И я здесь.
Где автора искать,
как не в его поэме?
Я все, что ниже,
собирался
поставить после,
чтоб на книге
написать
«Поэма и стихи»,
но вот, решил иначе.
Пусть за поэта
говорят его
куски шедевров,
мастерпись.
1
Когда вас спросят,
а вас обязательно спросят,
что такое любовь…
Нет, не так.
Так точнее:
«Ты меня любишь?»
Ответите «Да»,
так все отвечают.
Скорее всего, вы солжете.
Все лгут, и это нормально:
страшно ответить иначе.
Насколько б вы стали счастливей,
если б сказали правду?
Ведь ложь и любовь –
где-то там, в идеальном мире, –
несовместные вещи.
Но в нашей рутинной жизни,
где зубы гниют
и есть жировые пятна,
так мало осталось правды.
И лишь однажды,
проснувшись в ночи
на смятой кровати,
рядом с той,
что сердце заставит сжиматься –
от светлой тоски,
от легкой грусти,
от страха потери, –
поймешь: нашел свое место.
И на вопрос о любви
уже не солжешь,
как лгал раньше.
2
Эйнштейн был прав. Он подкрутил
горелку с газом, на которой
Дали сварил часы. Припомни,
как полчаса тянулись в школе:
под злобным взглядом старушонки,
уткнувшись в парту и молясь,
ждал чуда. Жаждал, чтоб минута
мелькнула прочь секундою.
И вот, все позади. И универ,
и школа – лишь воспоминанья.
А ты – такой же, как и был,
мальчишка в папином костюме.
Повыше, да, но не умнее.
Как ускоряют годы время!
Убиты стрелами часов
среда, четверг, и та же участь
постигнет скоро выходной.
Как будто на маршрутке в ночь,
под лязг и с запахом бензина,
куда-то мчишь и целишь взгляд
на жизнь, что бьется за стеклом.
Устало смотришь в отраженье:
такой же точно, как и был, –
старее, да,
но не мудрее.
3
Мне достался хороший номер
с отличным видом на город.
Я пьян. Размышляю о доме,
о том, что могу назвать домом.
Когда мне исполнилось десять,
я жил в родительском доме,
где мама проводит уборку,
а дети не голосуют.
Когда мне исполнилось двадцать,
я жил у своей бабули,
мне некуда было деваться,
и это меня не красит.
Когда мне исполнится тридцать,
я буду на съемной квартире,
где я завел бы собачку,
вот только хозяйка против.
Когда наконец смогу я
открыть дверь своей квартиры,
раздеться под лай собачий
и сесть за свою писанину?
Гостиничный номер – ничейный,
и я в нем свободен, как птица,
могу здесь спокойно напиться
и называть его домом.
4
Мы росли на стихотворениях
Пушкина, Лермонтова, Тютчева
и прочих российских романтиков.
Точнее, на стихотворениях тех,
кого разложили на прокрустовом ложе
рабоче-крестьянской поэтики.
Мы знали, что народ – это хорошо,
а буржуи – плохо. У каждого был отец,
к которому шел за советом кроха.
А потом – ухнуло под откос;
что-то разладилось внутри
большой и страшной машины,
которую покрасили в красный цвет,
но краску подновить забыли.
И все пассажиры третьего класса –
на том маршруте не было класса выше –
прыснули кто куда. Кто успел – соскочили,
остальные – сломали ноги.
Что осталось? Нет ни поезда, ни машиниста.
Только Лермонтов, Пушкин и Тютчев.
Но вот как теперь оценить их,
если система оценок сломана,
погребена под останками
кроваво-красного поезда?
5
Спроси у любого в России:
«Бывал ли ты в Петербурге?»
Ответит: «Бывал, конечно!».
Лицо и осанку оправив,
преобразится вдруг собеседник,
вздохнет по мостам и каналам,
подскажет, где лучшие пышки,
и выплюнет слово «поребрик».
А те, кто учился в школе
на круглые «пять», как впрочем,
и те, кого не ругали
за красные двойки и тройки,
вздохнув и прочистив горло,
по памяти скажет, как Пушкин
в любви признавался граниту.
