Век двенадцатый. О нём можно сказать коротко: ничего не случилось. Западная Европа увязла в рутине крестовых походов, которые меняли только свои номера. Даже не о Гробе Господнем думали, а о том, как бы из европейской грязи и убожества вырваться на манящий Восток, скрестить свой меч с саблей Саладина, посостязаться с ним в рыцарстве и великодушии, пожить в экстазе, в угаре, почувствовать себя человеком, а на обратном пути от тоски, что праздник кончился, самым бандитским образом, забыв недавнюю куртуазность, грабить и насиловать своих же единоверцев. Европа застыла. Лишь развалившаяся империя Карла Великого продолжает дробиться дальше. Муравьиная суета феодальных усобиц да стычки и свара с кочевниками на восточных её окраинах - вот и всё, что можно назвать общественной жизнью. Сумерки средневековья. Эпоха, определяемая не выдающимися своими представителями, а типическими. Таковой, типической, фигурой в Европе двенадцатого века является ландскнехт.
Точно так же на Руси. Хотя в Западной Европе уже заканчивается средневековье, Русь считается ещё Древней. Но здесь тоже бродячий человек с мечом, ландскнехт, определяет общественную жизнь. Если застойная Западная Европа избыток энергии выплёскивает в знойные пустыни Палестины, то здесь вялые схватки с полуродственными кочевниками не могут быть такой отдушиной, и потому на землях слабеющей и распадающейся Киевской Руси поножовщина в своём княжеском, а порою и братском кругу особенно жестока.
Не орёл, не Мономах...
Уже который год Георгий Владимирович (Юрий - производное от Георгия), шестой сын Владимира Мономаха, удельный князь суздальский, воюет за киевский престол с племянником своим Изяславом Мстиславичем. Сколько было пограблено, пожжено, сколько загублено христианских и языческих душ! Что и говорить, если сама эта эпоха "украшена" такими именами, как Святополк Окаянный и Глеб Рязанский, вырезавшими своих родных братьев.
За нашим героем таких выдающихся подвигов не замечено, хотя Карамзин строго выговаривает ему за то, что "не имел добродетелей великого отца, не прославил себя в летописях ни одним подвигом великодушия, ни одним действием добросердечия, свойственного Мономахову племени". Однако здесь великий историк забывает, что не всегда действия и самого Мономаха отмечены печатью великодушия, взять хотя бы случай, когда он созвал половецких ханов на переговоры и пиршество, а затем ночью их вырезал. Так что и к Юрию можно бы отнестись снисходительней и применить латинский афоризм, удачно переведённый самим же Карамзиным, а именно: век извиняет человека. Но ни летописцы, ни первые наши историки отчего-то никак не могли простить нашему герою то, что легко прощали другим личностям.
Ищите женщину
Самой обширной характеристикой князя Юрия мы обязаны историку XVIII века Василию Татищеву. Надо признать, даже будучи потомком своего фигуранта, Татищев пращура не очень жалует.
"Сей князь был роста немалого, толстый, лицом белый, глаза не вельми велики, нос долгий и скривленный, брада малая, великий любитель жён, сладких писч и пития... более о веселиах, нежели о разправе и воинстве прилежал, но всё оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев..."
И ещё: "Юрий хотя имел княгиню любови достойную и её любил, но при том жён многих подданных часто навещал и с ними более, нежели с княгинею, веселился, ночи, сквозь на скомонех (музыка) поигрывая и пия, препровождал, чим многие вельможи его оскорблялись, а младые, последуя более своему уму, нежели благочестному старейшин наставлению, в том ему советом и делом служили".
Отчасти благодаря излишней любви неуёмного князя к женщинам столица нашей державы находится именно там, где находится, а не где-либо в другом месте.
Повешенный Кучка и "обед силён"
Вообще, об основании града Москвы есть несколько легенд, но каждая из них, по определению Карамзина, "изобретённая совершенным невеждою". В одной (видимо, на основе созвучия имён) утверждается, что Москву основал библейский Мосох, сын Яфета, в другой, что заложил её Даниил Иванович в 1206 году, и, наконец, в третьей повествуется, что в лето 6666-е от сотворения мира (вот ведь какое складное получилось число!) князь Юрий "взыде на гору и обозре очима своими семо и овамо (туда и сюда) по обе стороны Москвы реки и за Неглинною, возлюби села оные, и повелевает вскоре соделати мал древян град и прозва его Москва град". Действительно, так начиналась Москва. Только случилось это не в 6666 году, то есть 1158-м от рождества Христова, когда Юрий уже год, как лежал в могиле, а одиннадцатью годами раньше, в 1147-м.
Что же произошло перед тем, как князь "обозре очима своими"? Что привело его на эту гору?
Был у князя тысяцкий Степан Кучка, а у Степана Ивановича была красавица жена, и, конечно, князь, имевший привычку навещать жён своих подданных, не обошёл и жены тысяцкого и, должно быть, навещал столь часто, что это надоело тысяцкому, и он, воспользовавшись отъездом князя, увёз жену и заточил её в деревеньке на берегу реки Москвы, а сам хотел бежать к князю Изяславу, врагу Юрия.
Но Юрий, бывший в то время под Торжком, оставил войско и бросился спасать любовницу. Явился и всё решил с эпической простотой: жену извлёк из заточения, мужа повесил на воротах, дочь его, прелестную Улиту, отдал за своего сына Андрея (будущего Боголюбского) и, увидев красоту тех мест, заложил город. Городок этот ещё полвека назывался "Москва рекше (то есть) Кучково".
