"Кто ты?" — этот вопрос мне задают каждую неделю, иногда даже каждый день. “Ну, — начинаю я словесный танец, который уже знаю наизусть, — я актриса, писатель, главный редактор собственного сайта о стиле жизни The Tig, довольно неплохой кулинар и любитель рукописных заметок". Громоздко, да, но дает достаточно полное представление обо мне. Но вот что происходит дальше: все улыбаются, вежливо кивают, может быть, даже поддакивают, а затем переходят к тому, что их по-настоящему интересует. "Да, но кто ты? Откуда твои родители?" Я предчувствовала этот вопрос, я всегда его предчувствую. И хотя я могла бы ответить "Пенсильвания и Огайо" и продолжить дальше этот словесный танец, я говорю людям то, что они хотят узнать: "Мой папа — кавказской расы, а мама — афроамериканка. Я наполовину черная и наполовину белая".
Описать что-то, как черное-белое – значит, точно определить этот предмет. Тем не менее, когда твоя этническая принадлежность черно-белая, дихотомия не столь точна. По факту, это создает серую зону. Принадлежность сразу двум расам создает расплывчатую границу, в равной степени неустойчивую и просветляющую. Буду честна, когда Elle попросил меня поделиться своей историей, я испугалась. Легко говорить о том, какой макияж я предпочитаю, какая из сцен на съемках моя любимая, описывать «один день в моей жизни» и как много свежевыжатого сока я пью перед занятием пилатесом. И хотя я уже касалась этой темы на thetig.com, делясь небольшими зарисовками из своего опыта женщины смешанной расы, сегодня я решила быть смелее, копнуть немного глубже, и поделиться с вами гораздо более полной картиной.
Мои родители познакомились в конце семидесятых годов; папа был главным оператором на съемках одной мыльной оперы, а мама — временным работником. Мне нравится думать, что его привлекли ее глаза и афро-прическа плюс их общая любовь к антиквариату. Как бы то ни было, они поженились и у них появилась я. Они переехали в дом в The Valley, в Лос-Анджелесе, в зеленый и доступный район. Однако чем этот район точно не был, это этнически разнообразным. Там моя мама, темнокожая по своей комплекции, со светлокожим ребенком в коляске, постоянно слышала вопрос о том, где моя мама, так как люди думали, что она моя няня.
В то время я была слишком маленькой, чтобы понять, каково это было для моих родителей. Но я могу рассказать, как это было для меня – как они создавали вокруг меня такой мир, чтобы я не чувствовала себя «другой», а чувствовала себя особенной. Когда мне было около семи, я мечтала о наборе Barbie. Набор назывался "Семья сердца" и включал в себя маму, папу и двоих детей. Эта идеальная ячейка общества предлагалась только в наборах из полностью темнокожих или светлокожих кукол. Не помню, чтобы я предпочитала один набор другому – мне просто хотелось любой из них.
В рождественское утро, развернув блестящую оберточную бумагу, я нашла свою Семью сердца: темнокожую куклу-маму, белого куклу-отца и двое детей с разным цветом кожи. Мой папа просто разделил два набора и создал мою личную семью.
К седьмому классу родители уже не могли защищать меня так, как это было, когда я была маленькой. На уроке английского нужно было заполнить обязательную анкету, где требовалось отметить одно из окошек, чтобы определить свой этнос: белый, черный, латиноамериканец или азиат. И вот я сижу над этой анкетой (кудрявые волосы, лицо с веснушками, светлая кожа, смешанная раса), смотрю на эти окошки, желая все сделать правильно, но не понимаю, как. Я бы могла выбрать одно окошко, но это значило бы выбрать одного родителя и забыть о другом – и выбрать одну часть себя и забыть о другой. Моя учительница сказала мне отметить окошко для кавказской расы. “Потому что ты так выглядишь, Меган”, сказала она. Я отложила ручку. Но не в знак сопротивления, а скорее в последствии замешательства.
Я не могла заставить себя сделать это, представляя, как расстроится моя мама, если узнает.
