все вокруг замолчало и замерло.

- Чего это они? - Саня даже привстал, вглядываясь в темноту. - Никак дождались?

- Чего дождались?

- Ну... Сами же знаете - чего ждали.

- Или кого...

- Вот-вот. - Саня вскочил. - Пошли, посмотрим! Издали глянем - небось не тронут!..

И Владимир Петрович, хмурясь и качая головой, пошел за ним.

Выбрались с саниного участка; прошли немного по дорожке и остановились. Перед ними на пригорке, залитом лунным светом, большой черной куче лежали собаки. В какой-то момент молчащая куча зашевелилась, и из ее средоточия поднялась собака. Одним прыжком перемахнув через своих молчаливых и неподвижных собратьев, она мгновенно оказалась около слегка опешивших мужчин.

- Это же овчарка этих... как их?! Ну, из крайнего сада!.. - возбужденно зашептал Саня, разглядывая рослую черную собаку. - Умная, говорят... Она у них за вожака, что ли? О-о! Смотрите, какие у нее глаза!

- Нет, Саня, это не просто овчарка... - отвечал ему Владимир Петрович, завороженно глядя в золотые глаза собаки. - Я думаю, что это Сарама, божественная собака... Наверное, эта овчарка показалась ему наиболее подходящей - как прежде Юрка Ермолаев. Вот он ее и прислал...

- Какой такой “он”, м-мать?!. - шепотом возопил Саня, во все глаза разглядывая очередное чудо. Чудо прыгнуло в сторону и исчезло, собаки рванули следом.

- Бог Индра, конечно. - Владимир Петрович смотрел на опустевший пригорок, который луна заливала серебряным светом. - Он, знаете ли, всегда отличался пристрастием к соме.

Глава V

Владимир Петрович проснулся затемно. Выбираясь из домика в серо-прозрачные предутренние сумерки, он думал о том, смогут ли они с Саней теперь спокойно спать на рассвете, ведь каждое утро

...Зажигающая Ушас создает свои знаки.

Как соблазнитель, она улыбается, ярко сияя...

Владимир Петрович пристроился на крылечке и замер, разглядывая собственный сад. Помидоры, огурцы, кабачки, морковь... Но думал он не об урожаях и прополке, а о том, как, наверное, меняет, обожествляет эти грядки золотой свет Ушас. И снова был тревожный вдох и блаженный выдох природы, когда сияющее тепло Ушас начало изливаться на стебли, листья и бутоны. Владимир Петрович, завороженно глядя в чистое безоблачное небо, чувствовал легкий и мощный ход золотой колесницы над собой. Невидимые алые быки промчались на запад, золотой свет Ушас покидал сад Владимира Петровича, как покидают песчаный берег морские волны в отлив, но, с сожалением вздохнув полной грудью, он ощутил в воздухе странный пряный аромат - незнакомый и какой-то... нездешний. Ничто в его саду так не пахло и пахнуть не могло. Последний золотой отблеск коснулся его глаз, одарив Владимира Петровича воспоминанием: странные и страстные сны, пробуждение и ...аромат. Такой чудный, такой небывалый!.. Ушас удалялась с улыбкой удовлетворения на сияющих устах, а Владимира Петровича, трепетавшего на крылечке собственного садового домика, разом покинули все посторонние мысли. Подгоняемый незнакомым ему ранее сладостным томлением, Владимир Петрович двинулся на запах прямо по грядкам.

К счастью для грядок, идти пришлось недалеко. В уголочке, между тыквами и торфяной кучей, выросло нечто невиданное в средней полосе России. Вот над этим-то новым видом помидор - или кабачков?! - и замер, попирая правой ногой тыкву, Владимир Петрович в полном и абсолютном ступоре.

Из вороха темно-зеленых остроконечных листьев поднимался вверх мощный стебель - гладкий, ровный, еще темнее листьев. Приглядевшись, Владимир Петрович понял, что листья эти растут как-то уж очень правильно: как будто первая ромашка самых крупных листьев вылезла на солнце и распласталась по земле; за ней вторая, потом третья. Каждая следующая ромашка была чуть меньше предыдущей; листья, сочные и блестящие, были вычерчены как по лекалу. Ромашки лежали друг на друге очень плотно, надежно защищая пространство вокруг корня от излишнего солнца, ветра, ливня и града. Рослый гладкий стебель был почти на полметра укрыт в этом неправдоподобно правильном темно-зеленом конусе. Стебель заканчивался чем-то никогда Владимиром Петровичем не виданным, но это что-то явственно обещало скоро стать бутоном.

Сквозь заторможенность Владимир Петрович отметил, что на этом чуде не сидела ни одна муха, на листьях и стебле не было ни малейшего повреждения, как будто все садовые вредители обползали и облетали его стороной.

Мощная струя пряного запаха, приведшая - нет, привлекшая! - Владимира Петровича к чуду, куда-то разом девалась, но вместо нее чудо стало испускать тонкий пьянящий аромат, который окутывал Владимира Петровича подобно тому, как в виденной им только в снах Индии тончайшее сари окутывает женскую фигуру. Ступор сменился уже знакомым сладостным томлением. Увенчанный бутоном стебель качнулся в сторону Владимира Петровича, как будто кивнул, и темно-зеленые листья что-то шелестнули ему с земли. И Владимир Петрович, который до сей поры только пропалывал, окучивал и удобрял, вдруг понял, что он любит это растение. Более того - он явственно чувствовал, что это растение любит его.

Саня тоже встречал этот рассвет совсем не так, как подобает достойному члену садоводческого товарищества. Выбравшись из дома одновременно с Владимиром Петровичем, Саня двинулся по дорожке, изображая из себя грибника и беспечно размахивая корзиной. Корзину он выронил в тот момент, когда дорогу ему преградила собака, которая совсем недавно была овчаркой из крайнего сада. Божественная собака посмотрела ему в глаза золотым взглядом и повела за собою к речке.

Речка, больше похожая на ручей, протекала под горой, на которой располагалось садоводческое товарищество. Каждой весной она переполнялась талой водой пополам с мусором, а летом высыхала до зеленого илистого дна, но нынче частые ливни промыли ее лоно и наполнили его чистой и почти прозрачной водой. Саня, который обычно проскакивал мосточек, ни к чему особо не приглядываясь, сейчас с удивлением осматривал крутые берега и спокойную воду, которую разросшиеся темно-зеленые ивы пропускали сквозь тонкие изящные пальцы светло-зеленых веток. Туман, дрожащий над нею, был трепетен и тревожен, как и все вокруг в ожидании явления Ушас.

Сарама подтолкнула его к ивовым кустам, где он и замер рядом с нею, пытаясь глядеть одним глазом на небо, а другим - вокруг себя, чтобы ничего не пропустить.

Теперь, когда Ушас открыла его внутренний взор, Саня безошибочно чувствовал миг, когда острые рога алых быков появлялись над горизонтом, пронзая облака и устремляясь вперед и вверх ярко-алыми лучами. Теперь каждое утро он был обречен чувствовать, как золотая колесница, прогоняя мрак и неся свет, проносится над его душой - так же, как однажды она пронеслась над его ошеломленным телом.

Сияющие золотом, светом и счастьем лучи достигли тумана, трепетавшего над водой. Саня, затаив дыхание, смотрел, как они нерешительно кружились вокруг, как начали осторожно проникать в молочно-белую плоть утреннего речного тумана.

Эти лучи, заполнившие поначалу все вокруг, стали стягиваться в туман, так что скоро он засветился всеми оттенками и переливами алого и золотого. В самом центре его мерцало что-то уж и вовсе небывалое, что к тому же еще и нельзя было толком рассмотреть. Центр этот находился почему-то не над водой, а над берегом - в том месте, где был просвет в зарослях ивняка.

Центр тумана, сияя и мерцая, преобразовался в светящийся столб, который в какой-то не уловленный Саней миг вспыхнул и пропал, оставив на песчаном берегу речки рядом с развесистой ивой молодую женщину, чье одеяние сверкало в лучах восходящего солнца алым и золотым.

