То ли сон это был, то ли бред… Альку снилась Ладея — девушка, с которой он познакомился в Пристани, на третьем году обучения. А сама она была уже на пятом…
То, что заставило их обратить внимание друг на друга, изначально было не любовью и даже не дружбой, — скорее, молодые люди сплотились по национальному признаку: новая знакомая тоже была саврянкой. Альк так обрадовался, услышав из уст девушки привычную для себя речь, что проговорил с ней как-то всю ночь в тренировочном зале — ни о чём. С тех пор они стали общаться.
У Ладеи ситуация оказалась обратной Альковой, и в то же время — пугающе похожей.
Девушка родилась и выросла в семье рыбака, и была у своих родителей седьмой дочерью. Жило это большое семейство возле самой границы, на берегу Рыбки, — с неё и кормилось. Решение дочери пойти учиться в Пристань отец встретил огромной радостью и одобрением, и из следующей своей поездки на ярмарку в Крокаш привёз не новые снасти для своего рыбацкого ремесла, а книги для дочери. А потом вся семья затянула пояса, а Ладея стала посещать молельню: отец заплатил мольцу, чтобы тот обучил девушку грамоте. Никто из родных даже ни разу не упрекнул её в том, что на неё уходит столько денег. Родители и старшие братья гордились Ладеей и даже хвастались перед соседями: смотрите, в нашей семье растёт будущая путница!
Когда пришло время для поступления, отец ночью самолично перевёз дочь через реку, вручил собранную матерью сумку с едой на дорогу…
— Почему не хочешь учиться в Саврии? — только и спросил он её.
— Чтобы не передумать на полпути и не вернуться домой, — ответила она. А затем на миг обняла его и легче тени растворилась в темноте.
Больше домой она не вернулась — ни со щитом, ни на щите.
…Последняя ночь, когда Альк видел её, запомнилась на всю жизнь.
После заката, Ладея, обычно такая весёлая, в меру циничная, властная и несгибаемая, вдруг пришла к нему в совсем другом обличии… От её обычного состояния не осталось и следа: в эту ночь она была для него напуганной девчонкой, которая просто хотела, чтоб её пожалели и поддержали.
— Мне страшно, Альк, я боюсь… — шептала она, прижимаясь к нему всем телом и дрожа.
На эту ночь было назначено последнее для неё испытание, после которого она становилась либо путницей… либо крысой. Но Альк думал совершенно не об этом: рассказы и разговоры о том, что крысами становится абсолютное большинство адептов, ещё не коснувшись его, были не более, чем словами. И думал он о том, как после испытания первым делом — в качестве разрядки, разумеется! — уложит Ладею в свою постель, — да и о чём ещё может думать молодой здоровый парень в тёмной комнате наедине с дрожащей девушкой? Альк был уверен, что она согласиться: отношения их давно переросли в гораздо более близкие, чем это было в начале, и то, что они нравятся друг другу и оба хотят одного и того же, уже даже не скрывалось, — просто до прохождения последнего испытания девушке приходилось соблюдать обет, который подразумевал воздержание от вина, скоромной пищи и плотских удовольствий.
…Когда Ладея не вернулась из Зала Испытаний, Альку, прождавшему её до утра, показалось, что он умрёт от горя.
Дальнейшее он помнил плохо: его словно оглушили. Внезапно пришло осознание: да, она была ему дорога, очень дорога! Вернуть бы всё назад — и он отговорил бы её, любым способом! Он приложил бы все возможные усилия, золотые горы бы пообещал, замуж позвал бы, учёбу бросил бы… Но было слишком поздно. И последняя ночь была потрачена на мысли о сущей ерунде.
— Значит, она была недостаточно хороша, раз община решила, что ей лучше быть «свечой», — звучал в сознании голос Крысолова.
Своему наставнику Альк доверял безоговорочно, и, наверное, только это его тогда и спасло… или как там это теперь следует расценивать?
А два года спустя и сам Альк оказался недостаточно хорош, — и опять понял всё слишком поздно!