Скажем попутно, что через 17 лет выросшие сыновья Кучки и его зять уже в Боголюбове примут участие в убийстве Андрея. Народная молва участие в заговоре приписывает и Улите, и за то, мол в отместку, брат Андрея Михалко Юрьевич приказал Улиту "повесити на вратах и растреляти из многих луков".
Но покуда было весело. Князь Юрий заложил город и направил Святославу Ольговичу, князю Новгород-Северскому, своему союзнику по борьбе с Изяславом, послание: "Буде, брате, ко мне на Москву..." И тот прибыл с сыном Олегом. Таким образом, мы знаем, что по крайней мере 28 марта 1147 года, в пятницу пятой недели Великого поста, Москва уже существовала. И был "обед силён".
"Семо и овамо"
Ездил князь "семо и овамо" (тогда вообще этим и исчерпывалась тактика и стратегия - ездили туда и сюда), пытался ухватить то то, то это, пленников, чужие земли, чужие запасы, а более всего - киевский престол, за что и получил прозвище, в котором ясно слышится раздражение, - Долгорукий. Но несмотря на прозвище, был князь забиякой осторожным и оглядчивым, и, по словам того же Татищева, "несмотря на договоры и справедливость, многие войны начинал, обаче сам мало что делал, но большее дети и князья союзные". В общем, когда дело доходило до драки, первым в бой не лез, а пропускал вперёд сподвижников и сыновей (а более других безогляден был в драке Андрей), сам же поспевал к моменту, чтобы положить победу в карман. И всё же "весьма худое счастье имел и три раза от оплошности своей из Киева изгнан был".
Однако ему повезло. Уже после смерти Изяслава он получил-таки киевский престол, но правил в Киеве только два года с небольшим. Однако и за этот срок сумел довести ненависть киевлян к себе до бурного кипения. Уже собирались по уделам недовольные князья идти походом на Киев, чтобы убить его. Но попировал великий князь у своего боярина, сборщика налоговой пошлины, занемог ночью и через пять дней, 15 мая 1157 года, умер. Заговорщики ханжески перекрестились: слава тебе, Господи, отвратил от кровопролития! И тут же перебили немалое количество суздальцев, пришедших в Киев вместе с Юрием. Да и про князя поговаривали, что не обошлось тут без яда.
Георгий в алом плаще
Таков был князь Георгий Владимирович, прозванный Долгоруким, счастливчик и неудачник одновременно. Этот "толстый" человек, несмотря на постоянные походы, неурядицы и недомогания, любовь к женщинам, сладким "писчам" и "скомонех" ночи напролёт, прожил 67 лет, достиг возраста по тем временам мафусаилового. Достаточно сказать, что за последующие 760 лет из всех правителей России столько же проживёт лишь Екатерина Великая.
В число выдающихся личностей Древней Руси он не попал, среди исторических трудов выы найдёте очерки о его отце Владимире Мономахе, о его сыне Андрее Боголюбском, но не о нём самом. В представлении историков он остался какой-то суетливой, невразумительной личностью, зажатой между этими двумя крупными фигурами.
Но оказалось, что одно его деяние, совершённое как бы между прочим, перевешивает на весах истории если не дела Мономаха, то уж Андрея - во всяком случае. Юрий не понимал значения и растущего могущества своего удела, но строил, укреплял Северо-Восточную Русь, возводил церкви, основывал города - из заложенных восьми поныне стоят Дмитров, Звенигород, Городец Мещерский (Касимов), Переяславль Залесский и, конечно же, Москва. В век набегов, когда деревянные города горели как солома, итог совсем не плохой! Хотя "его побуждения и стремления были так же неопределённы, как стремления, управляющие его веком" (эти слова, сказанные Костомаровым о Мстиславе Удалом, вполне можно отнести и к нашему герою), хотя вся его деятельность диктовалась только устремлением к Киеву, получилось, что он вырастил, взлелеял этот край, а Андрей лишь продолжил дело своего непонятливого отца.
Да, не было блеска в этом Георгии-Юрии! Не баловали его вниманием и современные ему летописцы. Позднейшие историки сетуют на них, что не упоминают никаких любопытных подробностей хотя бы основания Москвы. Это и понятно: кто мог предвидеть, что бедный городок в лесном захолустье станет когда-то "главою обширнейшей монархии в свете". Но через четыреста лет даже случайные мелочи обретут смысл чуть ли не мистический, потомки докопаются до всего, а если до чего не докопаются, то домыслят и досочинят. И семь московских холмов сопоставят с семью холмами римскими. И вспомнят, что Капитолий был заложен там, где была найдена окровавленная человеческая голова. Тогда и кровь боярина Кучки обретёт сакральный смысл, ведь на месте его казни был срублен первый кремль. Не обойдут вниманием и того, что отец-основатель - тёзка святому Георгию, который на гербе города поражает копьём дракона, даже в такой подробности судьба выкажет к нему свою позднюю милость. И толстый князь с длинным кривоватым носом и небольшими глазками будет уже видеться в золотом ореоле, в алом плаще и с отважно занесённым копьём... И в этом есть какая-то справедливость.
А пока шёл век XII, пустой и мельтешащий, мелко-бурный и однообразный, но в нём закладывались начала будущих великих дел.