Саню, стоявшего с открытым ртом на другом берегу, привело в себя радостное рычание собаки. Через мгновение Сарама, невероятным прыжком перескочив речку, уже стояла перед женщиной, замерев как статуя и взволнованно бия себя хвостом по бокам. Та что-то спросила, и собачий хвост замелькал еще быстрее. С возгласом радости женщина протянула к собаке обе руки, ласково положив ладони ей на голову. Изумленный и восхищенный Саня громко вздохнул, ибо при этом жесте с плеча женщины соскользнуло тончайшее ало-золотое покрывало, которое она поправила быстрым изящным движением. Собака беспокойно дернула головой, метнув взгляд в сторону Сани, крутанулась на месте и встала рядом с женщиной, глядя ему прямо в глаза.

Видимо, дрожали еще в воздухе сполохи света, взвихренного золотой колесницей Ушас, ибо обе - и женщина, и собака - слились вдруг для Сани в одно сияющее существо, и он, не раздумывая, шагнул вперед.

День в садоводческом товариществе выдался жаркий и напряженный. Его члены сосредоточенно занимались повседневными делами, делая вид, что ничего особенного вчера не происходило. Дамы обсуждали исключительно вопросы урожая и прополки; все искренне надеялись, что странности вчерашнего дня сошли на нет сами собою.

Владимир Петрович обществу не показывался; его белая полотняная панамка весь день мелькала в дальнем углу участка, в районе торфяной кучи.

Лина Петрова, несмотря на полусон и предрассветные сумерки рассмотревшая супруга, уходившего по грибы с неизменной корзинкой, обнаружила его тем не менее в семь утра на морковной грядке без грибов и без корзины. Она постояла, посмотрела, как он сосредоточенно прореживает морковь, пожала плечами, зевнула и вернулась в домик - готовить завтрак, от которого Саня отказался. До обеда он работал, не отвлекаясь и буквально не поднимая головы, но Лина, вышедшая, чтобы позвать его к столу, углядела только спину супруга, исчезающую в смородиновых кустах. Впереди него бежала здоровенная овчарка.

Через час он снова объявился на родных грядках, внял-таки призывам жены прийти и пообедать, но в домик вошел с явной неохотой. “Господи, ну что ему не нравится, а?!” - вопрошала Лина вечером садоводческих дам. - Нормальный был суп, только утром сварила - а он два раза хлебнул и отодвинул!.. А макароны?! Всю жизнь эти макароны едим - и ничего, а сегодня они ему, видите ли, поперек!”. Дамы кивали сочувственно и убеждали бедную женщину не обращать внимания на фанаберии мужа. Все они, мужья, одинаковы.

День так или иначе приближался к своему концу, и голубые потоки вечерней прохлады уже вливались, вплескивались в душный застоявшийся зной. Дамы совершали свои променады по дорожкам, довольно часто и нервно озираясь, мужчины кучковались на крылечках, забыв про обычные личные симпатии. Неуверенность и тревога окрашивали вечер в неспокойный грязно-синий цвет.

В сумеречных кустах смородины сидел, прислонившись спиной к стене сараюшки, Саня, у ног которого лежала большая овчарка. Вот собака подняла голову, и ее золотые даже в темноте глаза уставились на приближающуюся человеческую фигуру. Владимир Петрович, неуверенно потоптавшись рядом, со вздохом опустился на бревнышко и тоже прислонился к сараю. Собака опустила голову на скрещенные передние лапы и погасила свой сияющий взор.

Около часа над смородиной стрекотали кузнечики, да вздыхал иногда Владимир Петрович. Потом он похлопал Саню по колену, поднялся и ушел, так и не сказав ни слова. Минут через десять и Саня, встретившись взглядом с собакой, встал и направился к дому. Сарама исчезла.

Глава VI

Еще один животворящий рассвет озолотил навсегда уже изумленную российскую землю, и новый дар Ушас первыми заметили, вернее - почуяли, конечно же, Саня и Владимир Петрович. Первый сидел на берегу речки на еще прохладном золотом песке и, забывая переводить дыхание, во все глаза глядел на молодую женщину, сидевшую напротив него; сияющая золотистая дымка клубилась вокруг ее украшенного ожерельем и браслетами смуглого тела подобно тончайшему покрывалу. Собака, лежавшая рядом с нею, не отводила взгляда от ало-золотистых облаков на востоке. Второй стоял между грядой с тыквами и торфяной кучей; новый сорт помидор шевелил темно-зелеными блестящими листьями и тянулся навстречу Ушас.

Золотой свет прихлынул и отхлынул, пробуждая все и вся; чудо на торфяной куче как будто впитало его в себя. На изумленных глазах Владимира Петровича оно буквально засияло и заблагоухало как-то по-новому. Его тонкий пряный аромат, обтекая Владимира Петровича, устремился прочь с участка - в каждый дом, в каждую комнату садоводческого товарищества, обволакивая души, проникая в тела, навевая обитателям такие странные, такие сладкие сны...

Трое на берегу реки смотрели на запад, вслед золотой колеснице, но вот Сарама, втянув ноздрями еще светящийся воздух, взглянула на свою хозяйку, и глаза ее загорелись радостью. Девушка замерла, раскинув руки, браслеты сверкнули в лучах восходящего солнца, и Саня отступил, буквально ослепленный ее обнаженным телом. Девушка, ликующе крикнув что-то, принялась ласкать кинувшуюся к ней собаку, бросив на Саню один только взгляд. И Саня, который чувствовал то же, что и она, задохнулся от счастья и понял, ощутил, что ожидание закончилось. А потом ветер принес ему запах - тончайший пряный аромат, и Саня двинулся вперед, как когда-то Владимир Петрович. Сарама сосредоточенно бежала впереди него, а над речкой парил ало-золотистый светящийся туман.

Собака привела его к торфяной куче на участке Рыбников; Владимир Петрович встретил его с видом растерянным, смущенным и счастливым. Сарама кинулась к большому темно-зеленому кусту, и Саня, предупрежденный и подготовленный, сразу понял, кто это.

Завороженный и восхищенный, Саня смотрел, как растение повернулось к нему, как замерло, оглядывая и оценивая. Потом бутон кивнул ему, принимая и приветствуя, и гладкие блестящие листья взметнулись и прошелестели, совсем как ало-золотистое покрывало от взмаха прекрасных смуглых рук.

Пряный аромат поманил адхварью и брахмана, и они, не сомневаясь и не сопротивляясь больше, шагнули к соме.

Ближе к девяти утра Саня, который провел несколько восхитительных часов в компании Владимира Петровича возле благоухающего сомы, забежал домой, чтобы сменить рубашку. Нигде на участке он жены не заметил и имел все основания надеяться, что та ушла с визитами к подругам. Проскользнув в спальню, которую он уже не ощущал своей, Саня с удивлением обнаружил Лину на кровати - крепко спящей. Замерев у открытого шкафчика, Саня, мечтавший последнюю неделю только об одном - чтобы жена не изводила его расспросами - пригляделся к своей законной половине.

Уже довольно жаркие снаружи, в комнату солнечные лучи вливали сквозь занавески ласковый золотистый свет. Прямые обесцвеченные волосы Лины, не забранные в обычный “хвостик”, разметались по подушке, на лице не было привычного выражения озабоченностью и недовольства жизнью, и оно показалось Сане милым и очень нежным.

Чудесный аромат с участка Владимира Петровича пропитал уже, казалось, все вокруг; Саня скорее не обонял, а ощущал его. Он догадывался, какие сны видели сегодня утром члены садоводческого товарищества; ему было интересно, как повлияет аромат на его жену.

Простыня была откинута, видимо, еще ночью и теперь сползла на пол, и практически обнаженная по случаю жары Лина лежала на спине в позе настолько изящной и томной, что Саня изумленно покачал головой.

Всю их недолгую супружескую жизнь изо дня в день Саня наблюдал, как жена меняет бесформенный фланелевый халат на такую же бесформенную ситцевую ночную рубашку - и наоборот. Лина свято соблюдала основной принцип советских жен: “Красоваться надо перед женихом, а мужу сойдет и так”, вгоняя этим супруга в глухую тоску. Детей у них не было, особых материальных проблем тоже, но Лина, не желая отставать от подруг и соседок в преодолении жизненных трудностей, практически всегда пребывала в беспокойстве и озабоченности - по самым разным поводам.

Саня любовался изгибом ее стройного узкобедрого тела - тела, на которое она сама не обращала ровно никакого внимания. Лина, воспитанная в нормальной советской семье, в которой, как и во всей стране, секса не было, любовью занимались под одеялом в темноте, а женщины относились к себе как к половой тряпке, просто не могло прийти в голову, что себя можно любить, что женское тело и все его проявления - прекрасны, а вовсе не неприличны...