Ему удалось спастись, да и вообще, жизнь сделала подарок, а он этого опять не понял… Опять — слишком поздно. А потому, напрашивался неутешительный вывод: третий к ряду случай, когда держишь счастье в руках и не понимаешь, что это именно счастье, когда так глупо упускаешь то, что уже по сути было твоим, не может быть случайностью: скорее, это показатель того, что ты законченный идиот.
***
Когда Альк очнулся, был поздний вечер, даже, скорее, ранняя ночь. В богато убранной комнате тсарил полумрак, рассеиваемый всего лишь одной свечой, горевшей на столе, а за столом, спиной к нему, сидела женщина, стройная, моложавая, с короткой, как у девушек, стрижкой, — только тот, кто точно знал, мог сказать, сколько ей на самом деле лет… Почувствовав его взгляд, женщина обернулась, и лицо её озарилось улыбкой.
— Сыночек! — выдохнула она и бросилась к нему, едва не опрокинув стул.
— Мама… — прошептал Альк щепку спустя уткнувшись в её плечо, ощутив родной запах, такой же, как много лет назад… И так же, как в детстве, ему вдруг захотелось заплакать, пожаловаться на горькую судьбу, точно зная, что его не осудят и помогут… Только теперь это было не по статусу, да и разучился он плакать и жаловаться, так давно разучился, что и сам уже забыл, как это.
— Какой ты стал! — восхищённо произнесла госпожа Хаскиль, отстранившись и оглядев его. Она, как и все матери на свете, видела сына не осунувшимся после болезни несчастным и уставшим, но молодом, красивым и полным сил, — и думать по-другому не желала. Временное, не самое лучшее состояние совсем скоро пройдёт — иначе и быть не может, и тогда все увидят то же, что видит она. — Что произошло? Расскажи мне всё, — с улыбкой попросила она.
«Всё я никому не могу рассказать», — подумал Альк. А вслух спросил, словно бы не слышал:
— Долго я так?
— Долго, — кивнула мать, на миг погасив улыбку, — больше недели. Я… да и все… жутко переволновались за тебя.
Альк вздохнул.
— И ты всё это время была здесь? — спросил он.
— А где ж я, по-твоему, должна была быть? На то я и твоя мать, — снова с улыбкой ответила она.
Альк всегда ценил в ней это: не смотря ни на какие беды, мама оставалась веселой, доброй, открытой, и при этом — преисполненной долга. Порой она могла вспылить, и даже сильно, но никогда не унывала, и это придавало сил окружающим. Вот и сейчас она даже не собирается проливать слёзы о прошедшем: она радуется тому, что есть — тому, что просто видит сына живым!
И, наверное, поэтому Альк без всякого стеснения произнёс:
— Прости, что мы столько лет не виделись.
Она, всё с той же улыбкой, лишь покачала головой и отвела с его лба прядь волос.
— Простить — за что? — спросила она. — За то, что не остался навсегда ребёнком? За то, что вырос?
— Нет, но… меня семь лет не было. Я мог хотя бы тебе написать… — пожал плечами Альк, на миг отведя взгляд: вот это было то, за что ему было действительно стыдно.
— Значит, были другие, более важные дела, — возразила ему мать.
— Ну зачем ты меня оправдываешь? — вздохнул Альк. — Лучше б поругала.
— Уверена, ты и сам себя поругал, вдоль и поперёк. Ну и будет с тебя, — госпожа Хаскиль вновь улыбнулась и поцеловала сына.
Они помолчали. Альк прислушался к себе: ничего не было, только слабость и пустота; если попытаться сейчас подняться с кровати, — упадёшь неминуемо.
Он посмотрел на мать. Постарела… Дед был прав, как и всегда: постарела, да не на пять лет, а на все пятнадцать. Или ещё больше.
— Ты так плакала перед тем, как я ушёл, — уронил он, припоминая то, чему даже не придал тогда зачения.
Но мать только плечами пожала.
— Да кто угодно плакал бы на моём месте, — махнула она рукой. — Так у всех: когда дети взрослеют, когда начинаешь это в полной мере понимать, становится в первый момент либо грустно, либо страшно, либо завидно, и это нормально. Главное, чтобы не было стыдно… а всё остальное проходит, и снова начинаешь гордится ими — впрочем, будут свои, поймешь… Но с тех пор прошло много лет. Я столько думала о тебе… — мать нахмурилась. — В конце концов я поняла: ты бы ушёл все равно. И Пристань тут совершенно ни при чём. Тебе просто не подходила та дорога, которую пытался навязать отец, и нужно было искать свою, вот и всё. — Она отёрла некстати набежавшие слёзы и на щепку отвернулась.
