Знаете ли вы, что у героя стихотворения «Вот какой рассеянный» был реальный прототип? Им был не какой-нибудь рядовой современник Самуила Маршака, а выдающийся учёный, физикохимик Иван Каблуков.
Иван Алексеевич имел звания Заслуженного профессора и члена-корреспондента АН СССР, трудился в Московском сельскохозяйственном институте, затем в МГУ и во Всесоюзной промышленной академии им. И. В. Сталина.
Каблуков, как нетрудно понять из его биографии, виртуозно оперировал формулами. Но вот со словами он обращался чересчур вольно – они упорно отказывались ему подчиняться, в результате чего ученый вечно путал слова, снабжая их несвойственными приставками, суффиксами и окончаниями. Эта особенность Ивана Алексеевича была в Москве притчей во языцех и не осталась незамеченной чутким к слову и доброму юмору Маршаком.
Вот как об этом писал сам поэт: «Очень многие мои читатели спрашивали меня, не изобразил ли я в своем «Рассеянном…» профессора И. А. Каблукова. Тот же вопрос задал моему брату — писателю М. Ильину — и сам И. А. Каблуков. Когда же брат ответил ему, что мой «Рассеянный» представляет собой собирательный образ, профессор лукаво погрозил ему пальцем и сказал:
— Э, нет, батенька. Ваш брат, конечно, метил в меня!
В этом была доля правды. Когда я писал свою шутливую поэму, я отчасти имел в виду обаятельного и неподражаемого в своей рассеянности замечательного ученого и превосходного человека — И. А. Каблукова».
Рассеянность профессора Каблукова подтверждает и композитор и музыковед Леонид Сабанеев.
«Профессор Иван Алексеевич Каблуков <…> перепутывал слова: начало одного слова приставлял к концу другого так, что получалось «палка с набалдым золоташником». <…> «Перепутаница» в речениях Ивана Алексеевича сопровождалась у него ещё характерным не то заиканием, не то звучным покашливанием, которое он вставлял подчас в середину слова, а также частым употреблением слова «это», которое он выговаривал «эт-та» — и употреблял в самых неожиданных случаях. Так, например, когда он представлялся кому-нибудь, то он всегда, тыча пальцем в живот собеседника, произносил: - Эт-та - э-э... Каблуков. И собеседник оставался в недоумении.
Знал я его очень близко и хорошо — он был младшим коллегой моего дяди-химика и декана факультета А.П. Сабанеева, и у дяди моего я его постоянно встречал. С его «ораторскими» особенностями я имел случай познакомиться в интимной обстановке и в «аудиторной». <…> Одним из первых впечатлений была первая же лекция Каблукова, на которую я попал в качестве первокурсника математического факультета. Каблуков — приземистый, но благообразный мужчина, имевший вполне приличный «профессорский» облик, — лил какую-то жидкость в пробирку и почему-то упорно и многократно называл её «порошок». Так и говорил, заикаясь и откашливаясь: « Вот видите, э-э, я лью этот порошок, и вы можете наблюдать...». Студенты ничего не могли наблюдать, потому что слишком далеко сидели от «порошка» и профессора. Вдруг его как бы осенило. Он выпрямился и сказал звучно и отчетливо: «Я оши... э-э... бея. Это не жидкость — это порошок... то есть это порошок, а не жидкость... (совсем грозно и решительно) — ЖИДКОСТЬ!!». Студенты уже похихикивали, но это было ещё не всё... Потом он говорил: «Вот я беру деревянную дощечку с такой же деревянной дырочкой». Студенты уже откровенно хохотали, кто-то спросил насчет деревянной дырочки, другие начали зажигать и гасить электричество — молодёжь расшалилась. <…>
Помню его у моего дяди — там он чувствовал себя спокойнее. Тем не менее улов «лапсусов» бывал и тут обилен. Я вхожу в квартиру дяди (это были его именины, и факультет почти весь присутствовал). Навстречу мне выходит из комнаты Каблуков и, как бы продолжая прежний разговор, говорит, взяв меня за пуговицу: «Вот теперь как эт-та... очень быстро... стали ездить из Америки в Россию. Вот когда я был в Америке, так я выехал двадцать второго, а приехал... э-э... в пятницу...». Я не смог, конечно, оценить при этих указаниях быстроты его путешествия, но постарался соблюсти полную серьёзность. За именинным столом хозяйка его спрашивает: «Иван Алексеевич, вы что хотите — чаю или кофе?». На что следовала реплика: «Я попросил бы кошечку чаю».
Лиха беда начало. Каблуков был явным образом в ударе. В этот вечер мне пришлось от него услышать восторженное описание крымского побережья; он говорил: «Там такая красота: кругом, куда ни посмотришь, только горе да моры» (надлежало понимать — море да горы). Кроме того, он, большой почитатель музыки, объявил, что слышал симфонию Мендельховена, и, продолжая разговор об Америке, сообщал, что «в Америке очень почитаемы русские вели... э-э...кие писатели, как, например... Толстоевский...».
Закончу эти воспоминания ещё одним эпизодом: раз Каблуков закончил свою лекцию и хотел сообщить студентам изменения в расписании следующих лекций. Он сказал: «Господа, следующая лекция будет не во вторницу... (он запнулся, смутившись), а в пятник, то есть не так: в пятник, а не во вторницу. Я ошибся, она будет не в пятни... (запнулся и дальше осторожно)... цу, а в понедельни...». Тут он, видимо, боясь перепутать, вовсе не окончил слова и ушёл за дверь. Студенты хохотали. Но, очевидно, он испытывал какую-то неловкость перед аудиторией за неоконченность. Через минуту дверь приотворилась, Каблуков высунулся в аудиторию и сказал возможно звучнее (что было трудновато): «К!..», после чего, выполнив долг, скрылся окончательно.
Надо заметить, что студенты его любили, хотя и изводили порой, — он был из добрых профессоров и потому популярен».
Источник воспоминаний: https://vikent.ru/enc/1943.
Больше нескучных постов о поэзии — в моем блоге в Инстаграм @palkaseledka. Там сложился теплый круг интеллигентных читателей. Присоединяйтесь в Инстаграм и здесь, в Дзене!