Саня вздохнул, а жена, которой явно снилось что-то очень приятное, пошевелилась и потянулась так сладко, что Саня присел на край постели. Его осторожные, почти невесомые ласки разбудили Лину; она потянулась к мужу и промурлыкала, не открывая глаз:

- Ах, Санечка, какой мне сон сегодня снился... Рассказать бы тебе - не поверишь...

- Какой сон, Лина? - Саня с изумлением чувствовал, как отвечает тело жены его ласкам.

- О-ох!.. Как будто у нас в садах все стало совсем по-другому... - внезапно глаза ее раскрылись, и Лина села на постели: - Господи!.. - Одна рука сразу же прикрыла грудь, вторая торопливо потянулась за простыней. - Ты чего это, Саня, ведь утро уже?.. Среди бела дня, Саня?..

Саня, поднявшись со вздохом, смотрел на жену сверху вниз, наблюдая с сожалением, как исчезает та Лина, которую он мог бы и хотел бы любить, и возвращается та, с которой он прожил четыре бесплодных и бессмысленных года. Он подошел к шкафчику, переоделся и пошел к выходу. Оглянулся на испуганную жену, прижимавшую к груди простынку, и сказал:

- Нет, Линка, ты безнадежна. Даже Он тебя не исправит...

Через несколько минут Саня уже любовался сомой, украшающим собой торфяную кучу Владимира Петровича. Хозяин отмеченного явлениям божества участка сидел тут же, среди тыкв, на низенькой скамеечке.

Саня, скрестив ноги “по-турецки”, уселся рядом на поросшей травой тропинке. Сома, прекрасный и абсолютный, благоухал в ласковых лучах утреннего солнца.

- Ну что, Владимир Петрович, поверили теперь? - спросил наконец Саня, глядя не на собеседника, а на темно-зеленое блестящее чудо перед ними.

- Ах, Саня, не знаю, понравился ли ему я! - не совсем понятно ответил Владимир Петрович, тоже не отрывая взгляда от сомы, но Саня улыбнулся - он теперь многое понимал без объяснений. - Теперь, друг мой, это не важно. Он взял меня, и я, адхварью, счастлив служить Ему.

- А-а, вступили в должность?

- Скорее принял сан. А вы, Саня?..

- Я? ...Так меня вроде тоже не спрашивают. - Саня помолчал, потом взглянул на Владимира Петровича: - Пойдемте завтра утром со мной на речку, а?

Не дождавшись от Владимира Петровича никакого ответа, Саня продолжил:

- Это она, ну, собака, привела меня туда первый раз. Она вообще мною командует как хочет, а я и рад, представляете?

Владимир Петрович представлял. И Саня, сбиваясь под насмешливым взглядом Сарамы, которая лежала тут же, рассказал о своих рассветных прогулках и о девушке, появляющейся из золотистого тумана.

- И ведь не сказать, чтобы она была сногсшибательной красавицей - ну там рост, черты лица... Она маленькая, круглолицая, большеглазая... Ну, фигура, конечно... - Саня прикрыл глаза, вызывая в памяти фигуру. Потом резко их открыл: - Но ведь дело даже не в фигуре! Вон, посмотрите на наших баб, - Саня решительным жестом обозначил сады и город за ними. - Ходят все скрюченные, сами себя стесняются. А эта прямо-таки излучает что-то... Она... - Саня снова запнулся; собака фыркнула и отвернулась. - Она наслаждается собой, своим телом! И на меня это действует, как... - Саня в аффекте продемонстрировал энергичный удар кулаком в челюсть. - Да что я - на всех мужиков это так действует!! Она, понимаете?! - такая, какая должна быть. Абсолютная, как... как...

- Как сома, - тихо сказал Владимир Петрович.

Двое мужчин и собака некоторое время молча созерцали темно-зеленое растение, живущее и благоухающее перед ними.

- Я могу вам сказать, Саня, с кем вы общаетесь по утрам. Это, конечно же, апсара - “женщина вод”. Вам знакомо это слово? А ведь апсары - прекраснейшее создание Тваштара , творца всех существ... Перед их красотой не могли устоять ни святые мудрецы, ни боги. Когда апсара Тилоттама, чье имя означает “превосходная в каждой своей частице”, впервые обходила собрание богов, бог Шива, любуясь ею, сделался четырехликим, а у бога Индры на теле проступила тысяча глаз.

- Ого!.. - произнес Саня.

- ...Я не пойду с вами завтра утром, Саня. Она бы позвала меня, если бы хотела видеть. И вы достаточно хорошо мне ее описали. Расскажите лучше еще - если хотите, конечно. Каким образом вы с ней общаетесь?

Саня откашлялся.

- А черт его знает - как общаемся!.. Она мне что-то вроде снов показывает: велит закрыть глаза - жестом, потом дотронется до лица моего ладонью - и пожалуйста, кино внутри головы. ...Сначала, я так понимаю, она мне создание мира показывала - этими, как их?!. Индрой и Варуной. А потом чего только не показывала - и битвы, и любовь, и царей, и богов... И женщин - таких женщин!.. - Саня покачал головой.

- Нравится вам, Саня, там?

- Там? Нравится! - без колебаний ответствовал Саня. - Честно сказать, тут глаза бы мои ни на что не глядели... А еще она мне пару раз давала из флакончика такого резного глотнуть - так я теперь и вовсе не понимаю, на каком я свете. Сплю всего по несколько часов, есть, считать, вообще ничего не ем - линкина стряпня в горло не лезет, а чувствую себя так хорошо, словно мне ничего этого и близко не надо...

- А знаете, Саня, - с некоторым трепетом в голосе произнес Владимир Петрович, - вы ей и в самом деле очень нравитесь. Я страшусь даже предположить, что именно вам довелось отведать. Судя по всему, она хочет сделать из вас не просто брахмана... А кстати - тут сегодня многое должно измениться. Посмотрите, как тихо и пустынно вокруг несмотря на то, что одиннадцатый час утра. Все они еще спят и видят сны, навеянные ароматом сомы. Интересно будет посмотреть, какими станут люди, которых мы знаем больше десяти лет...

- Кое кто не изменится вовсе - Линка моя, например. Какая была - такая и осталась, аж тошно.

- Да, ведь вы заходили домой... Мне очень жаль... - пробормотал Владимир Петрович. - Э-э, смотрите-ка, Саня, вроде бы стебель стал длиннее и бутон больше?..

Троица у торфяной кучи снова устремила внимательные взоры на растущее перед ними чудо.

Садоводческое товарищество, потягиваясь и позевывая, пробуждалось для новой жизни.

Глава VII

А ближе к двенадцати в садах случился приезд Людмилы Аркадьевны Рыбник, знаменитой супруги Владимира Петровича. Людмила Аркадьевна, дама легкозапоминающаяся и труднозабываемая, любила шумовые и визуальные эффекты. Обычно она появлялась около полудня, чтобы быть уверенной в наличии зрителей, то бишь садоводов на грядках.

Ярко-красный “москвич” нехотя пробирался по узеньким дорожкам между участками, Людмила Аркадьевна восседала на переднем сиденье справа от своего персонального водителя - мужа своей единственной дочери, и делала вид, что не смотрит по сторонам. Садоводческие дамы поднимали увенчанные соломенными шляпами головы от пропалываемой виктории и шипели вслед удаляющейся машине:

- О-о, глянь, глянь!.. Рыбничиху зять везет!..

- Осчастливила нас, прости Господи...

- Восседает, зараза, что твоя королева...

- Зять ей нужен два раза в месяц - привезти ее в сад и забрать урожай. Для того и машину дочери купила...

- Ага, а базар-то у нее в двух шагах от квартиры - туда-то, чай, сама ведра носит?

- Да где там - сосед носит, сама видела!

- Неплохо устроилась баба...

Да, Людмила Аркадьевна устроилась неплохо. Всю зиму она создавала своему мужу невыносимые условия существования, отравляя ему буквально каждую минуту и вынуждая его тем самым бежать от нее в сад с первыми теплыми днями. Там он и оставался до поздней осени, сажая, поливая, пропалывая и удобряя, а два раза в месяц переживал нашествия , в смысле - наезды, любимой жены в обществе молчаливого тоскующего зятя.

- Беда мне с тобой, недотепой! - громогласно причитала обычно Людмила Аркадьевна, инспектируя грядки и теплицы. - Ничего ты в жизни не умеешь! В этой семье работаю только я!

