Моим наставником, при первом появлении моей персоны в коричневой робе в цеху, был назначен знатный рабочий Василич, ну в смысле отчество его было – Васильевич, а уж как звали его, простите – склероз!
Был Василич невысоким и неприметными щупловатым мужичком, но, при этом, слесарем-судосборщиком шестого, т.е. наивысшего разряда. Вообще-то, в обычной жизни разрядов пять, шестой временно присваивается тем, кто выходит в море на корабле в составе сдаточной команды, поскольку все механизмы лодки всегда напоследок проверяются и доделываются заводскими специалистами во время первого выхода. Тогда на корабле получается больше, чем двойной экипаж: моряки с двух рабочих экипажей и еще заводчане. Очень тесно и муторно. Правда, этот выход «в моря» недолгий. Так что мой наставник в деле разбирался, был доброжелательный и наклоненный к простому пролетарскому юмору человек. Он любил рассказывать истории из своей практики, наподобие, например, такой.
Во время последнего, как говорят моряки, крайнего, выхода в составе сдаточной команды, из-за столпотворения на борту быстро заполнилась цистерна-грязнушка. Туда сливаются фекальные воды из раковин и туалетов. Содержимое гальюнов в подводном положении на этом современном корабле не выбрасывается за борт, дабы случайно не демаскировать лодку, а все дерьмо собирается в цистерну внутри прочного корпуса, которая потом продувается в безопасном месте. Но тут грязнушка заполнилась уже доверху, и гальюны уже не могут принять очередные какашки. А команды на продувку нет, да и от кого ждать команду непонятно, поскольку при двойном скоплении военных неизбежно образуется некоторый бардак.
Цистерна эта была в подведомстве Василича, как и другие трюмные системы, и ситуация его никак не радовала. И, вдруг- оказия! Корабль всплывает для очередных испытаний, в соответствии с программой. Атомоходы, вообще-то, обычно не всплывают во время боевого похода: корабль погружается прямо в базе или в непосредственной близости от нее, и показывается на лоне вод после двух месяцев похода в том же месте. Всякое всплытие быстро демаскирует лодку, ведь враг не дремлет, спутники летают и локаторы работают. Но это же не боевой выход, а рабочий, «в моря», тут у своих берегов, поэтому всплытие возможно.
- Нет ничего слаще для подводника, - говорил Василич, - чем глотнуть свежего морского воздуха после духоты переполненных отсеков. Наверх выпускают партиями по очереди, потому что никаких ограждений на корпусе нет, а рубка тесная. Офицеры, по ранжиру, естественно, первые. И тут-то я и жестоко испортил всем удовольствие: взял, да и продул грязнушку. Лодка, все равно, на поверхности, проблем с демаскированием нет!
Из субмарины с мощным бульканьем извергся поток нечистот вместе с соответствующей вонью, и лодка закачалась в центре огромного фекального пятна. На беду был штиль и море было спокойное. Сделать такое святотатство, наверное, круче, чем нагадить в церкви. С мостика понеслись замысловатые проклятия и приказы немедленно найти, и линчевать негодяя. Но поскольку народ после всплытия набился в центральный пост, поближе к шахте люка, то в трюме было пусто. Хитрый Василич, успел улизнуть незамеченным и ловко влился в толпу возмущенных. Злодея не нашли, страшно расстроенные господа офицеры потянулись вниз, а гордый Василич, потом рассказывал коллегам - рабочим о своей находчивости.
Василич приучал меня крутить гайки с особым тщанием, используя всюду графитовую смазку, от которой руки мгновенно становились черными, и ставя контргайки на каждое соединение несмотря на мелкий шаг резьбы.
- Как-то раз на одном из первых заказов, - говаривал он, - мы попробовали не ставить контргайки. Затягивали все болты так, что ключи срывались, а когда лодка пришла из первого похода, все болталось и гремело, ни одна гайка не осталась на месте! Вибрация, ... мать!
Только когда сам лазаешь по всяким закоулкам корабля, понимаешь, насколько субмарина – сложная штука! Я, до моего заводского опыта, и не представлял, что можно залезать в такие дырки и еще что- либо привертывать, да динамометрическим ключом. Этот ключ был у нас основным инструментом. Поскольку во всяких шхерах (так судостроители называют все узкие места на корабле и закутки) ничего толком не видно, то ключ у нас был переламывающийся, со щелчком. Тянешь гайку, пока ручка ключа не подастся в руке, значит момент затяжки достаточный. А, бывало, затискиваешься в какую –ни будь щель, и вперед руку тянешь с гайкой, потому что нужной шпильки иначе никак на достать. Наживишь гаечку осторожненько, на выдохе, и обратно пятишься, чтобы вдохнуть. Потом опять вперед, уже ключик, затаив дыхание, как Буратино в каморке папы Карло, вставляешь. Наденешь, и назад, дышать! И, нырк обратно, тянуть, а ключ -то возьми и сорвись! И ты рукой об железяки- хрясь! Мать..., е-мое, едондер пуп, ерфиндер ты- этакой, - как говаривал Лев Толстой! Искры из глаз освещают проклятую шхеру, а ты сосешь разбитые пальцы и составляешь комбинации из пяти известных слов.
Среди слесарей не было толстых или высоких, все, как один, были худощавые и маленького или, в крайнем случае, среднего роста, как кандидаты в отряд космонавтов. Ибо застрянет толстяк на первом же задании, и придется его выковыривать, как устрицу из раковины. Полностью подходящий по параметрам Василич в шхерах чувствовал себя, как крот под землей. Если узкость была длинная, то он, как опытный ведомый, нырял в нее первый, а я, как скромный подмастерье, тискался сзади с ключами и гайками, чтобы подать их по первому требованию. Лицом, при этом, ты весело колотишься о подошвы казенных ботинок старшего товарища, а, чтобы подать ключ, лезешь на него в этой норе, как самец землеройки на любимую подругу жизни, нюхая его промасленные штаны. И ладно, если штаны, а то от натуги и крутой столовской пищи, бывает выпустит напарник голубка, или лучше сказать, голубя! Так, что мама не горюй, просто душегубка концлагерная. И скажешь ему только с укоризной, - Ну что ж ты, Василич! – но не сразу, поскольку первые полминуты ничего сказать не можешь. Но эта мелкая специфика и неудобства не мешали радоваться жизни - вот одна из историй про надувательство. Как ни странно, работать мне, в общем нравилось, и таких было не мало. Видно, уважали мы себя за то, что делаем важное дело, и руки у нас растут из нужного места.