И я не выбрала окошко. Я оставила свою принадлежность неопределенной – знак вопроса, абсолютное незавершенное – именно так я себя и ощущала.
Когда я пришла домой в тот вечер, я рассказала своему отцу о том, что произошло. То, что он мне ответил, останется со мной на всю жизнь: “Если это произойдет еще раз, нарисуй свое собственное окошко“.
Я никогда не видела своего отца злым, но в тот момент на его коже проступили пятна, превращающиеся из розовых в красные. Из-за этого его глаза стали казаться еще более зелеными. Его брови были сведены из-за мысли, что его дочь стала жертвой невежества. Для моего отца, выросшего в Пенсильвании, идея брака с афро-американской женщиной не была чем-то самим собой разумеющимся. Но он видел дальше того, что было предлагалось ему в маленьком городе, и хотел, чтобы я тоже видела дальше анкеты, лежащей передо мной. Он хотел, чтобы я нашла свою личную правду.
И я пыталась. Пробиваясь через узкое мышление людей, наподобие моей соседки по общежитию, которую я встретила в первую неделю обучения в университете. Она спросила: “Ты говорила, твоя мама черная, а папа белый, верно?” сказала она. Я смиренно улыбнулась, в ожидании того, что бы ни вышло следующим из ее губ с пирсингом. “И они в разводе?” Я кивнула. “О, тогда все понятно”. Я до сих пор до конца не поняла, что она имела в виду под этим, но поняла, что подразумевала. И тогда я сдалась: я боялась открыть этот ящик Пандоры дискриминации, поэтому сидела, задохнувшись, проглотив собственный голос.
Я была дома в Лос-Анджелесе во время каникул в университете, когда мою мать назвали словом на “Н”. После концерта она выезжала с парковки недостаточно быстро для другого водителя. Меня бросило в жар, когда я посмотрела на свою маму. Ее глаза были наполнены слезами ненависти, и я смогла только прошептать, так тихо, что было еле слышно: “Все хорошо, мамочка”. Я пыталась разрядить атмосферу ярости, наполнившую наш маленький серебряный Вольво. Буквально несколько лет назад Лос-Анджелес был зачумлен расовыми делами Родни Кинга и Реджинальда Денни, когда улицы были заполонены протестующими, а небо было наполнено пеплом, который падал на землю, как апокалиптический снег; я разделяла боль своей матери, но хотела, чтобы мы остались целыми и невредимыми. Мы ехали домой в оглушающей тишине, кожа на ее пальцах была белая от того, как крепко она сжимала руль.
Это иронично, а может быть очень кстати, что в этом мире, где я никак не могла найти свое место и прятала эмоции под своей этнически неописанной (и не такой уж толстой) кожей, я решила стать актрисой. Вряд ли есть индустрия с большим количеством ярлыков.
К каждому прослушиванию сопутствовало описание персонажа: “Красивая, остроумная, латиноамериканка, около 20 лет”, “Афро-американка, жительница города, милая, ранние 30”, ”Кавказская раса, блондинка, современная девушка по соседству”. У каждой роли есть ярлык; на каждом кастинге ищут что-то четко определенное. Но, возможно, именно благодаря этому ремеслу я обрела свой голос. Будучи "этнически неоднозначной", как меня прозвали в индустрии, я могла прослушиваться практически на любую роль. Я превращалась в латиноамериканку, одевшись в красное, и в афро-американку, одевшись в горчичный; мой гардероб был полон модных нарядов, благодаря которым я выглядела так же этнически разнообразно, как постер для Benetton в 80-е. К сожалению, это было не важно: я была недостаточно темнокожей для темнокожих ролей и недостаточно белой для белых. Я была где-то в середине, как этнический хамелеон, который не мог найти работу.