- Да будет тебе, Милочка... - плелся за ней Владимир Петрович, красный и смущенный.

- Посадить и полить, - безапелляционно выговаривала ему Милочка, - может каждый дурак. А вот попробуй все продай, да не продешеви, да не дай себя обмануть... Эх ты, горе мое луковое!..

В нынешний свой приезд утомленная солнцем Людмила Аркадьевна обмахивалась в салоне “москвича” огромной соломенной шляпой и в самом деле почти не смотрела по сторонам. Будь она немного повнимательнее, кое-какие странности не остались бы незамеченными ее бдительными и грозными очами.

Не слышалось вслед машине обычного злобного и завистливого шепота, садоводы растерянно топтались среди зарастающих и неполитых грядок, и вообще - атмосфера в садах царила чудная и непонятная, и довольно скоро Людмиле Аркадьевне суждено было это почувствовать.

Пока же Милочка, по привычке не обращая внимания на мужа, ворвалась на участок, раскритиковала мужний способ ведения хозяйства, его внешний вид и все, что попадалось ей на глаза, и двинулась по грядкам.

...Зять молча таскал в машину ведра, корзины и огромные завернутые в марлю букеты, а Людмила Аркадьевна вышагивала по дорожкам между грядками - разумеется, не глядя на мужа. Как всегда, она с удовольствием приводила в содрогание воздух, демонстративно не замечая соседей, и не сразу осознала, что муж поддакивает ей как-то автоматически, и не заметно в нем того мучительного смущения, которого она обычно легко добивалась. Людмила Аркадьевна бросила на супруга подозрительный взгляд и двинулась к тыквам.

- ...А это что у тебя такое?!!

Пронзительный вопрос супруги вырвал Владимира Петровича из сосредоточенности на соме и вернул в суровую действительность. Супруга стояла, уперев руки в бока, как раз над сомой.

- Я тебя спрашиваю: что это такое?! - грохотала Людмила Аркадьевна, резвясь в атмосфере скандала, как дельфин в водах Черного моря. - Я не велела тебе такого сажать!!.

- Милочка...

- Сажаешь всякую дрянь, потом под помидоры места не хватает!!

- Но, Милочка...

- Немедленно убери это и посади сюда кабачки - к осени вызреют!!

- Дорогая!..

- Немедленно, я сказала!

Людмила Аркадьевна, дыша злобной решимостью, двинулась подобно танку вперед, направив башенное орудие прямо на темно-зеленый куст, но танк внезапно забуксовал. Людмила Аркадьевна, изумленная тем, что ее остановили, глянула вниз и обнаружила собственного мужа. Муж молча, не говоря худого слова, загораживал ей путь, и фигура его имела такое странное и давно забытое ею выражение... Людмила Аркадьевна поднапряглась и поняла, что муж у нее взбунтовался.

Людмила Аркадьевна издала не совсем внятный звук и кинула возмущенный и оскорбленный взор по сторонам. Она еще не решила, какие именно эффекты будут сопровождать проявление ее гнева, но хотела заранее убедиться в наличии зрителей.

Соседи подняли головы из-за малины и смородины - и танк застопорился окончательно. Ибо вместо привычного сдерживаемого любопытства и предвкушения скандала Людмила Аркадьевна прочла на давно знакомых лицах недовольство и осуждение. Более того - соседи придвинулись к их участку с явным намерением встать рядом с Владимиром Петровичем наподобие стенки футболистов перед воротами!

Людмила Аркадьевна всегда умела чувствовать атмосферу. Здешняя атмосфера нравилась ей все меньше и меньше. Мало того - откуда-то из кустов вывернулась здоровенная овчарка и улеглась перед непонятным растением.

Людмила Аркадьевна не только чувствовала атмосферу, но и успешно под нее подлаживалась. Танк видоизменился в нечто среднее между удавом и кошкой и замурлыкал в меру сил:

- Ну, милый, не хочешь кабачков - и не надо. У нас их и так полно! А это - ну, вот это! - такое красивое, так что пусть растет. Чаем, Володя, меня угостишь? Совсем ты, гляжу, без меня зачах, останусь-ка я до завтра!..

Людмила Аркадьевна немного насильственно взяла мужа под руку и направилась с ним в домик, спиной ощущая, что напряженная атмосфера слегка рассеялась.

На крыльце Людмила Аркадьевна - невиданное дело! - вручила зятю ключи от квартиры и велела сложить урожай в прихожей. Зять отъехал со всей возможной скоростью, торжественно обещая приехать завтра в это же время.

Владимир Петрович, воспользовавшись моментом, ускользнул, а Людмила Аркадьевна, наводя в домике свой порядок, клялась себе таки разузнать, что же здесь происходит.

Сразу же после того, как Людмила Аркадьевна с некоторым трудом накормила мужа обедом, она отправилась наносить визиты. Результаты ее обескуражили: садоводы были неузнаваемы.

Мужчины просто-напросто не желали с ней говорить - молчали на все ее язвительные и злобные замечания, а то и вовсе уходили, так что через полчаса злоба уже переполняла Людмилу Аркадьевну. Правда, до разговора с ней снизошел Павлик Иваныч, как всегда не слишком трезвый, но Людмила Аркадьевна не пожелала слушать его лепетание о каких-то богах, явлениях и пришествиях.

Общение с дамами тоже не принесло ей никакой радости. Дамы занимались какими-то непонятными делами, не имеющими отношения к садоводству, разговаривали между собой на какие-то странные темы, не обращали на Людмилу Аркадьевну ровно никакого внимания и вежливыми, но равнодушными улыбками давали понять, что она им слегка мешает. Из того, что Людмила Аркадьевна успела увидеть до того, как ее выставили из дамского общества, она поняла, что дамы сосредоточенно к чему-то готовятся.

Людмила Аркадьевна была вне себя. Это не помешало ей заметить отсутствие в дамском обществе Лины Петровой.

На участок Петровых Людмила Аркадьевна явилась как мимолетное виденье: ступая легко и непринужденно и с нежной улыбкой на устах. Она знала, что производит на Лину, и без того затюканную советской действительностью, слишком сильное впечатление и старалась его по возможности смягчить.

Лину она обнаружила в домике - та прибиралась в мансарде. Уже со второго взгляда Людмила Аркадьевна поняла, что и здесь ничего хорошего ее не ждет, ибо Лина Петрова понравилась ей еще меньше, чем садоводческие дамы. С одной стороны, она была запугана даже больше, чем обычно, с другой - в ее глазах острый взор Людмилы Аркадьевны обнаружил нечто такое, чего, по твердому убеждению обладательницы взора, в глазах порядочной женщины быть не должно. Нечто проглядывало, правда, довольно робко, но сам факт!

- Ой, Людмила Аркадьевна, проходите!.. Ой, у меня тут беспорядок!.. Проходите, садитесь, сейчас я чай!.. - встрепанная и внешне, и душевно Лина заметалась по комнатке мансарды, но гостья довольно быстро сумела ухватить ее за руку и усадить рядом с собой на диван.

- Лина, дорогуша! Чаю я не хочу, а уборку свою закончите попозже. Посидите со мной немного, поговорим, а?

Людмила Аркадьевна поглаживала по руке порывающуюся вскочить Лину и нежно заглядывала ей в глаза. Через некоторое время Лина перестала рваться и затихла рядом с Людмилой Аркадьевной, которой уже надоело нежно улыбаться.

- Дорогая моя!.. - снова заговорила гостья, отпустив наконец руку Лины. - Вы же знаете, у меня масса дел в городе, и я, к сожалению, не могу жить здесь постоянно - к примеру, как вы или мой муж. Вы бы знали, как я вам завидую!..

Лина, вынужденная смотреть в глаза Людмиле Аркадьевне, только моргнула. Нежной улыбки у нее не получилось.

- И вот сегодня наконец я сумела вырваться сюда - как же я соскучилась по всему этому! - широким и не лишенным элегантности жестом она охватила сады и огороды. - А как я скучала без мужа, боже мой!

Лина моргнула несколько раз.

- И вот я проехала сюда - но мой муж не похож сам на себя! Я его просто не узнаю! - на какое-то мгновение улыбка исчезла, и башенное орудие прошлось по комнате в поисках цели, но Людмила Аркадьевна быстро овладела мышцами лица. - Я боюсь, не случилось ли с ним чего-нибудь, о чем он не захочет мне рассказать, чтобы не расстраивать... Вы бы знали, дорогая, как я за него беспокоюсь, но он так меня бережет...

