Сидит Стократ Платонович и ждет ушедшую сотрудницу банка с судьбоносным решением, а ее, как назло, все нет и нет! Ждет 5 минут, ждет 10 минут и вдруг слышит, что за перегородкой кабинета, где он в тоске и мечтаниях обретается, какая-то подозрительная возня появилась. То вдруг какие-то чмоки ему послышались, то женский визг, перебиваемый мужским хохотом, то скрип мебели, да ахи и вздохи. И так все это долго продолжалось, что начинает вдруг Стократ Платонович испытывать огромнейшее и почти нестерпимое желание каким-то образом прервать этот затянувшийся производственный процесс: ну, заорать что ли во всю глотку, или снять с ноги весьма и весьма поношенный ботинок да в стену со всего размаха и запустить или, еще того хуже, начать выражаться вслух теми серьезными русскими словами, от которых, как говаривал в свое время буревестник революции, «даже лошади вздрагивают».
Сидит, чувства в себе копит и вдруг осознает, что готов он ко всем этим действиям сразу, одномоментно, и больше уже сдерживать себя никаких сил не имеет. И только выставил Стократ Платонович из-под стола ногу и начал ботинок расшнуровывать как неожиданно обретенное новое орудие пролетариата, как является вдруг вершительница его судьбы и видон у нее…, ну, просто, откровенно депрофессионализированный, ну, то есть в понимании Стократа Платоновича, явно расходящийся с существом поставленной перед ней экономической проблемы: кофтенка расстегнута так, что под ней нижнее бельецо виднеется весьма сомнительного состояния, юбка сидит как-то сикось-накось, на чулке дырища, а помада на губах размазалась так, что и смотреть страшно, ну, словно она только что у кого-то живой крови насосалась и остатки ее стереть позабыла.
И плюхается тут девица в кресло с видом крайней усталости, и опять-таки Мыслёнкина вопрошает:
— Вы кто такой, а? и чего здесь делаете?
— Да вы что одурели, мадам, — кричит Стократ Платонович, — я же вам 20 минут назад бизнес-проект подал и теперь под него кредитования жду.
— Ах, это, — с трудом вспоминает девица, — где вы, якобы, себе монумент на наши деньги возвести хотите? Ну, так вам отказано в кредите окончательно и бесповоротно и попрошу нас больше такими просьбами не беспокоить!
И тут вдруг понял Стократ Платонович, бесповоротно и окончательно, с кем дело имеет, и сразу вдруг решил стратегию разговора поменять. А что из этого дела вышло, мы вам сейчас и представим.
— А скажите мне, дорогая моя, кому в таком случае ваш банк служит, самому себе, или народу в моем лице?
— Я вам никакая не дорогая и очистите кабинет без лишних разговоров!
— Да я уже понял, что вы совсем не дорогая, а напротив, чрезвычайно дешевая, ну, впрочем, это к существу дела не относится. Вы мне прямо говорите: помогает ли ваш банк развиваться таким людям, как я? Даровитым и с большим будущим или ваще не желает иметь с ними никаких дел?
Ах, так вы меня же еще оскорбляете! Ну, это вам так просто не пройдет! И вы мне счас за все ответите так или иначе! А что касается вашей просьбы, говорю вам прямо и ответственно: дарованья ваши нам ни к чему и своими средствами мы поддерживать их не обязаны!
— Вы не орите, мы пока еще не на базаре и, слава Богу, не в СИЗо. Значит я при всех моих дарах обязан в современных экономических условиях жить как собака Еремея?
— Да какая-такая еще собака? Мы – крупный банк, а не питомник для брошенных животных и опять-таки вам говорю: ни на жалость, ни на сострадание с нашей стороны в современных экономических условиях можете не рассчитывать. Да нас этим никак не проймешь, это я вам ответственно заявляю!
— Мне на ваши заявления начхать и размазать. А собака Еремея тут культурная метафора, если у вас есть хоть миллиграмм мозгу, чтобы понять, что это означает, ибо говорю я высоким литературным штилем: жил 1,5 века тому назад один русский дворянин, который от нечего делать ужас как любил охотиться, но не один, а в сопровождении. И вот сопровождал его некий Еремей вместе со своей собакой, которую, подлец, как и вы, не желал кормить принципиально. А поскольку он жил почти что в соответствии с современными экономическими понятиями, то рассуждал он, мерзавец, примерно так: зачем собаку-де ваще кормить? Если она тварь умная, так сама себе корм найдет, а уж ежели дура, так пусть подохнет под первым попавшимся кустом и не жалко. Но так как собака Еремея дурой никак не была и быть не собиралась вовсе, то, отощавши до крайности, она хватала подстрелянную хозяином дичь и не являлась к нему на глаза, пока не обгладывала ее до последней косточки вместе с потрохами.
— Да чё он мне тут балду несет! Охранник!!! Да выведите из кабинета, наконец, это человекообразное!
— Да вы не орите, как припадошная. Я вам прямо говорю: раз вы мне деньги на мою гениальность законным манером не даете, то я, как та собака Еремея, прямо и просто решаюсь на ко-f**king!
Тут дверь широко открывается и два охранника вступают в кабинет, с крайним интересом прислушиваясь к разговору.
— Да нет такого экономического понятия как ко-f**king, а все цивилизованные люди говорят: коворкинг.
— Я и говорю: ко-f**king и на сем стою и не могу иначе. А поскольку вы мне денег не даете, то я сейчас снимаю шапку и пойду по народу да и буду у него, как истинно народный мыслитель, просить денег на мой проект и верю: он, сеятель и хранитель, мне от широты души подаст. Да и ваще: будучи низведен вами до социального статуса собаки Еремея, я желаю… опроститься и вспомнить свое национальное предназначение, как опять-таки писал великий русский поэт:
Брошу все, отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси!
— Да гоните его, к чертовой матери! Чего встали как без понятия? Вон его, а не то полицию вызову!
И тут говорит свое веское слово охранник: « Да ты, тетя, особо не ори: мужик сущую правду про тебя и про все это заведение сказал. Тут так и есть: с утра до вечера: ко-f**king и ничего больше. И с народом вы, здесь находящиеся, только f**king с большим удовольствием и производите.
— Да я на вас докладную начальству напишу и завтра же за неисполнение своих обязанностей будете уволены!
— И нашла же, прости Господи, чем напугать?! Да я через дорогу перейду и в гаражный комплекс на ту же работу устроюсь. Там и денег больше и атмосфера чище, а тут… даже харкнуть в сердцах на пол противно.
Оборачиваясь к Мыслёнкину, говорит: «Пойдем, брат, отсюда. Ты – бродягой по Руси, а я Русь от бродяг охранять стану. Да на тебе, сердешный, на твою гениальность от меня первый взнос».
Достает и протягивает ему 1000 рублей.
— Да только не пропей, смотри, а то у меня каждая копейка, благодаря им, гвоздем прибита.
— Спасибо тебе, собрат по несчастью. Ну, пойдем, ты – к своей новой судьбе, а я, как собака Еремея, искать свою добычу. И уж будь спокоен: как найду, так и обдеру, как зайца, до последней косточки. Вот до какой глубины мысли и чувств довели, а?
— Ну, удачи тебе. Эх, ко-f**king, ко-f**king… везде и всюду… Покамест-то.
Уходят, обнявшись.