Вспомнилось мне на днях одно веселенькое происшествие: когда я училась в школе, к нам какого-то лешего приперся американский посол. А я заболела— за два дня до его визита. Валялась с температурой, а в назначенный день явилась. Мне дали стишок—для гражданина подготовили торжественный концерт с песнями, плясками и... стишком. И не нашли никого другого, кроме меня, чтобы декламировать это чертово стихотворение. Разумеется, на английском, причем без особой рифмы.
Я, еще недостаточно здоровая и едва соображающая что к чему, наспех заучила. Когда дошла очередь до меня, поплелась на сцену. Вышла и...забыла всё напрочь. Хоть ты меня стреляй—не помню ни слова. Хотя нет—первую строчку я запомнила, так как повторяла ее по дороге на Голгофу, а дальше—пустота. Стою и рассматриваю аудиторию—а что еще делать, когда стоишь как статуя и не знаешь, что сказать?
Посол сидел в первом ряду и живо беседовал с каким-то другим официальным лицом в костюмчике: обоим, похоже, этот концерт был до лампочки. Но только до того, как появилась я. В этот момент оба вельможи замолкли, а у посола мигом обозначилось некое лошадиное выражение лица: ну такое, когда кто-то вытягивает морду, как будто хочет достать яблоко, в надежде, что это удлинение шеи поможет сподвигнуть забывшего на воспоминания.
Вообще, в это самое мгновение все разговоры среди зрителей занудного концерта одновременно прекратились, и все уставились на меня. А я—на них! Игра в молчанку продолжалась минуты две. По моим ощущениям—час! Но тут какой-то упитанный пацан во втором ряду стал отчаянно жестикулировать и орать громким шепотом: “Прочитай по бумажке...бумажка...вон в рукаве!” И правда, у меня из рукава выглядывал листок с написанным на нем стихом—на крайний случай, да!
Случай действительно оказался крайним, я медленно вытащила бумажку, развернула, глянула на зрителей и ужаснулась: у народа было такое выражение лиц, словно от меня ожидали какой-то трагической развязки, ну, например, того, что я сейчас возьму и по этой бумажке объявлю...войну с Америкой— благо посол уже тут, готовенький. Между тем я принялась медленно читать, именно таким голосом, каким объявляют войну.
Стихотворение оказалось скучным— по иронии о каких-то душевных волнениях, сопровождающих людей во время медленных танцев с незнакомцами, которые впоследствие оказаваются почти родными. Одним словом, что-то про дружбу народов. Все медленно вернулись к своим обсуждениям, которые, вероятно, немного коснулись и меня. А я пошла со сцены, и меня даже не отчитали за этот международный провал—настолько неудобно было всем даже упоминать то, что произошло…