— Я ведь её так и не нашёл, дорогу эту, — вздохнул Альк.
Мать опять улыбнулась и покачала головой.
— Ещё найдёшь. Ты молод. И я в тебя верю, — кивнула она. — Но ты даже не представляешь, как я рада, что ты жив! — она снова крепко и нежно, как это умеют только матери, обняла своего повзрослевшего сына.
— Я рад так же, как ты, — Альк обнял мать в ответ, на миг закрыв глаза.
— А о той девушке ты мне расскажешь? — напрямую спросила госпожа Хаскиль, отстранившись и посмотрев сыну в глаза.
Взгляд его на миг затуманился, сердце забилось было чаще… но и на это, как оказалось, не было сил. Да и говорить о потере, и при том расстраивать мать Альк не хотел: это было бы слишком.
— Уже наболтали? — попытался отшутиться он.
— Что значит — наболтали? Вообще-то, я здесь хозяйка, мне всё положено знать, — напомнила она. — Ну так как? Ты расскажешь?
Альк вяло пожал плечами.
— Как-нибудь потом, — ответил он. — Сейчас лучше поесть. — есть Альку не хотелось совершенно, но это было прекрасным поводом для перемены не очень приятной темы.
Мать тут же понимающе кивнула.
— Да, ты прав, — согласилась она. — Поесть нужно, а то совсем исхудал. А потом ванну принять и ещё поспать. Согласен?
— Согласен, — со всей возможной для своего беспомощного состояния бодростью ответил Альк.
— Ну, тогда пойду на кухню и чего-нибудь принесу, да распоряжусь, чтобы тебе приготовили ванну. А там посмотрим… — продолжая улыбаться, сказала госпожа Хаскиль потрепала сына по щеке и, поднявшись с его кровати, на которую присела во время разговора, направилась к двери.
Выйдя в коридор, она покачала головой. Улыбка вмиг сбежала с её лица. Переживала она намного больше, чем говорила…
Как и отец, она любила Алька сильнее остальных своих детей, хотя никогда бы ни в чём таком не призналась. Однако кто поспорит, что те дети, за которых сильнее переживаешь, всегда на порядок любимее спокойных и послушных? По Альку госпожа Хаскиль выплакала море слёз, и даже собиралась лично поехать в Ринтар и прошерстить там все Пристани, но найти сына и вернуть его домой… Не сразу до неё дошло, что это будет выглядеть странно и глупо: за здоровым парнем приехала мамочка! Позор!
Теперь всё, казалось бы, наконец-то было хорошо: Альк вернулся живым оттуда, откуда редко кто возвращается, тяжёлая хворь не убила его, и по всему видать, что он пошёл на поправку, — все проблемы как будто бы решены! Но возникла новая проблема, и она не уступает всем остальным…
Когда знаешь человека с рождения, а особенно, если ещё и выносишь его под сердцем, когда следишь за первым его шагом, первым словом, первым выводом, первым поступком, то всегда знаешь, всерьёз ли он обеспокоен, и это не изменит даже долгая разлука, ибо в основе своей люди не меняются, какой бы срок ни прошёл. И, наверное, потому сейчас мать отчётливо понимала: её сын обеспокоен всерьёз, видимо, из-за той девушки, о которой не хочет говорить. И никакого дара не нужно, чтобы это понять, — достаточно простого жизненного опыта и материнского инстинкта.
И снова — «если бы…»
Если бы мать была дома, когда Альк вернулся; если бы приехала хоть на день раньше… Или если бы Альк прямо сейчас всё ей рассказал — она свернула бы горы для него, — на это все матери способны, легко и с удовольствием решая неразрешимые проблемы своих детей!
Если бы она только знала!.. Но она не знала, и в силу этого обстоятельства ничем не могла помочь, а потому её сын и несостоявшаяся невестка с этого перекрёстка пошли разными дорогами. Невероятно, немыслимо разными.