Когда Симочке Орловой исполнилось девятнадцать, в ее родной город пришла война. Отец, суровый, загорелый до черноты мужчина, в партии был всю жизнь, и потому отдал фронту лучшее, что у него было - двух дочерей-близняшек, Симу и Настю. Сам он потерял пальцы на правой руке еще в Гражданскую, пользу на передовой принести не мог и остался дома вместе с женой - голодать, латать родной завод и доглядывать за могилами.
Девчонки у Орловых были первыми запевалами - статные, черноволосые, парни глаз не сводили, а им и дела не было. С подружками гуляли, но на потенциальных женихов даже не смотрели, себя блюли строго. Мать только вздыхала, давно уже пора было замуж идти, а эти свистушки решили высшую математику изучать! Но глава семьи цыкнул на жену, и та примолкла, а после даже гордилась дочками. Только когда девочки собрали вещмешки и собрались покинуть родительский дом, кинулась перед мужем на колени:
-Гриша, прошу тебя! Убьют ведь! Не пускааааай их! - горький материнский вой шарахнул по нервам и долго еще стоял в ушах. Отец только головой покачал, подтолкнул сестер к выходу, и оглянуться не дал. Жену он до конца жизни попрекал, что не хотела стране помочь. Но Алевтина Игоревна, женщина простая, тоже умела рубить с плеча:
-Бабы должны хлеб печь и детей рожать!
-Так рожала бы, - басил муж, не сводя тяжелого взгляда.
Та в ответ могла только молчать - после того как родила близняшек, ни одной беременности не доносила, как ни старалась. И к бабке ходила, и к травнице, ничего не помогло. А муж хотел сына, злился, даже подозревал, что она нарочно скидывает. Еще и свекровь поддакивала, мол, слишком нежна невестка, мы в поле рожали, а у нее дом целый есть. А какой там дом? Продуваемый всеми ветрами барак на краю города. Но Аля и ему была рада, драила его, скоблила, каждый день намывала во всех углах, чтоб не дай Бог мужу стыдно не стало.
Сама она была нежеланным ребенком. В семье толклось еще четверо, и лишний рот, да еще девчонка, всем был в тягость. Аля не роптала, на тычки и подзатыльники не обижалась. Была рукодельной, шила прекрасно, но особым талантом это не считала. Когда Гриша к ней, тогда двадцатилетней, уже не слишком по сельским меркам юной, посватался, обмерла от счастья и тут же согласилась, так хотела свою семью. Девушка верила, что в ее доме все будет иначе. Она будет любить своих детей, делить с ними нехитрые горести, утешать, баловать и никогда не попрекнет тем, что появились на свет.
Теперь ночи она проводила у киота, не слушая ворчанья супруга - у него, партийца, верующая жена, как такое возможно? - и молилась, исступленно, срываясь на шепот, молилась. От долгого стояния на коленях, немели ноги, сводило поясницу, но Алевтина упорно шептала:
-Пресвятая Божья матерь, сохрани моих дочек. Не остави молитвой и заступничеством, будь милостлива, пусть живыми вернутся! Царица небесная, заступись и сохрани.
Господь молитвы услышал, но, видимо не до конца - девочки попали в авиаполк.