Последние полгода пронеслись бурно и стремительно. Падали город за городом, земли за землями. Грозная сила уже двигалась к фашистскому логову — Берлину. Война близилась к концу. Притаился, притих перед ударом и Аусбург. «Ахтунг! Ахтунг! Немедленно оставить город!..» —- предупреждение жителям.
И они его оставили... Ни узлов, ни обозов. Ни плача, ни стонов. Тихий, почти военный строй на шоссе. На руках дети. Только топот да шарканье тысяч ног на вечернем асфальте. Так шла по своим дорогам Германия — с виновато опущенной головой.
Никогда не забыть тот весенний радостный день, который пришел вместе с восходом солнца. Со всех сторон к шталагу подошли танки. Что творилось, когда они с ходу разломали ворота, ворвались в зону и развернулись на лагерном опельплаце! Этого не рассказать.
Тысячи рук тянулись навстречу друг другу. Слезы, плач, объятия и радостные восклицания: «Америка — Россия!..» «Россия — Америка!..» Сколько было искреннего и горячего союзнического чувства! Братство и дружба, казалось, на веки вечные, покуда будет существовать жизнь на земле...
В то утро проклятый плен отошел в небытие. Все узники в тот же день были переведены в город и размещены, где только нашлось место. Русским достались немецкие казармы со всеми хозяйственными службами — баней, кухней, столовой. Эти казармы после лагерных блоков казались настоящим раем, и в них с первого дня началась новая, по-военному организованная жизнь.
Появились взводы, роты и батальоны. Правда, не очень хваткий вид имели эти батальоны — в лохмотьях да латаной-перелатанной одежде. И, наконец, радость: самая настоящая, родная, своя, советская форма! И как раз к празднику Первого мая! Родина заботилась о своих сыновьях. А за этой радостью пришла и вторая: на днях должен приехать представитель Советской Армии, который произведет смотр батальонов и примет их от американского командования.
Оделись... Совсем другое впечатление... Солдаты. Батальон!.. Правда, еще изнуренные. Ремень на ином два раза через пряжку проходит. Но ногу ставят твердо. Идет рота в столовую — песню поет. Как врежет «Тачанку» — все улицы и переулки дрожат...
Вскоре наши песни зазвучали и в городе. Строем, побатальонно, мы ходили на аусбургский военный плац на строевые занятия. Со дня на день ждали своего представителя, ждали, как самого дорогого гостя. И нам хотелось стоять перед ним не кривыми рядами бывших пленных, а настоящими, хоть сегодня в бой, боевыми подразделениями.
На плацу собралось немало аусбургцев, чтобы поглядеть, подивиться на русских. Сюда ради любопытства приезжали и американские офицеры. Вольно, как дома, они рассаживались на скамейках и с исключительным интересом наблюдали, как маршируют советские солдаты.
Как-то после занятий возвращались в казармы. Иду со своим батальоном — откуда ни возьмись, останавливается на «оппеле» Виктор Ведеркин, наш батальонный шофер. Остановился и дверцы открыл: «Садитесь, товарищ комбат! Натопались, стоит ли задаром ноги бить...» Садился — ничего не думал, и вдруг мне захотелось вырваться на весенний простор. И я говорю шоферу: «Давай, Ведеркин, за город! К вечеру поспеем!»
На окраине заскочил в уцелевший магазинчик. На скорую руку выбрал косынку, голубую вязаную кофточку — и назад в машину.
— Правь вон туда, на гору,— показываю шоферу на красные крыши деревни.— К нашему аду-лагерю...
Да, я ехал к бавару Вейсу. Сам бавар Вейс, как говорится, мне ни к чему. Но были там люди, о которых я почти ежедневно вспоминал и думал с благодарностью.
Еду — и черт знает что! Кажется, не сдержусь. «Ну, бавар Вейс! Водопроводик твой работает? Как мы будем рассчитываться — марками, долларами или рублями советскими? Или мне лопату в руки схватить, как твой шуряк Дольд?..» Волнуюсь. Одергиваю гимнастерку, поправляю пилотку...
С мостика «оппель» круто хватил в гору. И вот уже деревня. Острые черепичные крыши; белые вишни и яблони в пенистой розоватой неге. Цветет все — весна! Невеселая для фрицев весна. Улица безлюдная. Только куры да индюки чинно похаживают. Вот и знакомый ДОМ...
Приехали.