Над Кипренским сгущались тучи. Резко обострились его отношения с русскими официальными лицами. В Петербург идут доносы, полные подозрений и туманных намёков на неблаговидное поведение художника. Италинский пишет Оленину, что не может сказать о Кипренском ничего похвального и просит «как можно более ограничить пребывание этого художника в Риме».
Неясно, связано ли это было с превратным толкованием истории с Мариуччей или же с другим обвинением, нависшим в это время над художником. Молва приписывала Кипренскому убийство натурщицы, рассказывали страшные подробности этого преступления.
Со временем, однако, выяснилось, что убил женщину слуга художника, вскоре после этого умерший в больнице. Кипренский говорил, что его зовут в Петербург, «чтобы мириться» с ним, но репутация художника была испорчена, и он сам жаловался, что много лет был «покрыт некоей тенью».
Уже после смерти Кипренского Александр Иванов с горечью писал о нём отцу:
«Он первый вынес имя русское в известность в Европе, а русские его во всю жизнь считали сумасшедшим, старались искать в его поступках только одну безнравственность, прибавляя к ней, кому что хотелось».
О том, какой известностью и славой пользовался Кипренский в Италии, свидетельствует тот факт, что он первый из русских художников удостоен был поместить свой портрет среди автопортретов знаменитых художников галереи Уффици во Флоренции. Автопортрет этот, датированный 1820 годом, и сейчас находится в галерее Уффици, однако попал он туда не сразу, как считалось до недавнего времени.
Из документов, хранящихся в архивах Флоренции, а также из каталога Уффици становится ясным, что Кипренский прислал в Уффици свой портрет только в 1825 году, а до этого он оставался у художника и при отъезде из Италии был взят им с собой. Тем самым становится ясным, что именно этот автопортрет художник выставлял в 1822 году в Париже и в 1824 году в Петербурге.
Истёк срок пенсионерства, и Кипренский должен был возвращаться в Россию. В начале 1822 года он уезжает из Рима и 25 февраля пишет Гальбергу уже из Флоренции: «Завтра я еду через Геную во Францию... Я не очень здоров здесь был и потому почти позамешкался».
В апреле 1822 года Кипренский приехал в Париж, чтобы участвовать в выставке Салона. Он поместил там четыре картины, однако надежды художника не оправдались. Отзывы были сдержанными, а «Анакреонова гробница» «весьма строго критикована». Кипренский был разочарован и раздражён. Он не доволен Парижем, где, по его мнению, «очень весело жить тем, кои совсем не разумеют изящных художеств», недоволен и французами, которые «у всех иностранцев хотят все достоинства отнять».
Но именно там, в Париже, Кипренский создал один из своих шедевров — портрет Е. С. Авдулиной.
Екатерина Сергеевна Авдулина (1788-1832) была внучкой откупщика-миллионера Саввы Яковлева и женой генерал-майора А. Н. Авдулина. В 1822-1823 годах супруги жили в Париже. В Петербурге Авдулины имели собственный дом на Дворцовой набережной, они давали балы, на которых бывал и Пушкин.
«Завтра будет большой бал у Авдулиных, - писал современник в 1825 году. - Он женат на очень богатой женщине, они только что вернулись из-за границы, они из серого общества, но всё же, говорят, он устраивает замечательные праздники».
Авдулины были дружны с известной драматической актрисой А. М. Каратыгиной и когда в 1825 году та была уволена из театра, устроили для её выступлений домашний театр на своей каменноостровской даче в Петербурге.
Из всех этих сведений мы не очень узнаём о самой Авдулиной, богатой светской женщине и хозяйке балов. Прославил её Кипренский, хотя трудно сказать, что в этом портрете от генеральши Авдулиной, а что от вдохновения художника. Несомненно, он видел в Лувре знаменитую «Джоконду» Леонардо да Винчи, есть нечто общее в композиции, положении рук, внутренней сосредоточенности обеих женщин.
Изменилась манера живописи Кипренского по сравнению с его ранними картинами: вместо широких свободных мазков появилась гладкая фактура и выделенность деталей.
«Портрет весьма окончен, руки написаны и нарисованы весьма прекрасно, - замечал В. И. Григорович, - чёрное шёлковое платье, жёлтая турецкая шаль исполнены с чрезвычайным отчётом».
Также написан прозрачный чепец, драгоценный веер, золото и жемчуг. И среди этой строгой роскоши выступает бледное, нежно - «фарфоровое» лицо женщины хрупкой, грустной и мечтательной, испытавшей горести и разочарования, но сдержанной и замкнутой, погружённой в свой внутренний мир.
Как это часто бывает у Кипренского, фон и детали дополняют и разъясняют то, что остаётся нераскрытым в человеке. Мрачное грозовое небо и погружённая в сумрак дорога кужутся символом тяжести жизненного пути. Одинокий, увядающий белый гиацинт, цветок грустной античной легенды, навевает мысль о гибнущей юности и красоте.
Пожалуйста, оцените эту статью и подпишитесь на канал или поделитесь ссылкой на него в социальных сетях, если считаете его интересным. Большое спасибо!