Костылевка и Кокай
Рассказы у одного костра
В реку Уфу, когда она течет по югу Среднего Урала, впадает множество речек с чудными именами. У каждой, конечно, своя собственная легенда, но я расскажу о своих личных историях, связанных с некоторыми из этих речек.
И сразу о четырех небольших речушках, находящихся на левом берегу реки на расстоянии пяти километров. Кокай, Костылевка, Бургунда и Карагуз. Чистейшие, холодные аж зубы сводит, лесные речки. Летом отважный воробей и вброд перейдет, а весной, бывает, очень бойко разливаются. Заходит по весне в них хариус на икромет, даже летом пасется в бочажках, но пройти по этим речкам практически невозможно – русла-овраги захламлены валежником.
На Костылевку мы в моем детстве ходили с отцом ловить налимов. Обычно осенью, в октябре, когда уже открыта охота на боровую дичь, а вода в Уфе становится холодной и прозрачной. И рябчиков по пути можно было пострелять, и, наловив бредешком-недоткой в устье речушки живцов-гольянчиков, закидушки на налима поставить.
Выше Костылевки изрядная горка, с которой испокон века падали в речку здоровенные каменюки. И среди этих достаточно массивных обломков твердейшего песчанника скрывался и охотился налим. Налим, если кто не знает, рыба очень древняя и, вероятно, поэтому бескостная и практически безчешуйная. Очень бесхитростная – забрасываешь закидушку, состоящую из лески, грузила и крючка, на который живец насажен, метров на семь от берега (дальше и смысла нет – налим под берегом в осеннюю пору стоит), да и ходишь ночью, проверяешь. С проверкой всю ночь по берегу бродишь и о камни спотыкаешься.
Проверять закидушки обычно ходили, когда костерок прогорит, дровишек в него подбрасываешь, и, пока валежник разгорается, идешь с ревизией. Подтянул закидушку, выбрал леску, если налим на крючке то снял добычу, крючки наживил, снова закинул, и к костерку, подремать на пихтовом стланике. Ставили обычно десяток закидушек, за ночь ловили дюжину налимов, довольно крупных, до двух килограммов весом. Сейчас такой налим в Уфе встречается редко: лет тридцать назад его начали весьма хищнически «долбить» во время нереста, в жгучие февральские ночи, на песчаных намывах ниже перекатов.
Долбят здоровенной свинцовой мормышкой с крупным крючком, на которого специально заготовленного по осени червя или кусочек рыбешки резаной насаживают. Постукивают этой мормышкой-«балдой» по дну, налим движется на звук и кидается на наживку. До полусотни налимов за ночь влегкую выдалбливают. По сути, откровенный налимьий геноцид. Выбивают и самцов, и самок. Некому икру отметывать, некому оплодотворять. Потому налима становится все меньше и меньше.
Я очень любил налимьи ночевки на Костылевке. Река шумит, по камням курлычет, на костерке котелок с чайком пыхтит, на прутках пара рябчиков жарится. Вокруг темнота несусветная – в октябре сумерки моментально сгущаются. Отец, как правило, распечатывал чекушечку водки, плескал в боевую эмалированную кружку, рассказывал разные истории.
Помню, к примеру, историю про деревню Кокай и Афоню, одного из последних ее жителей. Кокай, в общем-то, деревней не был, а был поселком лесозаготовителей, созданным во время войны. Поселок, как водится, поставили на одноименной речке и с названием населенного пункта не заморачивались. Просуществовало поселение два десятка лет, пока надобность была, потом жителям его предложили переселиться. Несколько человек осталось свой век там доживать. Среди них и Афоня.
Афоня был заядлым картежником и по вечерам зимой ходил играть в карты в поселок Усть-Югуш. По реке - по берегу десяток километров ходу. И будто бы Афоне в карты необыкновенно везло. Речь, конечно, идет не об астрономических суммах, но рубль-полтора он выигрывал – ставки были маленькие, на копеечки играли. И этих выигрышей Афоне на жизнь хватало. Зарабатывал, он, конечно, также и иными способами: весной сети ставил, летом сено косил, дрова пилить помогал, за пасеками присматривал. Кормился. Но до картежных игрищ был азартен.
Однажды зимнею порой он увлекся и припозднился. Глубокой уж ночью двинулся в свою избу на Кокай. И посреди дороги заслышал вой. Якобы увязались за ним волки. Будто бы стая за Афоней погналась. Было ли это на самом деле – неизвестно, но вероятно. Даже сейчас волки относительно вольготно гуляют. Вполне возможно, не было волков. Почудилось. Но у страха глаза велики, и Афоня лихо припустил по узенькой натоптанной тропке. Что такое тропка посреди леса, в темноте да когда вокруг сугробы – это надо испытать. Неловкий шаг и в снег по пояс. Успевай выкарабкивайся, да еще если волки на хвост наступают…
Бежал Афоня бойко. Страх и ужас обуял, не желал в зубья волчьей стаи угодить, потому очень шустро ногами перебирал. Запыхался, взмок, шапку в сторону бросил – авось звери замешкаются. Потом в сугроб полетели меховые рукавицы. Но все равно чудится позади поступь волчьей стаи. Вытащил из-за пазухи колоду карт, начал по сторонам разбрасывать. Раскидал, опять по тропке припустил. Бежит, прислушивается: не нагоняют ли? Слышит – мелочь в кармане бряцает. Залез в карман, вытащил горсть копеечек-пятачков-гривенников, все, что выиграл, на тропинку бросил. Надеялся волков запутать. Выскочил из леса на реку. Бежит, оглядывается – ночь хоть и безлунная, темная, но на снегу по льду реки, на чистотке, волков не видно. Хотя тропка вполне ясно проглядывается. Обнадежился, отдышался слегка, поднапрягся и добежал до своей избы. Добежал, прямо в двери – двора-то не было, а забор лядящий – запер дверь, подпер чем-то и упал. Отлежался, успокоился, придумал печку растопить, но руки трясутся. То ли от холода, то ли от испуга. От нервности, в общем. Растер руки, взял в непослушные пальцы коробок спичек с подпечка, чиркнул спичкой, бересту поджог – дровишки с растопкой заранее в печурку уложены были. Отогрелся, выспался, наутро, как рассвело, взял ружьишко и пошел по тропке, волчьи следы глянуть.
Следов не нашел, зато шапку и рукавицы обнаружил. А также карты, вдоль тропки разбросанные. Котомку с крупой-чаем-сухарями, необходимыми продуктами, взятыми в Усть-Югуше, тоже нашел, никем не растерзанную. Не было волчьей стаи, показалось. Но после этой истории Афоня ходил в Усть-Югуш обязательно с ружьишком. Умер в 70-х годах прошлого века, похоронили его на старом кокайском кладбище, на горке в пихтаре, как раз над речкой Костылевкой.
Несколько деревянных домов стояли на месте деревни Кокай до средины 90-х годов прошлого века. В них летом жили косари или пасечники, которые вывозили пчел на широкие пойменные луга, покосы, расположенные близ деревни. Потом и домов не стало. Исчезла деревня. Окончательно. Даже луга роскошные никому не нужны.