Как я уже говорил раньше, в «Бродячей собаке» я считал важным не только ставить в репертуарную сетку концерты или спектакли, но и обязательно создавать собственные уникальные проекты.
Один из таких проектов на многие годы и совершенно непредсказуемо наделил меня репутацией «друга петербургских поэтов».
Начну с предыстории. Ещё в конце девяностых я подсел в интернете на «Русский журнал», который был проектом Марата Гельмана, если не ошибаюсь. И в нем очень хулиганил по части литературной деятельности критик и теоретик Вячеслав Курицын.
Он изобретал какие-то невероятные конкурсы и антологии, писал очень смешные и странно склеенные между собой тексты. В общем отрывался по полной. Как выяснилось, имел на это полное научное право, ибо известен среди общественности он был прежде всего в качестве первого и единственного российского теоретика постсодернизма. А в «Русском журнале» соответсвенно все свои теории пробовал на практике.
Так как я любил тогда постмодернизм без ума, я зачитывался текстами Курицына и качал в интернете его научные труды. В общем, для меня он был легендой уровня Лотмана.
Однажды среди очередных забав Курицына в сети я наткнулся на отчёт об очередном поэтическом конкурсе, который в лучших курицынских традициях был организован по смешным правилам и с отчетливым пренебрежением по отношению ко всем сакральным нормами поэзии.
Проект назывался «Русский Слэм», представлял из себя битву десятка поэтов за денежный приз по полуспортивным правилам. Нужно понимать трепетное отношение интеллигенции к поэзии в те времена, чтобы в полной мере оценить все святотатство, которое учинил Курицын.
За чтение собственных стихов, если конечно ты не принадлежал к высшей касте поэтов-стадионников, было зазорно брать деньги.
Чтения собственных стихов часто обсуждалось в кругу друзей, но никогда не оценивалось по пятибальной системе, как это практиковалось на слэме.
Чтения собственных стихов никогда не расчленялось на категории содержания и манеры исполнения, ибо поэт был единой субстанцией. А на слэме судьи не только разделяли «что» и «как» читает поэт, но и оценивали это по отдельности. Тем самым часто приводя к победе авторов с ужасными стихами, но захватывающей манерой их произнесения.
И, наконец, если уж и позволялось оценивать поэта, то только профессионалам - критикам, издателям, коллегам. Но в слэме жюри состояло из пяти человек, только что наугад выбранных из публики. Более того, эти люди часто вообще ничего не понимали, сливали фаворитов и возносили новичков. А бывало, вступали в сговор и дружно подсуживали.
В общем, было очевидно, что Курицын затеял полную профанацию, к тому же ещё и придумал ее не сам, а подглядел в Берлине.
Но именно такой профанации мне захотелось в Петербурге гораздо больше, чем нафталиновых поэтических чтений.
К тому же, я решил убить двух зайцев. Потому что для получения права перенести Русский Слэм из Петербурга в Москву мне следовало получить разрешение у Вячеслава Курицына. То есть прикоснуться к легенде.
Прошерстив своих московских тусовочных интеллигентов, я быстро нашёл нужный контакт. Кстати, забавно, что почтовый адрес Курицына был придуман таким простым, но удобным шифровальным способом, что я его до сих пор использую для всех своих паролей.
К моему восторгу, Слава не только поддержал идею петербургского слэма, но и пообещал поддержать ее анонсами. А самое главное - решил приехать, чтобы провести его вместе со мной.
Так мы с ним и познакомились. И подружились на долгие годы. И, благодаря этой дружбе, произошло очень много важных для меня событий, о которых я ещё долго и много буду рассказывать в этом блоге.
А пока приехал обросший человек, абсолютно пренебрегающий какими-либо условностями. Мне кажется, я впервые понял, что значит быть внутренне свободным. Мне даже не описать, в чем это выражалось. В мыслях, идеях, в ботинках, которые для удобства можно было не завязывать, в любви пьяным ходить в оперу и там подпевать тенору, не имея слуха. Или так же пьяным выйти ночью на Сенную м подраться, а утром проснуться в ужасе от мысли что кажется бил геев. Побежать на улицу и у продавщицы пирожков выяснить, что все в порядке: бил не геев, а гомофобов. И бил не он, а били его.
Но ещё до приезда Курицына я основательно готовился к первому Русскому слэму СПб. Собрал отборочную комиссию, которая должна была выбрать из заявок 10-12 тех, кто допускался до самого конкурса.
В комиссию вошло пять человек, но я помню двоих - Шнурова и Виктора Леонидовича Топорова, гениального переводчика, публициста и острослова. Того самого Топорова, чьим именем потом будет названа знаменитая литературная премия. Познакомиться с ним было ещё одной моей давней мечтой. Я с детства не расставался с книжкой немецкой поэзии экспрессионизма в его переводах.
В общем, мечты сбываются. А мы пока собирали участников. И хоть убейте, не могу понять, как же мы вообще их всех оповещали, убеждали и вызвали. Интернет ещё не знал, что такое социальная сеть. Обходились электронной почтой, первыми живыми журналами и сарафанным радио.
Но в итоге заявок пришло предостаточно. Из всех жюри по-моему только Топоров отнёсся к делу ответственно и сделал свой выбор. Но ему вообще очень нравилась эта наша затея. И Курицын нравился. И я отторжения не вызывал. Все как-то точно и звонко резонировало с его скандальной и поэтической душой.
В общем в назначенный день весь подвал «Бродячей собаки» заполнился поэтами вперемешку с любителями поэзии. Мы с Курицыным заняли места ведущих. Но Слава, хоть и взял сначала инициативу в свои руки, через несколько минут активно вступил со мной в диалог. Постепенно он передавал мне все, что касается регламентного ведения и слежения. Сам же с удовольствием комментировал выступления, препирался с публикой и чувствовал себя превосходно. И, как я понял, он только в тот момент понял, насколько удобно вести Слэм на двоих. С тех пор он старался делать именно так и приезжал на наши слэмы при каждой возможности.
Спустя много лет, Курицын появлялся в Петербурге все реже, и я продолжил делать слэмы в одно лицо. Потом эту забаву подхватили другие локальные поэты и организаторы, бесконечно адаптируя под себя и добавляя собственные правила. Но так как Слэм - дело не коммерческое и вообще не супер-уникальное, никто и не думал разбираться с правами. Идут слэмы, и прекрасно. Лучше, чем не идут.
Первый же слэм оказался богат на звезд. На сцене бились многие ведущие подпольные поэты. Кто-то традиционно декламировал стихи, но большая часть ухватила специфику события и действие стало абсолютно живым. Словно поэты только что ворвались в арт-кафе из окраинных гетто.
Среди участников были замечены Евгений Мякишев, Арсен Мирзаев, Юля Беломлинская, Иван Квасов, Бэлла Гусарова, даже великий Геннадий Григорьев. Но победила всех тогда Ирина Дудина. И ее стихи о нелёгком выборе женщины, кем же стать - бухгалтером или бля...ью. У стихотворения был хэппи-энд - женщина выбирала обе профессии.
Дудина впервые в жизни получила деньги за стихи.
Остальные поэты вместе с жюри пили водку в уличном кафе около Филармонии. Беломлинская атаковала Топорова и пыталась смутить, обнажая перед ним грудь.
Светило солнце. Все были веселы и пьяны. Впереди ещё предстояло много слэмов. А я чувствовал себя в самом эпицентре поэзии и был счастлив.