Именно этим "Форс-мажоры" покорили меня. Это сказка в моей карьере – здесь я наконец нашла свое место. Сериал изначально задумывался как драмеди о Нью-Йоркской адвокатской фирме под руководством двух партнеров, один из которых лавирует в этом блестящем мире с фальшивым дипломом. Поприветствуем Рейчел Зейн, одного из главных женских персонажей и девушку мечты – красивую, уверенную в себе и с энциклопедическим знанием закона. “Девушка мечты” в голливудских терминах всегда была той светловолосой, голубоглазой красавицей – именно это лицо запустило тысячу кораблей, а не лицо представителя смешанной расы.
Но продюсеры шоу не искали кого-то смешанного, и, если уж на то пошло, светлокожего или чернокожего. Они просто искали Рейчел.
Сделав такой выбор, продюсеры Форс-мажоров поспособствовали сдвигам в том, как поп-культура определяет красоту. Выбор, сделанный в этих комнатах, влияет на то, как зрители видят мир, хотят они того или нет. В некоторых домах никогда не было темнокожего человека в гостях, или кого-то смешанной расы. Что же, теперь нас много и в вашем телевизоре, и дома с вами. В Форс-мажорах есть Рейчел Зейн. Я очень этим горжусь.
В конце второго сезона продюсеры пошли еще дальше и пригласили на роль отца Рейчел темнокожего афро-американца, исполненного великолепным Венделлом Пирсом. Я помню записи в твиттере после того, как показали первый эпизод с семьей Зейн. Они варьировались от: “Почему они сделали ее отца черным? Она не черная“ до “Фу, она черная? Раньше я думал, она горячая“. Последнее было обжаловано и заблокировано. Реакция была неожиданной и говорит о скрытом, но широко распространенном расизме, особенно в Америке. Впереди расового неспокойствия Фергюсон и Балтимор, где напряжение, долго просачивавшиеся через поверхность США, вскипело с глубоко печальными последствиями. Как женщина двух рас, я в ужасе наблюдаю, как обе стороны культуры, которую я считаю своей, становятся жертвами интерпретации медиа, продвигающей стереотипы и подтверждающей то, что Штаты смогли только наклеить пластырь на раны, которые никогда не были в корне исцелены.
Я, с другой стороны, окончательно исцелена. Хотя мое смешанное происхождение и создало серую зону, окружающую мое самоопределение и оставляющую меня по обеим сторонам ограды, я научилась принимать это. Говорить, кто я такая, откуда я, гордиться тем, что я сильная, уверенная в себе женщина смешанной расы. Когда в анкете нужно выбрать мою этническую принадлежность, как в седьмом классе, и предлагается ответ “Другое”, я просто говорю: “Прости, мир, это не Lost, и я не одна из Других. Достаточно того, кем я являюсь.”
Просто черное и белое, смешиваясь, создают серый, и то же самое произошло с моей самоидентификацией: это создало пасмурную зону того, кем я являюсь, дымку вокруг того, как люди относятся ко мне.
Я была серой. А кто хочет быть этим безразличным цветом, лишенным глубины и застрявшим в середине? Я точно не хотела. Оставалось сделать выбор: продолжить жить, утопая в пропасти непонимания себя, или найти свою идентичность вне зависимости от расы. Стремясь к расово непредубежденному кастингу, ты рисуешь свое собственное окошко. Ты представляешься тем, кто ты, а не цветом кожи твоих родителей. Ты наполняешь свою жизнь людьми, которые не используют этнические описания вроде ''тот черный парень Том'', а говорят ''Знаешь? Том, который работает в [бла-бла] и встречается с [заполните пробел]''. Вы создаете ту идентичность, которую вы хотите для себя, так же, как мои предки сделали, когда им отдали их свободу. Потому что в 1865 (который был так сокрушительно недавно), когда рабство в США было отменено, бывшие рабы должны были выбрать имя. Фамилию, если точно.
Возможно, самое близкое, что связывает меня с моим запутанным семейным древом – выбор, который сделал мой пра-пра-пра-прадед, когда начинал жизнь с чистого листа. Он выбрал фамилию Wisdom (Мудрость). Он нарисовал свое собственное окошко.
"Написано ММ для июльского выпуска Elle UK 2015г."
LOVE IT. SHARE IT.