Лина заморгала так часто, что Людмила Аркадьевна снова взяла ее за руку - на этот раз участливо. Еще пять минут интенсивных уговоров - и окончательно замороченная Лина заговорила. Людмила Аркадьевна с упоением слушала о переполохе среди садоводов, о Юрке Ермолаеве и собаках (“Юрка совершенно здоров и ничего на помнит, а собаки вернулись по домам, кроме одной овчарки - из крайнего сада”); о ежедневных прогулках за грибами Владимира Петровича Рыбника и ее, Лины, собственного мужа, о том, как изменили их обоих эти прогулки. О том, как она, Лина, впервые заподозрила, что у Сани есть другая женщина; о странном растении, которое выросло на торфяной куче Владимира Петровича, и о том, как буквально помешались на этом растении сначала сам Владимир Петрович (“Ой, простите, Людмила Аркадьевна!” - “Ничего, ничего, милая!”), а потом и все садоводческое товарищество. Наконец, о более чем странных снах, которые посетили сегодня ночью садоводов.

На этот раз мышцы лица не сразу подчинились Людмиле Аркадьевне. Еще пару секунд она помучилась, решая, о чем же расспрашивать в первую очередь, потом заговорила:

- Бедная вы моя! Я не ослышалась - вы сказали “другая женщина”? Все мужчины подлецы, но как он мог променять вас на кого-то?!.

И тут Людмила Аркадьевна поняла, что ее праведный гнев не находит отклика в жертве мужского вероломства. Людмила Аркадьевна притормозила:

- А может быть, вы ошибаетесь, дорогая моя?

Внятный до сих пор рассказ Лины внезапно превратился в лепетание, полуиспуганное, полувосторженное. Людмила Аркадьевна напрягла слух:

- ...Что вы говорите, Лина, вы ее видели? Эта шлюха посмела прийти сюда?!!

И тут Лина вместо того, чтобы пасть на грудь своей утешительнице, возмутилась и отругала остолбеневшую Людмилу Аркадьевну:

- Как вы могли назвать Ее шлюхой?! Как у вас язык повернулся, ведь вы же ничего не понимаете! Я удивляюсь, как он смог прожить со мной целых четыре года, потому что Она показала мне, какой должна быть женщина. Да ни одну из наших... баб с Нею рядом не поставишь, о себе я и не говорю!.. Да вы на себя посмотрите! Сидели бы в городе, честное слово, и оставили бы Владимира Петровича в покое!

И Лина выскочила из домика, хлопнув дверью. Саня бы ею гордился.

Хорошо, что никто не видел в этот момент Людмилы Аркадьевны - ее бы, пожалуй, тоже никто не узнал.

Глава VIII

Очищайся, владыка сторон света,

Щедрый Сома из Арджики,

Выжатый священной речью,

Истиной, верой, покаянием!

Для Индры, о капля, растекайся вокруг!

...Последний раз Ушас, “одетая в свет”, являлась лесам и полям средней полосы России. Последний раз потрясенные и просветленные до конца своих дней садоводы чувствовали, видели, как омывает их тела и души золотой божественный свет. Никогда больше прекрасноликая богиня не будет уделять столько внимания этому клочку Вселенной, но целую неделю изливался на землю и ее обитателей благословенный животворящий свет, и этого благословения хватит надолго.

Глаголящий закон, излучающий свет закона,

Глаголящий правду, чьи поступки - правда,

Глаголящий веру, о Сома-царь,

О Сома, приготовленный исполнителями обряда, -

Для Индры, о капля, растекайся вокруг!

...Предыдущий день и часть ночи были посвящены приготовлениям. Благословенная неделя должна была завершиться небывалым, феерическим днем.

Стекаются стечения

Поистине могучего, высокого;

Сливаются соки сочного,

Когда ты очищаешься молитвой, о золотистый.

Для Индры, о капля, растекайся вокруг!

...Весь предыдущий день члены садоводческого товарищества трудились, как никогда в своей жизни. Большой обряд выжимания сомы очень сложен - даже для профессионалов-адхварью, и садоводы, превратившиеся в жрецов всего на несколько дней, старались как могли.

Со стороны могло показаться, что они действуют как зомби, тупо исполняя чужую волю - но нет! Сома, сладчайший бог, освободил их от всего, что, по его беспечному мнению, мешает наслаждаться жизнью: души - от страха, разум - от принципа “этого не может быть, потому что этого не может быть никогда”. И вот вторые сутки садоводы воспринимали мир открытыми глазами и открытой душой, как дети - или древние люди, еще не забитые цивилизацией и прогрессом. Они были счастливы, что их жизнь обрела смысл. О, капля!..

Там, где пребывают радость и веселие,

И веселость, и увеселения,

Где осуществленные желания желанья, -

Там сделай меня бессмертным!

Для Индры, о капля, растекайся вокруг!

...Апсара, юная женщина из золотого тумана, покинула заросли приречного ивняка и с самого утра пребывала в дамском обществе, которое она украшала собою так же, как роскошный цветок розы украшает куст, покрытый бутонами разной степени зрелости. Дамы ловили каждое ее движение, выполняли каждое ее указание и смотрели на нее с разной степенью обожания. Когда же в их общество попыталась ворваться Людмила Аркадьевна с ее насильственно-любезным любопытством, дамы встали грудью на ее пути и несколькими ловкими маневрами вынудили ее отступить. Через некоторое время к дамам прибежала возмущенная и взволнованная Лина, и общество встретило ее очень ласково.

Если ты, Сома, захочешь, чтобы мы

Жили, мы не умрем.

Ты любитель хвалы, господин деревьев.

Ты, Сома, - доля для старого,

Ты также - для юного праведного:

Ты даешь силу действуя, чтобы жить.

...С самого утра Валентина Павловна и тетя Катя, жена Павлика Иваныча, как дамы самые солидные и внушающие доверие, отправились за два километра в ближайшую деревню. Там они отыскали двор, в котором гуляла пара овец, извлекли из дряхлого домика дряхлую бабку-хозяйку и повели на нее энергичное наступление. Бабка, хоть и многое повидала за свою долгую и трудную жизнь, малость обалдела: две хорошо одетые городские дамы среднего возраста и приличного вида чуть не со слезами на глазах умоляли продать им овечьей шерсти, причем непременно только что остриженной. Бабка, приложив ладонь к уху, послушала, о чем взахлеб рассказывали ей дамы, вспомнила, как ее отец, царство ему небесное, подавал на паперти убогим и юродивым, и поползла за ножницами. Дамы упорхнули с сияющими лицами, унося вонючую шерсть в объятиях.

Павлик Иваныч и Дима Тарасов, ведомые Сарамой, шарили в садах и их окрестностях в поисках булыжников, которые могли бы стать давильными камнями. Искомое было найдено к полудню.

Ты нас, Сома, со всех сторон

Защити, о царь, от злонамеренного!

Да не потерпит ущерба друг такого, как ты!

Приди, наслаждаясь

Этой жертвой, этой речью!

О Сома, помоги ты нам, возрасти!

...Людмила Аркадьевна, теснимая противником со всех сторон, вернулась, скрипя зубами, на свой участок. Чутье подсказывало ей, что самое важное будет происходить именно здесь. Она подобралась по кустам как можно ближе к торфяной куче и больше часа круглыми от изумления глазами наблюдала за тем, что там происходило.

Темно-зеленая пакость, выросшая на ее, Людмилы Аркадьевны, кровном участке, совершенно явно свела с ума членов садоводческого товарищества и в первую очередь ее, Людмилы Аркадьевны, кровного мужа. Владимир Петрович, который без ее супружеского одобрения и по собственной инициативе ходил разве что в туалет, целиком и полностью игнорировал ее присутствие на садовом участке! Более того - он, судя по всему, забыл, что у него вообще есть жена!

Чувства Людмилы Аркадьевны не поддаются описанию. Едва дыша от их силы и противоречивости, она продолжала смотреть.

