Сегодня исполняется 130 лет со дня рождения Бориса Пастернака.
Вряд ли хоть кто-то из тех, кто знает что-то о Борисе Пастернаке, может сомневаться, что родился он в семье высококультурной, респектабельной и творческой. Семья, живущая в центре Москвы, всегда гостеприимно принимала людей искусства — поддерживала дружбу с известными художниками Исааком Левитаном, Михаилом Нестеровым, Василием Паленовым, Сергеем Ивановым, Николаем Ге, в доме бывали музыканты и писатели, в том числе А.Н. Скрябин и С.В. Рахманинов, Л.Н. Толстой, Райнер Мария Рильке . А сам Борис еще в 13 лет, под влиянием композитора А.Н. Скрябина, увлекся музыкой, которой серьезно занимался в течение шести лет. С 1901 по 1908 год мальчик будет учиться в московской гимназии и вместе с выпускными экзаменами одновременно готовиться к экзамену по курсу композиторского факультета Московской консерватории. Борис вообще умел трудиться, не рассчитывая только на одаренность, сделав своей жизненной установкой стремление во всем «дойти до самой сути, в работе, в поисках пути...».
Путь будет довольно прямой — с 1908 года учится в Московском университете то на юридическом факультете, то на философском отделении историко-филологического факультета, летом 1912 года изучал философию в Марбургском университете в Германии. Путешествовал с семьей по Европе. А вернувшись в Москву, он активно участвует в литературной жизни столицы — завсегдатай кружка символистского издательства «Мусагет», литературно-артистического кружка Юлиана Анисимова и Веры Станевич, из которого выросла недолговечная постсимволистская группа «Лирика». С 1914 года Пастернак примыкал к содружеству футуристов «Центрифуга» (куда также входили другие бывшие участники «Лирики» — Николай Асеев и Сергей Бобров). В этом же году близко знакомится с другим футуристом — Владимиром Маяковским, чья личность и творчество оказали на него определенное влияние. Позже, в 1920-х годах, Пастернак поддерживал связи с группой Маяковского «ЛЕФ», но в целом после революции занимал независимую позицию, не входя ни в какие объединения.
Первые стихи Пастернака были опубликованы в 1913 году (коллективный сборник группы «Лирика»), первая книга — «Близнец в тучах» — в конце того же года, и именно после «Близнеца в тучах» Пастернак стал осознавать себя профессиональным литератором. В 1916 году выйдет новый сборник стихов «Поверх барьеров», но именно эти зиму и весну 1916 года Пастернак провел на Урале, под городом Александровском Пермской губернии, в поселке Всеволодо-Вильва, занимаясь совсем не стихами, а приняв приглашение поработать в конторе управляющего Всеволодо-Вильвенскими химическими заводами помощником по деловой переписке и торгово-финансовой отчетности. И талантливый молодой человек использовал эту возможность посмотреть глубины России в своем творчестве — считается, что именно Пермь станет прообразом города, описанного позднее в романе «Доктор Живаго». В этом же году поэт побывал на Березниковском содовом заводе на Каме.
Эта немного сторонняя для Пастернака деятельность сменяется опять литературными буднями, изданием сборников, книг, стихов и прозы. На конец 1920 х — начало 1930 х годов приходится даже короткий период официального советского признания творчества Пастернака, он принимает активное участие в деятельности Союза писателей СССР и в 1934 году выступает с речью на его первом съезде, на котором его даже называют лучшим поэтом Советского Союза, а его большой однотомник с 1933 по 1936 год ежегодно переиздается. Жизнь вроде бы балует: рождаются дети, постоянно в приятных разъездах — в 1931-м путешествует по Грузии, в 1935 году Пастернак участвует в работе проходящего в Париже Международного конгресса писателей в защиту мира. Но параллельно с этим у поэта случаются нервные срывы, прекрасные впечатления от Грузии придется срочно трансформировать в акт милосердия — в декабре 1935 года Пастернак шлет в подарок Сталину книгу переводов «Грузинские лирики» и в сопроводительном письме благодарит за «чудное молниеносное освобождение родных Ахматовой», об арестованном сыне которой он просил вождя, а в январе 1936 года приходится продолжить трагедию счастливого подданного, и он публикует два стихотворения, обращенные со словами восхищения к И.В. Сталину. Но главный людовед страны был чем угодно, но только не дураком, поэтому держать любимую интеллигенцию предпочитал в тонусе — уже к середине 1936 года Пастернака начинают упрекать не только в «отрешенности от жизни», но и в «мировоззрении, не соответствующем эпохе», и безоговорочно требуют тематической и идейной перестройки. Это приводит к первой длительной полосе отчуждения Пастернака от официальной литературы. По мере ослабевающего интереса к советской власти стихи Пастернака приобретают более личный и трагический оттенок. И тут уже в который раз на помощь нашим поэтам непростого для российского народа XX века приходит далекий Уильям Шекспир. Живя постоянно с 1936 года в поселке писателей Переделкино в Подмосковье, Борис Леонидович Пастернак создает ставшие классическими переводы многих трагедий Уильяма Шекспирa (в том числе «Гамлета»), «Фауста» Гете, «Марии Стюарт» Ф. Шиллера. Этими переводами он спасал близких от безденежья, а себя — от упреков в «отрыве от жизни», но у всего есть своя цена, в конце жизни он c горечью констатировал эту цену: «...полжизни отдал на переводы — свое самое плодотворное время».
