Ветхий домишко с покосившейся трубой печально хлопал на ветру одинокой ставней. Рассохшееся крыльцо недовольно хмурилось прогнутыми ступенями. В самом доме, заросшем по углам паутиной, одиноко скучала русская печь с частично выпавшими из кладки кирпичами. Рядом валялась тряпка, да стоял прислоненный к стене ободранный веник. Со стола посреди комнаты небольшим торнадо взлетела пыль. Раздался громкий чих, и надтреснутый голос с командными нотками произнес:
– Заседание домкома прошу считать открытым. Председательствую – я, секретарем назначаю…
– А чего это опять ты председательствуешь? – возразил кто-то шамкающим голоском, так что получалось «чефо» и «офять» При этом тряпка на полу сбилась в ком, выкрутилась жгутом, выжав на пол хилую лужицу. – Тебя кто уполномочил? Уполномочил кто, я спрашиваю?
– Цыц! – щербатая кружка на полке у стены подпрыгнула и с тихим бздынь! свалилась на пол.
– Ой, – заверещала невидимая женщина, – Что это деется-то, что деется? А убирать кому? Опять мне?
– Ну и уберешь, не развалишься.
– Ах, так? Сами тогда пишите свои протоколы дурацкие!
– Что, бунт?! Ну-ка проявись, раз такие умные!
Тряпка на полу выкрутилась в другую сторону, развернулась и повисла в воздухе, медленно являя миру темное хмурое сморщенное личико со злобным прищуром из-под войлочного колпака. Кружка подпрыгнула и громко водрузилась на стол, где на самом краю, прямо из полумрака, возник неопределенных лет человечек в засаленном пиджаке и калошах на босу ногу. Всклокоченные волосы венчиком окружали плешь на его несуразно большой голове. Веник возле печки крутанулся вокруг своей оси и превратился в худую сутулую тетку в платке, повязанном на цыганский манер, и в лохматой цыганской юбчонке. Все повернулись к печи и уставились на крупное полено с двумя сучками по бокам, выглядывающее из-под лавки.
– Ладно, Фомич, не шали. Вылазь давай, – пробурчал коротышка в войлочном колпаке завернутый, словно в тогу, в серую тряпку, некогда бывшую простыней.
– Ой, – нервно хихикнула «цыганка», – они теперича до морковкиных заговень дуться будут.
– Фомич! – прикрикнул большеголовый и спрыгнул со стола.
– Медаль моя где? – раздался скрипучий голос из полена.
– Не брал я твою медаль! – в сердцах хлопнул себя рукой по коленке большеголовый. – И Акулька не брала. И вон Шайкин тоже не брал! Или брал? А, Шайкин?
– Глазырь, ты чего мелешь? – вскинулся одетый в простыню, нервно сдирая с шишковатого красного носа прилипший дубовый лист. – Мне-то зачем?
– А может, славе моей позавидовал? – Полено встало на попа, из него медленно проявился коренастый, широкий в плечах старичок в лапоточках и онучах, с заправленными в них серо-зелеными штанами с лампасами и чистенькой холщевой рубашке, перетянутой армейским ремнем с бляхой. – Я вот тебе очную ставку устрою!
– С кем, Фомич? С тараканами? Или мышь на допрос приведешь? Утомил ты уже всех своими следственными экспериментами.
– Цыц! – раздался грозный окрик Глазыря. – Я вас не за этим собрал. А для того чтобы сообщить наиважнейшее событие. А вы тут устроили – следствие ведут знатоки!
– Да излагай уже, – Акулька взмахнула подолом юбки и попыталась изящно сесть на табурет, но не рассчитала и промахнулась.
Шайкин язвительно захихикал, Фомич крякнул, глядя, как тощие Акулькины ножки взметнулись вверх.
– Ах, вы ж, аспиды! – накинулась на них Акулька, вскарабкавшись все ж на табурет. – Вот ни пирожка с мухами, ни компота из белены не получите.
– Цыц! – взревел Глазырь, но безуспешно. Ссора нарастала все сильнее. – Деревню нашу сносят, – негромко сказал он и уселся в углу на лавку.
– Что? Что? Что? – по очереди вскинулись спорщики.
– Ты что мелешь, Глазырюшка? – обеспокоилась Акулька. – Мухоморов переел? Как это сносят? Куда сносят?
– Провокация! – рубанул воздух Фомич. – Происки врагов!
– Может, из шайки его окатить? – Шайкин задумчиво посмотрел на Глазыря, словно прикидывая, с какого бока того окатывать.
Глазырь молчал. Троица потихоньку остыла и тоже расселась по лавкам.