Вышедший из повиновения муж восседал на земле с поджатыми ногами лицом к непонятному растению и спиной к Людмиле Аркадьевне. Его затылок с обширной лысиной качался перед глазами Милочки в медленном ритме то вправо, то влево. Как-то незаметно ее внимание сосредоточилось на этом ритмичном покачивании; ветерок, внезапно повеявший с той стороны, принес вместо привычных садовых запахов странный аромат - легкий и едва ощутимый. Людмила Аркадьевна, пребывавшая от всего происходящего в слегка заторможенном состоянии, опрометчиво вдохнула его.

Вдохнула всего раз - и этого оказалось достаточно. Тонкий пряный аромат заполнил, казалось, все ее существо; вместе с ним ветерок принес слова странного языка, которые бормотал ее муж - жрец бога Сомы. Людмила Аркадьевна вдохнула еще раз, прислушалась и поняла, что адхварью только вторит - вторит невероятно красивому низкому голосу, который сосредоточенно и нежно выпевал строки древнейшего гимна древнейшему богу.

Со зрением Людмилы Аркадьевны происходило что-то странное - как, впрочем, со слухом и сознанием. Только что она готова была поклясться, что возле сомы сидит только ее муж - но нет! Низкий голос принадлежал молодому красивому жрецу, и в этом жреце - брахмане! - Людмила Аркадьевна без особого удивления узнала Саню Петрова. В такт пению двигался не только его обнаженный мускулистый торс, но и руки. Людмила Аркадьевна моргнула, присмотрелась и разглядела, что Саня мягкими размеренными движениями вытачивает что-то из большого куска темного дерева. Людмила Аркадьевна, вдыхающая Сому, поняла, что этот кусок дерева будет иметь форму чаши, в которую скоро хлынет струя божественного золотистого сока с красноватым оттенком. Сома, растущий на земле, шевельнул листьями - руками, крыльями?! - и Людмила Аркадьевна поняла, почувствовала, о чем просил Саня Петров, брахман.

О Сома, хвалебными песнями неба

Мы усиливаем тебя, сведущие в речи.

Сочувственный войди в нас!

Умножающий хозяйство, убивающий болезни,

Находящий добро, усиливающий процветание,

Будь ты нам, Сома, добрым другом!

...На вечерней заре садоводы собрались на участке Рыбников. Нижняя розетка листьев сомы была больше метра в диаметре, а стрела темно-зеленого стебля венчалась созревшим бутоном на высоте почти двух метров. Прямо перед сомой неподвижно сидели Владимир Петрович, Саня, девушка-апсара и Сарама. В такт пению брахмана равномерно раскачивался и второй ряд поклоняющихся божеству - садоводы сидели вокруг сомы плотным кольцом. Третий ряд состоял из одного человека - Людмилы Аркадьевны, по-прежнему пребывавшей в пышных кустах отцветающих пионов.

Чувства Людмилы Аркадьевны оставались сложными и противоречивыми, потому что человеком она была сильным - не столько физически, сколько эмоционально. Уже довольно давно Милочка поняла, что она может влиять на людей, знакомых и незнакомых. С тех пор она свои таланты развивала и совершенствовала. Все меньше времени ей требовалось для того, чтобы разговорить человека, определить его моральное и психологическое состояние, нащупать слабое место, ударить побольнее и подчинить человека себе. Некоторые знакомые избегали Людмилу Аркадьевну, ибо общение с ней неизменно заканчивалось для них упадком сил физических и моральных, Людмила же Аркадьевна преисполнялась энергией и бодростью. Излить свою злобу, раздражение и плохое настроение на первого попавшегося человека или же на конкретного родственника было для нее обычным делом, - в результате Людмила Аркадьевна цвела и благоухала, как здоровенный сорняк на грядке. Экстрасенс назвал бы ее энергетическим вампиром - и был бы абсолютно прав.

И вот теперь Людмила Аркадьевна пыталась сопротивляться воздействию сомы. Всю жизнь здоровевшая за счет других, она была потрясена тем, что сейчас насилие, правда, очень нежное, было применено к ней. Не желая поддаваться, но и не имея сил уйти, Людмила Аркадьевна так и сидела среди пионов, когда бутон на соме расцвел - сверкнул на мгновение алым и золотым и закрылся снова. Это долгожданное событие было встречено молчаливым взрывом радости, только голос брахмана возвысился, звеня торжеством:

Ты, Сома, проявись через сознание!

Ты веди нас самым прямым путем!

Под твоим предводительством отцы наши, о сок,

Получили долю в богатстве у богов, мудрые.

Ты, Сома, по силам духа, прекрасен силой духа,

Ты по силам действия, прекрасен силой действия,

всеведущ.

Ты по качествам быка бык, по мощи.

По сверканиям ты стал сверкающим,

ты, со взглядом героя!

...А потом пришел ослепительный рассвет.

Глава IХ

...Искрящийся шлейф золотой колесницы исчезал на западе, и собравшиеся вокруг сомы ловили прощальные капли божественного света. Ушас осталась довольна тем, что увидела на участке Владимира Петровича, и ее одобрение и благословение почувствовали все.

Жрецы приступили к обряду.

Стебель сомы был срезан с должным почтением и трепетом; потом его разделили на несколько частей и положили в деревянную чашу, наполненную чистой проточной водой (Саня, хвала Индре, прекрасно работал по дереву, а трое старших Ермолаевых полдня колесили по окрестностям на велосипедах, прежде чем нашли достаточно чистую воду, не оскверненную мусором и химическими отходами). Стебли должны были набухнуть.

И снова было ожидание, наполненное пением.

Набухай! Пусть соберется

Со всех сторон твоя бычья сила!

Будь всегда, где собирается добыча!

Набухай, о самый пьянящий

Сома, всеми стеблями!

Будь для нашего возрастания другом, самым чутким!

Давильные камни были вычищены и отшлифованы; еще одна деревянная чаша стояла рядом с ними. Наконец адхварью удостоверился, что стебель вымочен достаточно. Его вынули из воды, переложили во вторую чашу, - и вот тут-то камни стали давить, разминать, расщеплять растение сома - тело бога Сомы. Чаша наполнялась его золотисто-коричневой кровью, и принесение в жертву бога, воплощенного в растении, высвобождало энергию, необходимую для совершения ритуала.

Адхварью! Выжатого давильными камнями

Сому выливай в цедилку!

Очищай его Индре для питья!

Лучшие сливки неба -

Сому, сладчайшего, выжимайте

Для Индры - обладателя громовой палицы!

Женщины под руководством апсары сплели из промытой и высушенной на солнце овечьей шерсти цедилку - что-то вроде сита. Теперь они осторожно держали цедилку над третьей деревянной чашей, а адхварью, затаив дыхание, лил на нее плоть и кровь Сомы под торжественное пение брахмана.

Как реки - низиной,

Бурные, убивающие врагов

Соки сомы потекли, стремительные.

Как капли дождя - на землю,

Соки сомы полились к Индре.

Золотисто-коричневый поток заполнил чашу; адхварью выжал цедилку до последней капли, выжимки положил в опустевшую чашу. Восторженный вздох пронесся по участку, и Сарама зевнула от волнения во всю пасть, ибо сок в искусно выточенной деревянной чаше был живым, он мерцал, волновался и всплескивался под звуки гимнов, что выпевал брахман. О, капля!..

Переливаясь через край, пьянящий

хмельной напиток -

Сома струится в цедилке,

Убивая демонов.

Он полощется в чашах,

Переливается в цедилку,

Усиливается песнями на жертвоприношениях.

Саня Петров, брахман, никогда еще не был так счастлив. Он быстрее всех и легче всех принял происходящее - не пытаясь анализировать и рассуждать. Он с самого начала знал, что не захочет возвращаться. Прямо скажем, не такая уж это была исключительная ситуация: в тридцать лет человек вдруг осознал, кем он является на самом деле, и понял, что всю жизнь прожил неправильно, не там и не с теми. Уникальность заключалась в другом - данный конкретный человек имел реальную, пусть и слегка волшебную возможность свою жизнь изменить.

О Сома, озирая оба мира,

Взметнувшись, словно зверь, мчишься ты,

Усаживаясь в лоно порядка.

Нам принеси сверкающее величие:

И покровителям, и мне -

Добычу, вдохновение и славу!

Адхварью смешал сок в чаше со свежим коровьим молоком (Лина сходила в деревню к утренней дойке) - никто не вкушает сому неразбавленным, ибо у него слишком резкий вкус. Потом, оставив остальных любоваться тем, что происходило в чаше, Владимир Петрович занялся добыванием огня. Рядом с ним стояла металлическая жаровня - еще пару дней назад она находилась на участке Тарасовых и называлась мангалом. Изменения в него были внесены совсем небольшие.