Но судьба пока дает ему время. В военные годы поэт с 1942 по 1943 год провел в эвакуации в Чистополе в Татарстане. В 1943 году выходит книга его стихотворений «На ранних поездах», включающая четыре цикла стихов предвоенного и военного времени. Он продолжает писать, и поэтому, когда в 1952 году у него случился инфаркт, он был почти спокоен, писал друзьям: «...То немногое, что можно было сделать среди препятствий, которые ставило время, сделано...» Он ошибался, недооценив силу еще одного своего творения, над которым работал в течение десяти лет, с 1945 по 1955 год, — романа «Доктор Живаго». Это широкое полотно жизни российской интеллигенции на фоне драматического периода от начала столетия до Великой Отечественной войны. Сам писатель считал его вершиной своего творчества как прозаика. По поводу «вершины» с писателем согласились многие — заграничные издательства в Италии в 1957 году, а потом в Голландии и Великобритании, опубликовавшие роман, Центральное разведывательное управление США, которое начало раздавать книгу бесплатно на всех фестивалях, выставках, выбирая особенно читателей из России, а также дружная литературная общественность, признавшая книгу достойной быть выдвинутой на Нобелевскую премию. И поэт и писатель стал лауреатом этой премии в 1958 году. Не надо иметь очень богатое воображение, чтобы представить весь накал начавшейся вслед за этим травли и со стороны госвласти, и со стороны добрых братьев — литераторов. Выстоять не удалось бы и здоровому, а уж больной и ранимый поэт был обречен. Он ушел из жизни в июне 1960 года, а написанный им роман, затрагивающий сокровенные вопросы человеческого существования — тайны жизни и смерти, вопросы истории, христианства, остался с потомками, так же как и все признанное почитателями и литературоведами великим творчество Бориса Пастернака.
Детство
Мне четырнадцать лет.
Вхутемас
Еще школа ваянья.
В том крыле, где рабфак,
Наверху,
Мастерская отца.
В расстоянье версты,
Где столетняя пыль на Диане
И холсты,
Наша дверь.
Пол из плит
И на плитах грязца.
Это дебри зимы.
С декабря воцаряются лампы.
Порт-Артур уже сдан,
Но идут в океан крейсера,
Шлют войска,
Ждут эскадр,
И на старое зданье почтамта
Смотрят сумерки,
Краски,
Палитры
И профессора.
Сколько типов и лиц!
Вот душевнобольной.
Вот тупица.
В этом теплится что-то.
А вот совершенный щенок.
В классах яблоку негде упасть
И жара, как в теплице.
Звон у Флора и Лавра
Сливается
С шарканьем ног.
Как-то раз,
Когда шум за стеной,
Как прибой, неослаблен,
Омут комнат недвижен
И улица газом жива, —
Раздается звонок,
Голоса приближаются:
Скрябин.
О, куда мне бежать
От шагов моего божества!
Близость праздничных дней,
Четвертные.
Конец полугодья.
Искрясь струнным нутром,
Дни и ночи
Открыт инструмент.
Сочиняй хоть с утра,
Дни идут.
Рождество на исходе.
Сколько отдано елкам!
И хоть бы вот столько взамен.
Петербургская ночь.
Воздух пучится черною льдиной
От иглистых шагов.
Никому не чинится препон.
Кто в пальто, кто в тулупе.
Луна холодеет полтиной.
Это в нарвском отделе.
Толпа раздается:
Гапон.
B зале гул.
Духота.
Тысяч пять сосчитали деревья.
Сеясь с улицы в сени,
По лестнице лепится снег.
Здесь родильный приют,
И в некрашеном сводчатом чреве
Бьется об стены комнат
Комком неприкрашенным
Век.
Пресловутый рассвет.
Облака в куманике и клюкве.
Слышен скрип галерей,
И клубится дыханье помой.
Bыбегают, идут
С галерей к воротам,
Под хоругви,
От ворот — на мороз,
На простор,
Подожженный зимой.
Восемь громких валов
И девятый,
Как даль, величавый.
Шапки смыты с голов.
Спаси, господи, люди твоя.
Слева — мост и канава,
Направо — погост и застава,
Сзади — лес,
Впереди —
Передаточная колея.
На Каменноостровском.
Стеченье народа повсюду.
Подземелья, панели.
За шествием плещется хвост
Разорвавших затвор
Перекрестков
И льющихся улиц.
Демонстранты у парка.
Выходят на Троицкий мост.
Восемь залпов с невы
И девятый,
Усталый, как слава.
Это —
(слева и справа
Несутся уже на рысях.)
Это —
(дали орут:
Мы сочтемся еще за расправу.)
Это рвутся
Суставы
Династии данных
Присяг.
Тротуары в бегущих.
Смеркается.
Дню не подняться.
Перекату пальбы
Отвечают
Пальбой с баррикад.
Мне четырнадцать лет.
Через месяц мне будет пятнадцать.
Эти дни как дневник.
В них читаешь,
Открыв наугад.
Мы играем в снежки.
Мы их мнем из валящихся с неба
Единиц,
И снежинок,
И толков, присущих поре.
Этот оползень царств,
Это пьяное паданье снега —
Гимназический двор
На углу Поварской
В январе.
Что ни день, то метель.
Те, что в партии,
Смотрят орлами.
Это в старших.
А мы:
Безнаказанно греку дерзим,
Ставим парты к стене,
На уроках играем в парламент
И витаем в мечтах
В нелегальном районе Грузин.
Снег идет третий день.
Он идет еще под вечер.
За ночь
Проясняется.
Утром —
Громовый раскат из кремля:
Попечитель училища...
Насмерть...
Сергей Александрыч...
Я грозу полюбил
В эти первые дни февраля.
1916