– Утихомирились? Ну, тогда слушайте. Дорогу здесь будут строить. Фе… как ее, тьфу!
– Федеральную? – подсказал Фомич.
– Во-во. Ее самую. Аккурат через нашу деревню. Все равно в ней никто не живет. Три дома, два огорода.
– Как это не живет? А мы?
– А кому это интересно? Завтра технику пригонят и адьё! Сровняют наши печки-лавочки, да баньки…
– Да мы им! Да я! – загорячился Шайкин. – Ты ж помнишь, как я давеча нахала этого уконтрапупил? А чо он в баню с цепкой приперся? Мне-то по фиг, хоть крест, хоть полумесяц, хоть этот как его, все забываю…но порядок должон быть – пришел в баню – цепку сымай.
– А не тронул бы его, вот, может, и не снесли бы нас? – вскинулась Акулина. – Это ж надо – впервые за столько лет живые люди приехали, родные места навестить, а тут их и кипятком, и веником по голому-то. Вот и сбёгли, а то ж может, и прижились бы. Это ж Витенька был, внучок хозяюшки моей. Даром что десять лет носу не казал, но ведь приехал могилку навестить, а ты его выыыыгнал!
– Ага! Значит, я виноватый? А кто у жёнки евонной кольцо с камушком стырил? Ась? Камень-то цены немалой. Слышал я, как молодуха убивалась. А тебе и горя нет.
– Так, может, ты и медаль мою стырила? – Фомич подорвался с лавки. – Ну-ка, показывай, шо там у тебя под юбками?
Акулька от перспективы задрать прилюдно юбки оторопела и кинулась под защиту Глазыря.
– Ты мне тут полицейский произвол не устраивай. Я, как старший по званию…
– Не бывать, чтоб ты старше меня по званию был! Мой хозяин в полковниках ходил. И медаль у него за взятие Кенигсберга. А ты кто такой?
– Ой, да что там твой полковник! Мой тридцать лет колхозом руководил! Тридцать! Это тебе не хухры-мухры, а колхоз-передовик! А твоя медаль где? Нету? Ну и помалкивай.
– Так вот, значит, в чем дело. Вот кто мою медаль попёр! Ну, Глазырь, от тебя не ожидал. Завидуешь, что мой-то у людей всю жизнь в почете и уважении, а твоего как на пенсию спровадили, так и дорогу забыли?
– Ах ты, держиморда! Знаю я, за что те медали давали. Небось, в штабах пузо отращивал, пока простые люди в окопах ютились. И кем он там у тебя всю жизнь отработал? Читывали про ментов-оборотней, знаем-знаем.
– Ну, все! Сейчас я тебе устрою! – Фомич сжал кулаки и, набычась, пошел в атаку.
Но Глазырь опередил противника и прицельно треснул кружкой по голове. Тот упал на пятую точку, по дороге зацепив Шайкина. На полу под ними мигом образовалась небольшая лужица, запахло прелым веником. Шайкин топнул пятками, и вода тонкой струей метнулась Глазырю в нос. Акулька взвизгнула, попав под ворох брызг, и дернула Шайкина за простыню. Раздался треск и Шайкин оторопело уставился на дыру, сквозь, которую торчал голый розовый пупок.
– Ты что надела, скаженная? – потрясенно прошептал он и громко хлюпнул красным носом. – Ты знаешь, сколько лет этой простыне? Ты знаешь, чья это вещь? Да, ты! Да, вы! Все! Уйду я от вас! Вот прямо щас уйду!
– Да и вали себе на здоровье! – Акулька выпятила тощую грудь. – Тоже мне расхныкался! Тряпку ему, вишь, порвали… да ей полы в пору мыть.
– На себя посмотри!
И тут входная дверь негромко скрипнула ржавыми петлями. Четверка спорщиков замерла и мигом рассеялась по углам.
В дверном проеме показалась размытая в сумерках фигура. Прогнулись щербатые половицы под чьим-то легким шагом.
– Апчхи! – звонко чихнул незваный гость и протопал на кухню – тесный закуток за печкой, отгороженный остатками ситцевой занавески. Раздалось шорканье, потом чирканье и вот из закутка выплыл яркий огонек, осветивший темную избу и молодое женское лицо. – Ой, ну и пылища тут, – женщина капнула воском на стол и прикрепила свечу. Огляделась вокруг. Поправила волосы и нервно хихикнула: – Надеюсь, Витюша не увидит, а то решит, что я ку-ку.
Она подошла к печке, провела рукой по треснувшей старой побелке, постояла в молчании, потом поставила рядом с железной дверцей небольшую плетеную корзину, и сама присела рядом на пятки.