Священный огонь для ритуала Владимир Петрович добывал трением друг о друга двух дощечек из древесины дерева ашваттха - смоковницы (которые Саня выпросил у приятелей-краснодеревщиков). Это сосредоточенное занятие не мешало ему поглядывать в сторону чаши, ведь там

Словно бык - кругами по стаду,

мчишься ты кругами по чану

В лоне вод, ревущий бык.

Людмила Аркадьевна, затаившаяся поначалу в пионах, потихоньку стала приближаться к месту необычного действия. Приближения своего Людмила Аркадьевна не афишировала, тихо и скромно переползала от кустика к кустику, и сама себе удивлялась. Ей нравилось то, что она видела и слышала! Она всем своим в общем немаленьким телом ощущала мощную и светлую энергию, бушующую вокруг нее. Более того - она понимала все, что видели ее глаза и слышали ее уши. Милочка ощущала суть ритуала.

Она не удивлялась грозе, что собиралась над их головами - странному сочетанию клубящихся туч, ясного неба и палящего солнца. Солнце постепенно исчезало в этих багрово-черных тучах, но темнее почему-то не становилось, и, приглядевшись, Людмила Аркадьевна обнаружила на небе сияющую точку, которая как будто приближалась, увеличиваясь в размерах. Через несколько секунд ее сияние осветило тучи, небо и землю ярче, чем это могло бы сделать солнце.

Если бы Людмила Аркадьевна имела возможность расспросить мужа, она бы услышала в ответ, что, скорее всего, они в данный момент имеют счастье наблюдать приближение Индры - главы богов и царя всей вселенной. А сверкает так в небесах не что иное как ваджра - палица грома, оружие Индры. В его руках она, как известно, подобна солнцу в небе.

Людмила Аркадьевна, прислушиваясь к приглушенным пока раскатам грома и заслоняя глаза рукой от нестерпимого сверкания молний, исходящих из ста углов и тысячи зубцов божественной ваджры, робко уселась на землю рядом с Линой, которая не обратила на это ни малейшего внимания.

И никто из садоводов не обратил внимания на Людмилу Аркадьевну, ибо как раз в этот момент на жаровне под руками адхварью родился священный огонь, и тучи над садами образовали гигантскую человекоподобную фигуру, и ваджра в гротескной деснице сияла и сверкала, как десять солнц.

Брахман, чей голос звенел радостью и торжеством, встал рядом с адхварью, и тот воздел чашу с бурлящим от нетерпения сомой к небесам. Небеса отозвались громовым раскатом и такой молнией, что место совершения ритуала содрогнулось в слепящем огне. Индра-грозовая туча нацелил ваджру вниз, и земной огонь на жаровне вспыхнул, устремляясь вверх, к огню небесному. Адхварью плеснул несколько капель сомы на священный огонь, завершив обряд жертвоприношения.

Ярчайший луч, исходящий из ваджры, соединил небо и землю, священный огонь одним мощным длинным языком взметнулся, подбрасывая, подталкивая вверх по лучу тоненькую, почти прозрачную струйку благовонного дыма. Струйка устремилась вверх, Сома покидал землю, которая даровала ему очередное благословенное рождение, чтобы утолить вечную жажду Индры и занять свое место рядом с бессмертными богами древних ариев - не заботясь о том, какие изменения он произвел во вселенной вообще и в садоводческом товариществе в частности. Струйка, ясно видимая на фоне светящегося луча, вытягивалась, увеличиваясь в размерах, принимая форму человеческого тела - и в торжествующих грозовых тучах исчез всевозбуждающий Сома, сладчайший бог, и небеса возликовали.

Владимир Петрович, чья миссия была безвозвратно исполнена, опустился на землю рядом с жаровней. На небесах над ним бушевало блаженное светопреставление - солнце, тучи, гром и молнии; жрецы, которые еще не стали садоводами, смотрели вверх, оглушенные и потрясенные, но голова Владимира Петровича была опущена. Людмила Аркадьевна, потрясенная, пожалуй, побольше остальных, придвинулась к мужу и робко потянула его за рукав. Супруг не реагировал, и Людмила Аркадьевна нерешительно и опять-таки робко бросила взгляд туда же, куда смотрел он. В первый момент большая деревянная чаша ослепила ее всплеском коричневого и золотого, но почти сразу же Людмила Аркадьевна поняла, что сомы нет, и чаша пуста.

- В-володя!.. Как же так?.. - Людмила Аркадьевна рискнула подать голос. - Полная же была... Ты ж всего пару капель плеснул, а?.. Где он, Володя?!.

- Ах, Мила!.. - Владимир Петрович выронил опустевшую чашу и повернулся к жене. - Он никогда не уходит бесследно, ты это почувствуешь... Скоро мы все это почувствуем!

Людмила Аркадьевна, глядя на мужа прямо-таки благоговейно, придвинулась еще ближе. Светопреставление продолжалось; налетел ветер, больше похожий на вихрь, его завывания вторили брахману, который продолжал петь, стоя у жаровни.

- Боги собираются, - шепнул жене Владимир Петрович. - Это Ваю, бог ветра, дыхание жизни. Он тоже спешит отведать сомы, ведь сома - это бессмертие...

- Володя, а о чем Саня поет? Это ведь Саня, да?

- Это, Мила, уже не Саня. Прежним он никогда не будет. Сейчас он поет от имени Индры - бога, который первым вкусил сому. Слушай - я расскажу тебе.

Так, вот так у меня на душе:

Я хотел бы добыть быка и коня -

Не напился ли я сомы?

Как ветры буйные

Понесли меня вверх выпитые соки сомы -

Не напился ли я сомы?

Понесли меня вверх выпитые соки сомы,

Как быстрые кони - колесницу, -

Не напился ли я сомы?..

Владимира Петровича прервали грохот и рев, возвещающие приближение Парджаньи - бога дождя и грозовой тучи. Через мгновение на сады обрушился ливень, какого еще не бывало, но голос брахмана по-прежнему звучал громко и четко, возносясь к небесам, а Владимир Петрович кричал в самое ухо жены:

Оба мира не идут в сравнение

Даже с одним моим крылом -

Не напился ли я сомы?

На небе - одно мое крыло,

Другое поволок я вниз -

Не напился ли я сомы?

Я великий-великий,

Поднялся до туч -

Не напился ли я сомы?

Гроза продолжалась бесконечно, но не по силам была людям вынести веселие богов, и вот один за другим садоводы уползали в домик Рыбников, а уж там, в тепле, сухости и относительной тишине притыкались куда придется и засыпали - поистине богатырским сном. Владимир Петрович, усадив жену на крылечке под навесом, с которого было видно практически все, притащил с чердака огромное ватное одеяло. В него они и завернулись, и сидели, прижавшись друг к другу и разговаривая так, как, наверное, никогда не разговаривали.

Ночь пришла незамеченной в свете и громе, гроза потрясала безлюдные сады, ливень грозил уничтожить все и вся, но боги не смотрели вниз. Им уже не было дела до клочка земли, на котором погас священный огонь.

Но там, на разоренном участке Рыбников, под ливнем, ветром и молниями сидел возле залитой водой жаровни брахман. Он больше не пел - он ждал.

Наконец боги утомились, гроза начала стихать. Брахман встрепенулся, а Владимир Петрович пробрался мимо спящих вглубь домика и вернулся на крылечко с Линой. Людмила Аркадьевна поделилась с ней одеялом, и все трое стали смотреть.

Саня достал из набедренной повязки мешочек, из него - две дощечки и стал тереть их друг о друга, повторяя действия адхварью. Людмила Аркадьевна дотронулась до колена Лины и сказала:

- Вы были совершенно правы, дорогая моя - я действительно ничегошеньки не понимала!.. Я... видела ту женщину - она сидела рядом с Саней, так ведь? А почему он сейчас один?

Ответил ей Владимир Петрович:

- Видишь ли, она поднялась туда, - он кивнул на все еще бурлящее тучами небо. - В самом начале, вместе с Сомой.

- Она... богиня?

- Она полубогиня. Точнее - апсара, дух воды. Прекрасная и бессмертная.

- А он?..

- А он ее любит. Смотрите - он зажег священный огонь.

На жаровне вспыхнул огонек, и уходящая было гроза замерла. Богов окликнули.