И в заключение вывод:
«Красивейший город российский,
вот только погода плохая».
Расправит свой зонт и с улыбкой
пойдет, куда шел, осторожно,
ступая расчетливо, скупо,
чтоб в лужу не пасть, поскользнувшись.
6
В который раз –
и снова будто в первый –
идет на суд и беглым взглядом
отраженье жалит. Рукой скользит
по голове, прическу поправляет.
Выходит:
свет, вспышки, многоглазо
следит за каждым жестом
журналист.
Тут бы вспомнить
о Гамлете и о подмостках,
но я, увы, не Пастернак.
Садится.
Аллюром скачет сердце,
в голове – вопросы,
как осы, жалят и жужжат.
Готовые ответы,
как войско, замерли
и ждут отмашки.
Тем так много:
война и санкции,
товары, геи и Европа
и Украина с США.
И что-нибудь каверзное спросит,
наверное, дочка Собчака.
А вместо этого встает немолодая дама
и, глядя волооко, сквозь улыбку,
понизив голос шепчет:
«Вы не одиноки?»
7
Зима засыпала улицы
белым. Вокруг – большие снежинки,
мелом как будто накрошено
всюду. На сердце – легко, и приятно
снег хрустит под ногами.
В эти дни всем хочется чуда,
чтоб было что выпить,
чтоб дали зарплату,
чтоб сократились затраты
и увеличилась прибыль.
А он идет, чуть поддатый, –
иначе ведь трудно согреться, –
от тяжести ноши горбатый,
краями квадратных коробок
изжаленный. Хмуро
глядит исподлобья
на мимо спешащих детишек.
Праздник – для всех,
и всех ждут подарки.
Но кто положит под елку
подарок для Деда Мороза?
8
Бывают дни, когда тебе кажется,
что все поломалось, испортилось,
нервы дрожат, как струны гитарные,
и мир вокруг – цвета и вкуса плесени.
Идешь такой, сгорбился, сжался,
спрятал голову в плечи сутулые,
живот отпустил, дал ему свободу округлую,
не человек – крючок вопросительный.
Дома ископаемые, серые, мертвые,
трещинами запаутиненные,
и небо – такое же серое-серое,
как будто кто-то напился красками.
Сбегаешь от мира в метро,
в подземелье с тысячью узников,
мечтаешь поехать в Отрадное,
но поезд идет до Владыкино.
9
В неверном свете монитора
усталый ввинчиваю взгляд
в чужие фото. Много раз
уже их видел – как родные,
как будто сам там побывал,
как если бы она просила,
вручила бы с улыбкой телефон,
и отошла в глубь кадра,
волосы поправив,
отставив ножку,
вся увлекшись тем,
чтоб навсегда остаться
красоткой
в этом кадре,
который никому не нужен,
который нужен только мне.
Вожу курсором, кликаю
и кликаю я снова,
и если б клики оставляли след,
то фото были бы протерты,
посередине – круглое ничто,
как лоб расшибленный
у дурака,
которого отправили
молиться богу.
Жду, что напишет,
мечется мой взгляд
с часов на время,
когда она
в сети
была последний раз.
Вдруг соберутся пикселы
в зеленый круг.
Не выдержав,
я сам пишу
«Привет!»
и жду,
и жду,
и сердце замирает.
Ответа нет.
А на экране надпись:
«Была в сети
в три двадцать пять».
10
[Текст ниже,
«Хлеб и кровь», –
победитель конкурса на тему
«Человек и власть».
Условие –
не более 70 строк.
Нам обещали сборник.
Не срослось.]
1. Темно на кухне. Я сижу
2. один. Стол – в крошках. Мой стакан
3. наполовину пуст. К ножу
4. тянусь – нарезать хлеб. Роман
5. ношу в себе, и потому
6. все мысли – далеко. Вдруг – резь:
7. ножом ткнул сам себя. Зажму
8. я только рану и…
Тут весь
9. мой замысел летит к чертям.
10. Кому охота про любовь
11. читать в который раз? Страстям
12. не место там, где хлеб и кровь.