– Домовой-домовой, пойдем с нами в новый дом, будешь там хозяйничать, за порядком глядеть, молочко пить, сладости есть, с нами шутить, с нами жить-поживать, добро всяческое наживать, – нараспев проговорила она. Помолчала, почесала нос. – Не знаю, есть ты, нет ли. Бабушка говорила, что есть. А бабушка у меня мудрая была. Травы знала и заговоры всякие. Я вот, дура глупая, не училась у нее. Теперь жалею. Дом мы с Витей в хорошем месте купили. Да только все порядка нет. То крыша потечет, то трещина пойдет по стене. Вот я и подумала, может, это оттого, что хозяина в доме нет, домового? Если ты есть, пойдем со мной, батюшка-домовой. Тебе у нас хорошо будет. У нас и банька есть. И банника можешь взять или еще кого. В нашей деревне домов-то много, есть где поселиться. Вот я тебе тут гостинцев принесла, мне бабушка-то говорила, что домовые любят штучки разные блестящие, да тряпочки. Ну, уж не обессудь, если не угодила… Тьфу, что я несу, что несу, – женщина громко рассмеялась и потрясла головой.
На дворе раздался рык мотора.
– Танюха! Тань! Ты где там застряла? Подай ключ разводной. Он в багажнике где-то…
Женщина вскочила и выбежала за дверь.
– Чё это? – раздался громкий шепот. – Эт чё?
Корзинка накренилась, раздалось шебуршание.
– Ой, ленточка! – воскликнула Акулька. – Пуговичка! Бууууусики! Оу!
– Цыц! – Глазырь встал рядом с корзинкой. – Положь на место! Продолжаем заседание домкома. На повестку ставлю голосование – кто за переезд?
– Глазыречек, да кто ж против-то будет? Дураков нема. Да ведь, Шаечкин?
– Ну, так-то оно, конечно, – Шайкин тоже проявился и заглянул в корзину. – И банька, говорит, есть. Так оно, может, и ничего? А, Фомич? Ты как, Фомич?
– Ну, вас звали, вы и езжайте. А мы уж, как-нибудь сами перебьемся, – буркнуло полено.
– Куда это мы без тебя поедем? Столько веков, почитай вместе, а тут одного тебя бросим? Ты это – кончай дурить.
– Не поеду. Вас звали, вы и езжайте!
– Она ж сказала, всех заберет, сколько есть. Выберешь себе дом по нраву. Будем, как и раньше в гости захаживать.
– Пирожки с мухами тебе печь буду, Фомич, – голос Акульки задрожал. – Как же я без тебя? Как же ты один тут? Я тогда тоже не поеду. Будем вместе век коротать. В лес уйдем. Лешего попрошу, кум он мне, выделит какой-никакой пенек. Устроимся как-нибудь.
– Ты это, чего, серьезно? – полено подпрыгнуло. Фомич проявился и уставился на Акульку выпуклыми глазками.
– Ну, так-то, да, – зарделась Акулька и смущенно шаркнула ножкой. – Я тебя давно привечаю. Лет так двести уже. А то не заметил, что первые пирожки с пылу-жару тебе достаются?
– Так это, – Фомич одернул рубаху, поправил ремень, – я ж тоже это, как бы давно на тебя заглядываюсь. Только вот случая все не было сказать.
– Ну, совет, да любовь, – хихикнул Шайкин. – По такому случаю подарок вам от меня. Держи вот, Фомич, дари своей раскрасавице. – И он протянул ладонь, на которой тускло отсвечивал золотом перстенек с синим камешком.
– Ах, ты ж, шишок банный! – всплеснула Акулька ручонками. – А валил-то на меня. Я, мол, колечко прибрала.
– Ну, я это… в компенсацию, – пробормотал Шайкин. – А чего он с цепкой в баню? Положено сымать, значит, того… сымай! Правило – оно правило. Не нами дадено, не нам отменять.
– Фомушка, поедем в новый дом, а? – Акулька взяла суженого под руку и предано заглянула в глаза.
– Не могу, – повесил голову Фомич. – Пока медаль свою не найду. Память это. Мы ж с моим полковником огонь, воду и медные трубы. А я не сберег. От воров уберег, от хапуг-наследничков уберег, да что тут говорить, – махнул он рукой. – Пойду, братушки, долю свою сиротскую мыкать. А ты, Акулинушка, езжай в новый дом, негоже тебе, красавице, век свой девичий с таким неудачником коротать.
