Митяй на четвереньках полз по кустам. Предвкушая скорую расправу, он улыбался в рыжие от табака усы, и бубнил себе под нос:й на четвереньках полз по кустам. Предвкушая скорую расправу, он улыбался в рыжие от табака усы, и бубнил себе под нос:
- Ну, погоди, сатанинское отродье. Поперёк горла станут мои огурцы.
Белый хвост ходил туда-сюда, отгоняя назойливых мух. Она была не дура, и выбирала самые маленькие, самые сладкие огурчики. Жевала быстро, зная, что враг не дремлет и в любую минуту готов учинить расправу.
Ей всегда удавалось уйти во время, но не в этот раз. Митяй свалился, как мешок с картошкой. Выпрыгнул из кустов и повис на рогах. Джоконда закричала не своим голосом:
- Мееее, мееее,- что на козьем языке означало - помогите, люди добрые.
Да не огурцов ему было жалко, он их не ел совсем. Вот как Анна его померла, так и огурцы солить стало некому. А какие у неё огурчики были, ух ядерные!
Как наварит картошки, укропом её посыпет, сметаной сдобрит, да огурчиков своих из бочки достанет. Аж слюни потекли от воспоминаний.
А жили дружно, хорошо жили. Бывало, конечно, и поскандалит его Нюрка. Ну, дык баба же, без этого у них не обходится. Бабы ж, они как устроены? Хорошо ли, плохо ли, а покричать надо. Вот Анна и кричала на Митяя за то, что забор покосился, а починить руки не доходят. За прохудившееся ведро кричала. За обломившуюся ветку яблони, которую ещё осенью надо было подвязать.
Эх, как он тогда на неё обижался. Пойдёт к Петьке, стакан самогонки опрокинет, и давай на свою бабу жаловаться. А тот на свою. Вот так вот посидят, за жизнь порассуждают, и по домам.
Всё же, как ни крути, а своё оно и есть своё - родное.
Поэтому, когда Митяй один-то остался, совсем думал с тоски помрёт. Сидит бывало в пустой избе, на нетопленную печь смотрит, а сердце аж заходится. Так и видит свою Анну, свою Нюрочку, с ухватом в руках. Ловко у неё получалось с чугунами обращаться, так и скользили, как по льду.
Однажды она попросила его помочь, так он, увалень косорукий, обернул чугунок. Все угли водой залил. Мало того, что Анна кричала на весь дом, так ещё и без обеда оставила.
- Вон обед твой, с углями вперемешку,- сказала она, хлопнув дверью.
Эх, как ему сейчас не хватает её криков. Она же беззлобная была, для порядку кричала.
А как поранил Митяй ногу на лесопилке, так как за дитем малым ухаживала. И блинов напечет, и рюмку поднесёт, и даже в рыжие усы поцелует.
- Нюрка, Нюрка, а в молодости клялась, что не оставишь меня. В один день, говорила, умрём. А эвон, как получилось,- вздыхал Митяй, пытаясь затопить печь.
Не жалко ему было огурцов, пропади они пропадом. Анна не любила, когда воровали. Приди, попроси, она отсыпет с лихвой. А чтобы вот так, втихоря - это уже не порядок.
Поэтому Митяй вёл упирающуюся Джоконду на воловоде и приговаривал:
- Что ж ты, как тать в ночи. Не столько поела, сколько попортила. Мне ж не жалко. Пришла бы, попросила, я ж не отказал бы. А этого не люблю.
- Батюшки святы, нашлась. А я всю речку оббегала, думала утопилась с горя животина. У неё же горе, Митяй. Хозяйка померла, а она тоскует,- говорила Катерина, забирая Джоконду.
- С горя чужие огурцы не воруют,- пробурчал Митяй, поворачивая в сторону дома.
Он шёл, еле поднимая ноги в тяжёлых сапогах. Катерина смотрела ему вслед и качала головой.
- Эх, два года со смерти Нюрки прошло, а он никак оправиться не может. Того и гляди помрёт с тоски.
Ну, а ты, чудище рогатое. Чего в чужой огород полезла? Вон, свои огурцы в корыте лежат. Ешь - не хочу,- говорила она козе, гладя по белой спине.
Джоконда подняла на Катерину печальные глаза, пожевала её фартук, и легла под кустом сирени блаженно щурясь на солнце.