13. В романе будет два пласта,
14. два времени и два героя,
15. два выбора. Все неспроста,
16. тут намекну, там не раскрою.
17. Часть – в наше время, здесь, в России;
18. Герой (I) – чиновник, он – закон;
19. он любит (1) мать, (2) жену , (3) свой синий
20. «Фольксваген Жук» и (4) самогон.
21. Он неплохой, немного грустный,
22. он искренний и безыскусный,
23. с большою русскою душой –
24. типаж знакомый и родной.
25. Он медленно, но верно гасит
26. кредит за «Жук» и ждет, когда
27. настанет день, чтоб без труда
28. ловилась рыбка. Скажем, Вася
29. героя нашего зовут.
30. Так он живет, года идут.
31. Теперь приходит время драмы:
32. Василий должен осудить
33. парнишку, что едва от мамы
34. уста отъял. Препроводить
35. в тюрьму беднягу? Или в дар
36. условный срок ему? Эльдар
37. вину не признает, молчит.
38. Он, впрочем, мало говорит.
39. Он шел за хлебом, и тут вдруг –
40. шум, гам, многоголосый хор –
41. толпа пересекала двор,
42. и в ней – Эльдаров лучший друг.
43. – Куда?
– На митинг! Давай с нами! –
44. вращал друг бешено глазами
45. и призывал убить царя.
46. Эльдар молчал. Аполитичным
47. всегда считал он сам себя
48. и другу намекал тактично,
49. что так вот говорить нельзя…
50. Но с другом он пошел – и зря.
51. Когда толпа вдруг разъярилась
52. и бестолково покатилась,
53. ударив тушей о заслон,
54. Эльдар был в самом центре бучи.
55. Его забрали со всей кучей.
56. Забота Васи теперь он.
57. Второй герой (II) – Пилат, все то же,
58. Масштаб пошире только. Боже!..
59. Отсылки к образу Христа –
60. избитый и дешевый трюк,
61. но совесть у меня чиста –
62. в отличие от мятых брюк.
63. На кухне грязно. Часто здесь
64. я философствую о Боге –
65. таков уж каждый русский есть,
66. но кухни вытесняют блоги…
67. Ну все, я наболтался всласть.
68. Кончаю дерзко, начал строго.
69. А что же «Человек и власть»?
70. А то, что власть – она от Бога.
11
Жизнь наша как кошмарный сон
длиною в жизнь, а наша смерть
есть перемена снов. Нейлон,
что обвивает ножку, плеть,
что умерщвляет плоть, – мотив.
Из жизни в жизнь, из плоти в плоть
Одно и то же. Полюбив,
мы ускоряем смерть. И впредь
оступимся мы снова
на том же месте. Может быть,
не быть – ответ. Не ново,
но ведь не быть нельзя любить...
12
На сцене – четыре Христа,
Обнявшись, танцуют канкан.
Здесь каждый сошедший с креста
Опять попадает в капкан.
Не первую тысячу лет
Звучит здесь веселый мотив.
В нем – крики бесславных побед
И шепот увядших олив.
Здесь зрители в масках кричат:
«Спаси нас! О Боже! Спаси!»
В углу спит усталый прелат,
Бормочет: «…verdad es asi».
Здесь клятвы – пустые слова,
За душу дают адамант,
Предтечи Христа голова
Здесь стоит от силы кодрант.
Здесь прячется Локи-карась,
Резвится в поту и крови,
Что Боги пролили, смеясь,
Танцуя под буквою V.
Опять кто-то выключил свет.
Аншлаг. Не видать ни черта.
Здесь целых две тысячи лет
Танцуют четыре Христа.
13
Сижу у стойки. Гаснет свет.
Смотрю на сцену. Пью глинтвейн.
Я жду ответ. Ответа нет,
И всюду только: «Nicht verstehen».
На сцене пляшет толстый шут,
Плюется словом «Холокост».
Я жду, когда его убьют,
А кровь озолотит помост.
И вот усатый властелин
Стреляет в спину толстяку.
Теперь на сцене он один.
Все аплодируют ему.
Но поскользнулся он. Упал.