– Я за тобой Фомич, хоть в лес, хоть по дрова, хоть в геенну огненную, пусть и нет ее, а все равно пойду! – Акулина напялила перстень и сжала кулачок, чтоб украшение не свалилось с тонких кривых пальцев.
– Фомич, – тихо позвал Глазырь, – а это, часом, не она?
– Где? – Фомич уставился в корзину и с тихим воплем выудил из нее латунный кругляш, подвешенный к обтянутой черно-зеленой муаровой лентой колодке. – Ах, ты ж мое сокровище! Моя прелесть! Да как же ты здесь оказалась? Да откуда?
Акулька прижала кулачки к груди и сморгнула слезу. Потом внимательно посмотрела на входную дверь, за которой слышалось тарахтенье мотора и Витюшины незлобные ругательства на дорожные колдобины, убившие ему всю подвеску, разжала ладошку, с сожалением посмотрела на перстенек и со вздохом опустила в корзину.
– Витюш, я сейчас. Вещи заберу, – раздался звонкий голос.
Дверь распахнулась, следом ворвался шалый ветерок, взметнув угольную пыль у печи и попутно задув почти догоревшую свечу. Раздался скрипучий звук, слишком похожий на чей-то чих. Женщина ухватила корзинку за ручку, потрясла ей слегка в воздухе, улыбнулась.
– Ну, поехали, что ли. Лишь бы мужу не проболтаться, а то стыда не оберешься, – пробормотала она.
В прошлый раз Витюша в бане угорел, она возьми, да скажи, мол, банника не почтил, вот и результат. Выслушала потом целую лекцию о мракобесии. А медаль? Залезла тогда на чердак, посмотреть, может, что интересное найдется, и нашла. Вот откуда на чердаке медаль? Это ж память чья-то. А бабушка-то говорила, что любят домовята ценные вещи прятать. Но если к ним с добром, то и они сторицей отплатят – и дом в порядке будет, и живность, и хозяева в добром здравии, да в достатке.
Солнце уронило золотой лучик на крыльцо, блеснуло синим в корзине. Татьяна удивленно пошарила в ней рукой и радостно засмеялась, вытащив из россыпи бусинок и стеклянных пуговиц, перстень с синим топазом – подарок мужа на годовщину свадьбы.
– Ах, вы ж мои хорошие, – шепнула она и поспешила к машине, где в нетерпении постукивал ладонью по баранке румяный парень в темной футболке без рукавов. На его плече синела татуировка с самолетом, парашютом и надписью «ВДВ».
***
– Вторую часть заседания домкома, объявляю открытой. – Лоскутки и бусинки в корзине, трясущейся в багажнике, пришли в движение. – На повестку дня ставится вопрос о переселении в новый дом. Кто за?
– Я, – хором произнесли три голоса.
– Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Заседание домового комитета объявляю закрытым.
– Ох, Глазырь, когда ж ты уймешься, наконец, – прошипел Шайкин. – Ну, какой из нас домовой комитет? Курам на смех.
– Ничего, вот погодите, приедем, я быстро местных ребят в наш домком подтяну. Нам нужна свежая струя, свежий взгляд, так сказать. Я такой комитет организую! Такой домком, с большой буквы домком. Всем домкомам домком…
– Ох, ты ж, ё-моё, – раздался дружный стон.
– А ты заметил, Фомушка, что хозяюшка наша младенчика носит? Сама, небось, еще и не знает, – шепнула Акулька Фомичу.
– Ну, это ты у нас по женской части специалист. А ты заметила, что хозяин-то, служивый? Такому и медаль доверить не страшно.
– Ты, Фомушка, такой умный у меня, просто жуть жуткая! С тобой хоть на край света, хоть за край, хоть в домком. Да и, вообще, пора сместить ретроградное руководство. Сейчас иные времена – любая домовиха способна управлять домовым комитетом. Даешь перевыборы!
Автомобиль несся по ухабистой дороге, попыхивая клубами серого дыма. Татьяна любовалась на синий камешек на пальце правой руки, а левой поглаживала бедро мужа, думая, сказать ему о своих подозрениях или погодить пока не сделает тест. «Если будет девочка, назову Акулиной», – пришла в голову внезапная мысль. Она улыбнулась и крепко прижалась к плечу Витюши. Тот скосил глаза и, поддал газу, торопясь скорее добраться домой.
©Жанна Бочманова, рассказ из сборника «Где ты, там я»
Понравилась история? Поддержите меня лайком.
Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить новые истории и статьи.
Читать другие рассказы на Дзен
Ёлка для Серёжки
Мороз и Санта
Шампанское от деда Мороза
Цуцик