Большевики столкнулись с «пьяной проблемой» уже в первые дни октябрьского переворота 1917 г. В конце ноября — начале декабря в Петрограде произошли знаменитые винные погромы, с которыми правительство В. И. Ленина довольно быстро и успешно справилось. Более трудной для него оказалась задача сформулировать собственный взгляд на вопросы производства и потребления алкоголя, определить, что является нормой, а что носит аномальный характер.
Полный отказ от спиртного в иллюзорных представлениях большевиков носил антибуржуазный характер. Безалкогольный досуг сознательных пролетариев должен был стать антиподом практик повседневной жизни высших слоев царской России. Представления идеологов и руководителей советского государства о природе алкоголизма тоже носили утопический характер. Новая власть восприняла традицию отрицательного отношения к пьянству. Но оно было объявлено пережитком капитализма, проявлением, как выразился Ленин на II Всероссийском съезде профсоюзов, «…традиционной психологии капиталистического общества». Программа РКП(б) причислила злоупотребление спиртным к «социальным болезням», развивающимся на почве общественной несправедливости. Предполагалось, что при социализме не будет причин, порождающих пьянство. Пока же развитию порока отчасти должен был воспрепятствовать декрет правительства «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ». Он в определенной мере подтверждал «сухой закон» 1914 г. Кроме того, по инициативе Ленина в план ГОЭЛРО было внесено дополнение следующего содержания: «Запрещение алкоголя должно быть проведено и далее в жизнь, как безусловно вредного для здоровья населения»
Действительно, большевики явно идеализировали облик рабочего класса — того социального слоя, который должен был определить моральный климат в новом обществе. Ленин, по воспоминаниям К. Цеткин, совершенно серьезно считал, что «пролетариат — восходящий класс… не нуждается в опьянении, которое оглушало бы его или возбуждало. Ему не нужно ни опьянение половой несдержанностью, ни опьянение алкоголем».
В реальности все было наоборот. Несмотря на то, что в стране действовал сухой закон, введенный еще в 1914 г. и фактически подтвержденный большевиками в 1919 г., население Петрограда, как и всей страны в целом, во все не собиралось отказываться от спиртных напитков. Кое-кому даже в период гражданской войны, по воспоминаниям Ю. П. Анненкова, удавалось, «расшибившись в доску», достать аптечный спирт. В отсутствие свободной продажи водки процветало самогоноварение. Кроме того, рабочие активно употребляли одеколон, политуру, лак, денатурат. К. И. Чуковский записал в своем дневнике потрясший его случай. Летом 1924 г. из помещения биостанции в Лахте под Петроградом стали систематически исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что группа солдат совершала набеги на станцию с целью добычи алкоголя, хотя известно, что змей, лягушек и ящериц заливали спиртом с формалином — смесью, малопригодной для питья. Однако вряд ли можно объяснить подобные действия ретритизмом. Скорее, они являлись следствием «сухого закона», нарушившего нормальный баланс потребления спиртного.
Кроме того, с окончанием гражданской войны в среде фабрично-заводских рабочих стали возрождаться забытые в период военного коммунизма и трудармий обычаи бытового пьянства: традиция «первой получки», с которой необходимо было напоить коллег по работе, «обмывания нового сверла», «спрыскивания блузы» и т. д. Не удивительно, что уже в 1922 г. во многих городах достаточно частым явлением стали кордоны женщин и детей у проходных промышленных предприятий в дни зарплаты. Весьма типичным для того времени является коллективное письмо работниц Московско-Нарвского района Петрограда в редакцию «Петроградской правды» осенью 1922 г.: «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять начинается пьянство…»
Возобновилась и традиция походов в гости. В гости ходили по праздничным общепринятым числам. В 20-е гг. их было немало. Выходными днями по-прежнему считались 12 религиозных праздников (полностью эти даты из календаря исключили к 1930 г.). Активно стали отмечаться и новые революционные праздники — 1 мая, 7 ноября и т. д. Культура проведения и религиозных, и революционных торжеств была одинаковой: приготовление праздничной еды, прием или посещение гостей. Гостевые визиты — по данным С. Г. Струмилина, в 1923–1924 гг. самая распространенная форма проведения досуга всех слоев городского населения советской России, — традиционно сопровождались выпивкой. В 1923 г. только несовершеннолетние рабочие тратили на выпивку 4 % своего заработка. У взрослых эта цифра была выше. В бюджете рабочей семьи в начале 20-х гг., согласно официальным данным, затраты на спиртное составляли 2,5 %. Сколько расходовалось на приобретение самогона, браги, денатурата и т. д. — неизвестно. И это происходило в условиях действия сухого закона. В экстремальной ситуации гражданской войны он мог в некоторой степени диктовать нормы потребления спиртного; в мирное же время на первый план выступало саморегулирование жизненных процессов личности, и естественно, что справиться с пристрастием к алкоголю путем запрета было сложно. В пролетарской среде широко был распространен наследственный алкоголизм. По данным Ленинграда, этим недугом страдало более трети рабочих в возрасте до 25 лет. Полная трезвость, считавшаяся на властно-идеологическом уровне нормой повседневной жизни, таким образом, противоречила бытовым практикам населения и не укоренилась в его ментальности. Кроме того, в отсутствие официальной продажи спиртного в советской стране стало расти число лиц, потребляющих наркотики.
Но про это в следующий раз.
Источник: Н. Б. Лебина. Повседневная жизнь советского города: Нормы и ... Журнал "Нева" - ИД "Летний Сад", 1999.