И утонул в чужой крови.
Смеется и ликует зал:
Опять сменяются вожди.
Мне не смешно. Меня тошнит
Не заплатив, я ухожу.
От чехарды меня мутит.
Ответов нет. Я подожду.
14
Опять разбитые часы
Возобновили глупый бег,
На стрелках – капельки росы,
И в каждой капле – человек.
Опять рождались в пустоте
И выдавали плоть за твердь.
Опять распяли на кресте
Безвинно принявшего смерть.
Опять играли на трубе,
Смеялись, славя смерть богов,
Опять в бессмысленной борьбе
Придумали себе врагов.
Опять разрушили свой мир.
Застыли стрелки на часах.
Опять замолкло пенье лир,
Погасли звезды в небесах.
Распятый снова даст нам шанс.
Сожмется время в вихре роз,
И во вселенский диссонанс
Вольется звон небесных слез.
И снова в капельках росы
Родится новый человек.
И вновь разбитые часы
Возобновят свой глупый бег.
15
Бредет по дороге
избитый Христос.
Путь, избранный Богом, –
путь крови и слез.
Согнувшись под ношей
всех наших грехов,
Бредет по дороге,
среди дураков.
К Голгофе путь держит.
И там Он умрет.
На вечные муки
себя обречет.
Страдает Сын Бога
две тысячи лет.
Грехи искупает,
но им счета нет.
Текут из глаз слезы.
В глазах – небеса.
Сорвал Он свой голос.
Он – скрип колеса.
Увы, Он не сбросит
груз наших грехов:
Бредет в бесконечность
Среди дураков.
16
В разбитом зеркале смеется надо мной
Какой-то странный сероглазый незнакомец.
Смеется, дразнит он, кивает головой
И тихо говорит, что я – его питомец.
Он говорит, что раз он приручил меня,
То за дела мои один лишь он в ответе.
И, воя, мечется в осколках он, виня,
Провозглашая приговоры всем на свете.
Он говорит, что в мире лжи не лжет глупец,
Не расточает патоку лишь слабоумный,
Карьеру делает лишь многословный льстец,
Корыстный соблазнитель, жесткий, хитроумный.
Он перекрасил небо в темно-красный цвет,
Засыпал зеркалами дом и всю округу.
Кричит из каждого окна: спасенья нет,
Мое движенье превратил он в бег по кругу.
Так и живу. Крича, мечусь среди зеркал.
Слабею. Кажется, что нет нигде спасенья.
Повсюду – серые глаза, немой оскал.
А я кричу его слова – до исступленья.
17
Вы знали, перед ликом фактов
любой теряется из нас?
Вот так случаются инфаркты,
а также петли с мылом. Раз
бездумно сделал ставку. Слышал,
как подсказал крупье. Едва
стола коснулись кости, понял:
на удочку попался. Два
метафору раскроют слова:
зеро здесь – маска факта, при
мечте – замене ставки. Снова
все просто, будто «Раз, два, три».
18
Я знаю: время стало странным,
пространство сжалось. Никого
вокруг нас нет. Густым туманом
скрыт город. Кажется, его
намеренно от нас укрыли,
чтоб не мешал. Лишь алкоголь
туманит взгляд и дарит крылья,
как ты. Мне колокольный бой
служил подсказкой: очень глупо
бежать от самого себя.
Пусть время странное, но скупо
оно. Как, впрочем, и всегда.
Мне жаль: секунда-вечность длится
одну секунду. Человек
себя утешить может: спицей
кружит он в колесе вовек.
И если так и есть, я жажду,
чтоб вечно повторялся день,
что я провел с тобой. Неважно,
какой из них. И вместе с тем:
ценнее первый, в нем - загадка.
19
Дитя шагает неумело
К веселой пропасти стиха.
И, по пути лишаясь тела,
Уж благочестье от греха
Оно в сомненьях отделяет.
И страхом полнится душа:
Навек покой она теряет.
Бродить по миру, не спеша,
Смотреть на свет глазами ночи,
И блеском солнце затмевать -
И нет к стихам пути короче.
И стоит ли его искать?