Капитан замолчал, подбросил сучьев в костёр. Мы оба очень любили разговоры у живого огня. Мне виделось, что капитан с радостью открывает мне своё прошлое, прошлое своей родни, своего народа, которому порой очень неуютно на белом свете. Нет, никто не собирается лишать народ коми земли, отнимать реку, такую удивительно щедрую и чистую. Я порой, когда уже обзавёлся лодкой, мотором, ружьями, рыбацкими снастями, отъезжал от посёлка, выключал мотор и ложился на нос своей «Казанки». В солнечный день было видно сквозь толщу хрустальной воды, как мечутся на дне мальки, как медленно извиваются водоросли, как пролетают удалые жиганы-хариусы… но только чудо уберегло Печору и народ коми от реализации «грандиозного плана поворота северных рек». И ведь сделали бы, как сотворили на Волге, превратив великую реку, воспетую в легендах и песнях, в едва текущее зацветающее-зарастающее болото, перегородив русло красавицы многочисленными плотинами.
Я с тихим ужасом прочитал, что до строительства каскада плотин на Волге скорость прохождения воды составляла пятьдесят дней – это значит, что если 1 мая бросить щепочку в исток Волги, возле деревни Волга-верховье, то 20 июня она, эта щепочка, приплывёт в Астрахань! А сейчас эта самая скорость великой реки составляет пятьсот дней – огромный и чуть-чуть, едва-едва проточный деревенский пруд протяжённостью с пол-России! Писатель В.И. Белов не просто с болью – с отчаянием в статье «Защитное слово» писал: «На Волге уже нет живого места, все перерыто, все искорежено. Затоплены плодородные земли, пространства, равные некоторым европейским государствам... Волга (а вместе с ней добрая половина России, вместе с Россией с десяток других народов) попала в энергетическую ловушку, из которой нашему поколению её не вызволить».
У народа коми есть два сокровища: река и тайга.
Реку наконец перестали губить молевым сплавом, о котором капитан Нестеров мог говорить только нецензурно, хотя коми в большинстве своём упорно не признают матерной брани. Наверно, потому, что у мужиков-коми сохранилось на редкость уважительное отношение к женщине. Разводов очень мало – может, потому, что в маленьких посёлках и деревнях жизнь по-прежнему очень нелегка и зависит от совместных усилий и мужа, и жены? Отсюда прекрасная фраза, которую я слышал про соседа: «Он свою бабу жалеет», – сказала моя соседка баба Васса. Нет, слово «любит» не прозвучало, коми народ не сентиментален, но так уважительно было произнесено: жалеет – вот высшая похвала мужу-коми. И это легко объяснить порядком жизни коми семьи: мужик в лесу, месяц, два, три, добывает пушнину, иногда уходит на десятки вёрст, п порой на сотни, за Урал, но вот возвращается – а дома порядок, дети ухожены, жена баню бросается топить, бельё свежее подаёт… как не расчувствоваться!? Дом у народа коми женщиной держался, отсюда и уважение к ней. Да, мужик – добытчик, но и баба – хозяйка! И каждый знал вековую истину: мужик и собака – во дворе и в тайге, баба и кошка – в избе и в погребе. И так веками держались правда и справедливость.
И кстати, соседка моя баба Васса однажды отпустила мне комплимент, который так согрел душу: после обучения и демонстрации веками проверенных способов ловли рыбы, которые устроили мне друзья-коми (сейчас бы это назвали мастер-класс), я начал рыбачить с первого льда. На Печоре пробивают пешнёй лунки, опускают шест, к основанию которого привязан поводок, на крючок сажают мелкую рыбёшку, гольянчика – «ар». Шест втыкается в дно, гольянчик на леске вьётся у дна, его глотает налим, а если повезёт, то и более солидная и дорогая рыба. Утром затемно нужно прийти на реку перед работой, пробить лёд вокруг шеста, убедиться, что рыба попалась, или гольянчика сожрала и сбежала, или никто не попался, но всё равно нужно насадить нового, а таких шестов стоит у меня десяток-полтора, а мороз сначала минус 10, потом 20, потом 30 и 40, а нужно лезть рукой в воду, доставать поводок, насаживать гольянчика, а мороз уже 43… Но я упорно рыбачил, вставал рано, уходил и возвращался с реки и однажды услышал за спиной голос соседки бабы Вассы: «И кодит и кодит, и лавит и лавит, и мороз не боится, совсем коми морт, дона ёрт!» Кодит – это потому, что в языке коми нет звука Х, а всю фразу можно перевести как «коми мужик – надёжный человек». Надо ли говорить, как я сам себя зауважал?!
А молевой сплав – предмет искренней ненависти капитана Нестерова и проклятие любой реки, тем более хрустальной Печоры: это когда брёвна просто спускали в реку, и несло их течением до тех мест, где их вылавливали и отправляли на переработку. И тонули эти брёвна, и застревали в затопленных кустах, и гнили, отравляя реку, отнимая кислород у речных обитателей. Сейчас стало легче, лес сплавляют плотами, их всё же редко разбивает (хотя и бывает), но другая беда ещё опасней: массовый, сплошной лесоповал, когда от тайги остаётся измызганная тракторами и лесовозами, разрушенная гусеницами и колёсами вырубка. «Умеем только лёк керны – вредить, и больше ничего», – даже не зло, а устало говорит капитан. Я видел результат этого лесоповала: когда летишь летом в посёлок на Ан-2, кажется, что какой-то злой ребёнок вытряхнул десятки коробков и разбросал спички: это так выглядят поваленные, но не вывезенные стволы. Валят, то есть спиливают, всё, наверно, чтобы технике было легче, но берут только сортовые стволы, остальные останутся гнить. Конечно, что-то сажают, но что такое несколько сотен лесников с ручной посадкой против гигантской индустрии лесоповала!
Но страшно ещё и то, что эта хищническая – по-другому и не скажешь – вырубка развращает человека. Вали, не жалко – такая мысль упорно входит в голову молодым. А так как на этих работах очень много приезжих (это те, кто ищет возможность заработать, кто приехал откровенно за длинным рублём), то им не жалко – не своё!