Саня поднялся на ноги возле жертвенного огня и заговорил. Обе женщины вслушивались в звуки чужой речи, ничего не понимая, но Владимир Петрович внезапно подпрыгнул:

- Он сказал: “...как царь Пуруравас”!.. Я понял - он хочет стать гандхарвом!!.

Вопросы посыпались на Владимира Петровича с обеих сторон, и он попытался объяснить как можно быстрее и понятнее:

- Гандхарвы - это полубожественные существа, проще говоря - духи воздуха. Царь Пуруравас, смертный, и апсара Урваши полюбили друг друга. Пуруравас принес жертву на священном огне, обрел природу гандхарва и воссоединился с любимой... Саня просит богов о том же - это для него единственная возможность приблизиться к той, кого он любит!..

Лина пала-таки на мощную грудь Людмилы Аркадьевны, и все трое, обнявшись и дрожа от возбуждения, продолжали смотреть.

Саня, окончив говорить, вытащил из мешочка что-то маленькое и сверкающее и вознес это над огнем.

- Пузырек... - Владимир Петрович снова подпрыгнул, разрушая скульптурную композицию на крылечке. - Она... Она тоже его любит!!! - Дамы вцепились в него с обеих сторон, не имея сил задавать вопросы, и композиция восстановилась. - Она давала ему глотнуть... Знаете, что в этом пузырьке?!! Сома! Гандхарвы - хранители сомы, очевидно, от них она и получила несколько капель... Такая жертва не может быть отвергнута!..

Тем временем Саня, откупорив пузырек, брызнул содержимым на священный огонь. И снова взвились языки пламени, и снова над жаровней поднялся благоуханный дым, и по садам разлился божественный аромат. Тучи забурлили над местом жертвоприношения, сверкнула ваджра благосклонного Индры, “пьющего сому” - и дым струйкой спустился на землю, к ногам Сани. Струйка росла, превращаясь в облачко, в светящийся столб, который завертелся вокруг Сани, скрывая его от глаз троих наблюдателей. Ваджра сверкнула в последний раз, светящийся столб вспыхнул и пропал, оставив только пузырек в залитой водою траве.

Гроза ушла, а над садами снова вставало солнце.

Эпилог

Прошла неделя, ясная и спокойная. Ураган, пронесшийся над садоводческим товариществом, как ни странно, не причинил большого ущерба теплицам и грядкам. Конечно, сады пострадали: кое-что сорвало, сломало и переместило, кое-что смыло совершенно, но уже через несколько дней на, казалось бы, безнадежно загубленных грядках появились ростки. А еще через несколько дней изумленные и с трудом приходящие в себя после всего происшедшего садоводы обнаружили, что с детства знакомые им огурцы и помидоры, малина и клубника воспользовались волшебной ночью и животворящим ливнем Парджаньи, чтобы перебраться на новые, более подходящие им для жизни места. И теперь морковь стройными рядами бодро произрастала на месте кабачков, кабачки радостно озирали окрестности с навозных и торфяных куч; даже вишневые деревья сумели немного продвинуться в избранном направлении. Было очевидно, что в это лето садоводам суждено снять еще один урожай.

Садоводы, многому наученные сомой, не пытались доказать растениям свою человеческую правоту, и с тех пор послушно сажали так, как им объяснили. Кстати сказать - долгие годы, даже когда юные Ермолаевы выросли, и поколение садоводов сменилось, участки в этом садоводческом товариществе славились своими урожаями, целебными свойствами воздуха и какой-то совершенно уникальной умиротворяющей и благотворящей атмосферой.

Но эти перемены - как, впрочем, и многие другие - были еще впереди, а пока садоводы, кто сосредоточенно и энергично, кто задумчиво и как бы нехотя, возвращались к своим обычным занятиям. Снова замелькали над пропалываемыми грядками соломенные шляпы и полотняные панамы. Возобновилось и ежевечернее светское общение. Правда, исчезли куда-то злоба, язвительность и нетерпимость, и никто не слышал больше из прямо-таки благоухающих уст садоводческих дам ни единой сплетни.

Мужчины по-прежнему кучковались по личным симпатиям - пофилософствовать вечерком за бутылочкой хорошего пива, и дамы старались не прерывать их бесед.

Никто из них не обсуждал вслух того, что произошло, и уж тем более никому не рассказывал, но все они знали, что в сердце, в душе они хранят нечто - отголосок, отблеск; нечто, что озаряет их жизнь золотым светом Ушас. Они готовы были делиться этим светом, изливать его на всех и вся, и российские люди, добрые по сути, не могли устоять. Золотистый туман, окутывавший поначалу одно только садоводческое товарищество, стал распространяться дальше - на город, на окрестности, и еще дальше.

Зять несколько раз приезжал за Людмилой Аркадьевной; наконец он, совершенно изумленный, на выходные привез с собой жену.

Семья Рыбников провела два дня в полной гармонии. Дочь была счастлива, что они с матерью любят и понимают друг друга, зять ходил за Владимиром Петровичем по пятам и ловил каждое его слово.

При прощании Людмила Аркадьевна обращалась к зятю “Димочка, дорогой”, и Димочка назвал ее мамой, после чего они и уехали в глубоком трансе.

Как-то вечером, в сумерках Владимир Петрович с Людмилой Аркадьевной сидели на бревнышке у сарайки, которую Саня Петров собственноручно построил в своей земной жизни. С открытым ртом слушала Людмила Аркадьевна про Ушас и Индру, Пурураваса и Урваши. Она и представить себе не могла, до чего же интересный человек ее муж. Из темноты выскользнула большая овчарка и остановилась перед Владимиром Петровичем.

- Ты ведь о ней мне рассказывал, Володя? - Людмила Аркадьевна с любопытством разглядывала собаку. - Это же Сарама с золотыми глазами?

- Она была Сарамой. Теперь это снова Альфа, овчарка из крайнего сада.

Владимир Петрович протянул руку, и Альфа обнюхала ее и лизнула. Потом сверкнула на них зеленым, как у всех собак в темноте, бездонным взором, повернулась и молча исчезла.

- Я уже несколько дней не видел Лину, - сказал Владимир Петрович после паузы. - Интересно, как она?

- Хорошо, - отвечала ему Людмила Аркадьевна, которая проводила с Линой довольно много времени. - Поплакала, конечно. Она ведь теперь официальная вдова - Саня оставил записку. Ну, как водится “прошу никого не винить” и прочее. Следствие начали, ищут по всяким речкам и зарослям. Она так изменилась, Володя - говорит, что хочет начать новую жизнь, что раньше не жила, а мучилась и его мучила. Она мне нравится такой. - Людмила Аркадьевна помолчала. - Володя, а что с нами дальше будет? Ты ведь знаешь, да?

- И ты знаешь, Мила.

Владимир Петрович поднялся, взял жену за руку и повел за собой.

Темно-голубые сумеречные сады не казались им больше чуждыми и пугающими; Владимир Петрович провел жену в домик и усадил в кресло в комнате. Подошел к шкафу, достал книгу и вернулся к жене.

- Слушай, дорогая.

Владимир Петрович нашел нужную страницу и начал читать:

...Вообще тот год был замечательным для Шира. Не только из-за мягкого солнца и дождей, которые сменяли друг друга именно тогда, когда надо, и было их столько, сколько надо. Не это было главное.

Куда важнее был осенивший всю страну дух благости, красоты и жизни. Дети, рожденные в этот год, были сильны и прекрасны... не было болезней и все были довольны, разве что кроме косарей. Траву приходилось косить так часто, и она была такой густой и высокой, что они выбивались из сил...

Владимир Петрович с улыбкой посмотрел на жену. Та протянула руку и усадила его в соседнее кресло. Кресла стояли рядом; они придвинулись поближе друг к другу и продолжали читать вместе:

В Южной Чети клонилась к земле лоза, табак вымахал на редкость рослый и духовитый, зерна уродилось столько, что амбары ломились. В Северной Чети эль из ячменя урожая 1420 года вошел в поговорку. Еще и поколение спустя можно было услышать от какого-нибудь старика в трактире, со вздохом заглядывавшего в опустевшую кружку: “Эх, вот в 1420-м эль был так эль!..”[2]

[1] 1Здесь и далее: Ригведа. Мандалы I, VIII, IХ и Х

[2]Дж. Р. Р. Толкиен. “Властелин колец”