Художественный очерк из жизни выдуманной страны Порушстан.
Больдемар Мудников гордился своей фамилией. Ему нравилось её созвучие с народным обозначением кастрированного барана, который продолжает борьбу за доминирование в стаде с прочими самцами и, тем самым, препятствует появлению приплода у овец. Не сказать, что так было всегда. Больдемар с детства не был достаточно крепким и здоровым, чтобы самостоятельно давать отпор обидчикам, коих благодаря фамилии у него было много. Но он научился использовать других в своих интересах – жалостью, шантажом, подкупом. Он научился быть беспощадным к своим недоброжелателям и бесчувственным к чужим страданиям, если дело не касалось его лично. В конце концов он научился и драться, но всё равно предпочитал решать свои проблемы чужими руками. Так он пробил себе дорогу во власть. Шёл по головам, по трупам. Он легко соглашался на любую мерзость, если она сулила ему большую выгоду. Жестокость и подлость стали синонимами его имени. Сначала он делал грязную работу для руководства местной милиции и управления госбезопасности, сколотив по их поручению банду отморозков из воспитанников детско-юношеской спортивной школы, в которой тренировался когда-то сам. Потом его рекомендовали мэру и губернатору. Дела у Больдемара быстро пошли в гору – после лавочек мелких жуликов, складов и фур контрабандистов в поле его деятельности теперь попали крупные промышленные предприятия и транспортные сети. Подельниками его стали ухоженные, с иголочки одетые и пахнущие дорогим парфюмом дельцы, юристы, чиновники, а не вчерашние спортсмены-неудачники в «адидасах» и «пумах». Вместе с благодарностью сильных мира и большими деньгами к Больдемару пришло понимание того, как на самом деле устроено общество, в котором он живёт и что из себя представляют люди его окружающие. Это циничное миропонимание вступило в острое противоречие с тем разумным, добрым и вечным, что в него когда-то в детстве всё-таки посеяли родители и советская школа. Больдемар всех возненавидел – своих боссов, дружков, подчинённых и даже людей, которых он грабил так или иначе каждый день своего существования. Глубоко внутри он возненавидел даже и своих родителей, и советскую школу – за кретинизм, как он считал, за непонимание истинной природы человека, за приписывание этой природе несуществующих в его понимании черт характера. Он не находил в своей жизни таких людей, о которых ему рассказывали в раннем детстве. Наоборот – все, кого он встречал по жизни были полной противоположностью тех героев, которые были описаны в советских книгах и учебниках. Простых людей он ненавидел за пассивность, за долготерпение, за непонимание того, что их страдания не закончатся благодаря их молчанию и терпению, а только усилятся до самого предела, до самой их смерти. Он никогда не прощал людям того, чего не смог бы простить себе. Поэтому для него настоящей отдушиной стало пребывание за границей, в развитых странах. Ему не понятно было как это всё там устроено, но простые люди там жили достойно, хотя при каждом малейшем поводе они устраивали протесты и забастовки, парализующие экономику. Тем не менее, города были ухожены. Архитектура и вся городская среда там была дружественной человеку, чего нельзя было бы сказать про «родные» Больдемару двадцатиэтажные человейники, вырастающие бесконечной стеной вокруг забитых автомобильными пробками узких дорог, которые Больдемар многие годы строил, став градоначальником к своим пятидесяти годам. Он организовал себе в Европе другую жизнь. Увёз туда обе своих семьи, всех детей. Дал им кров, образование, бизнес, развлечения – купил им их прекрасное настоящее и будущее. А в родном краю, в захваченном им городе, в котором он вырос и состоялся, он построил для себя огромный средневековый замок за высоченным бетонным забором с кованными воротами и гербом с изображением барана и надписью в готическом стиле «Мудников». Теперь, спустя многие годы, когда ему уже и женщины были неинтересны, он только с гордостью смеялся над этим и говорил дружкам и подельникам: «Да, мы гондоны! В этом наше великое предназначение – мы средство контрацепции для рабского поголовья, чтобы оно не перенасытило собой Землю, не отравляло её своими заводами и фабриками, пашнями и фермами, своими песенками, картинками, книгами и теориями, спутниками и ракетами! А я главный мудак в этом городе и ни одна блядь не посмеет без моего разрешения раздвинуть ноги и произвести на свет очередного ублюдочного терпилу! Не положено им ни рожать, ни трудиться, ни жрать, ни гадить! За всё они должны платить! За то что им позволяют не сдохнуть они должны платить!» Тем сильнее стала ненависть к своему народу у Больдемара, когда европейские чиновники ему сказали на настойчиво предложенной ими беседе, что члены его семьи и его деньги могут оставаться в Европе, а ему дорога туда теперь заказана, потому что типы вроде него своим присутствием отравляют цивилизованное общество и отбрасывают его в дикие времена. Ему сказали, что назад он своё уже не получит. Формально всё по-прежнему принадлежит ему, но фактически любое его, несогласованное с европейскими властями, действие с имуществом и деньгами может привести к тяжёлому последствию, включающему полную конфискацию и тотальное пожизненное эмбарго. Больдемар рвал седые редкие волосы на голове, но сделать с этим было ничего невозможно. По сути, он стал терпилой, таким же, как и угнетённый и презираемый им народ. Ненависть и ощущение собственного бессилия, жалости и отвращения к себе росли в нём с неимоверной силой. Он проклинал Европу, проклинал их образ жизни, их идеологию, их ценности. И продолжал продавать им свою Родину, оставляя европейцам, по их требованию, всё больше своих денег. Ведь он потратил много лет, чтобы Родина не могла жить без него и его «дружбы» с Европой, как и сотни и тысячи таких же как он. Все вместе они сделали свою Родину зависимой от себя, а себя зависимыми от Европы. И теперь Европа их нагнула. И впервые в жизни они не знают, что с этим делать. Не оставалось ничего, кроме как высечь самих себя… Или народ… Так, чтобы выть хотелось от боли.