Молодые не видят старость. Никогда юная девушка не примерит на себя старую кожу, морщины, подслеповатый взгляд, седину и разбитые артритом суставы. Никогда молодой человек не захочет представить себя на месте немощного старика с соответствующим возрасту набором проблем.
Юность жестока. Она не любит слабость. Даже тогда, когда сама является слабостью.
В вагоне метро было свободно. Утро субботнего дня. Город спит до обеда. Из центральных клубов все разъехались в шесть. В десять утра в феврале город пуст. Туристов мало и они по музеям, - промозглая погода гонит в тепло. В ресторанчиках и кофейнях столики у окон оккупированы приезжими и редкими завсегдатаями. Они смотрят на город как рыбы из аквариума на мир людей, в своих разговорах немо раскрывая рты, улыбаясь, постреливая глазами в соседей по аквариуму. Но это там, наверху. Я ехал на станцию Парк Победы и смотрел на попутчиков.
Я люблю наблюдать. Когда они не следят за своими жестами, мимикой, реакциями, то предоставляют мне богатый материал. В вагоне было шесть человек и трое из них сидели на достаточно большом расстоянии от меня и поэтому выпадали из поля моего интереса. А в нескольких шагах, друг напротив друга, расположились: юная девушка (лет примерно двадцати) и старуха.
Девушка была нескладной, какой бывает любой высокий человек в пору активного роста. Острые углы выпирали даже из-под пуховика, тонкие нервные пальцы с облупившимся лаком на ногтях постоянно теребили замок молнии, она то и дело доставала смартфон, что-то проверяла в нём, едва улыбалась и снова убирала в карман куртки. Бледная кожа, немытые волосы, грязные армейские ботинки, рваные джинсы. Этакий Гаврош. Подрастёт, наест мяса и станет лебедем, но пока настоящий «гадкий утёнок».
Старуха сидела ровно напротив. Она была именно старухой, а не благородной пожилой женщиной. Платок, повязанный старым способом с узлом сзади, видавший виды и латанный перелатанный, пальто из драпа в ёлочку, явно с чужого плеча, угги из ящика помощи неимущим, с отклеенной подошвой, перчатки-митенки, сумка из дерматина времён позднего СССР. Губы выделялись ярким пятном на сером от старости лице неровно нанесённой помады. Некоторые пальцем выскребают последнее из заветного столбика, и поэтому об аккуратности линий не приходится и мечтать. Большая родинка-бородавка на щеке довершала образ. Ни единого намёка на прежнюю красоту, если такая и была. Она сидела как мумия, не шевелясь. Не меняя положения тела, а я наблюдал за ней несколько остановок. На лицо не набегала тень хоть какого-то переживания или эмоции. Абсолютный poker face.
И вдруг я заметил полный ужаса взгляд юной девушки на визави. О, это было что-то ирреальное. Она подняла глаза и увидела взгляд соседки, немного отрешённый, словно она смотрела внутрь себя, а не вовне. Что прочла молодость в этом взгляде? Какие ужасы она там увидела?
Бледные щёки заалели багровыми пятнами румянца, глаза прищурились, вся она как-то подобралась и напряглась. Кулаки сжаты, губы превратились в узкую щель. Окликни, тронь и взовьётся вверх и рванёт быстрее поезда. И в глазах этот ужас. Я даже опешил, ну старуха, ну не самый приятный экземпляр старости, бородавка опять же, но откуда эта эмоция у молодой девочки. Молодость не должна замечать старость, и уж тем более бояться её. Но страх жил в юном взгляде. Я чувствовал её ужас и читал её эмоции. Она осознала, что однажды станет подобной старухой. Именно этому она ужаснулась. Картина, мелькнувшая перед её внутренним взором нашла отражение в оконном стекле и усилив эффект вернулась к ней обратно. Девушка резко встала, покачнулась, схватилась за поручень, отошла к дверям. Но она не отводила взгляда от старухи, словно боясь повернуться к ней спиной. Бог весть, о чём думала молодая, но ничего радужного среди этих мыслей не было.
- Фрунзенская, следующая станция Московские ворота, будьте осторожны, двери открываются! – привычно протараторил диктор.
Едва створки дверей поехали в стороны, высокая и нескладная фигура выскочила из вагона и унеслась из моей жизни. Старуха даже не моргнула глазом, так и сидела. Сфинкс не так загадочен, как она.
На дальнем конце вагона ситуация была без изменений. Когда объявили мою станцию, старая женщина достала из сумки сложенную трость белого цвета, нажала пружину, та распрямилась. Слепая встала, хорошо заученным движением обернулась вокруг вертикального поручня и вышла из вагона. Я догнал её через пару шагов и спросил, нужна ли ей помощь. Она отказалась невообразимо приятным голосом, не глядя на неё, я в жизни бы не поверил, что голос принадлежит старухе. Она говорила и едва улыбалась, а в глазах была такая бездна, что едва заглянув в них, я предпочёл отвести взгляд. Я даже немного обрадовался, что она отказалась от помощи. Секундного контакта с её «пустым» взором мне хватило, чтобы понять ужас молодой девочки.
Дойдя до эскалатора, я стал подниматься, шагая через две ступеньки, желая как можно скорее выбраться на свет и вдохнуть промозглого питерского воздуха.