Первой узнала о том, что у меня родился ребёнок, моя сестра. Она пришла меня навестить - было воскресенье - и не нашла меня на привычном месте. Зато на дверях приёмного покоя висело объявление: такая-то, мальчик, рост, вес. И, ликуя, сестрица выкричала меня в окно, откуда я выглянула и попросила её не говорить пока родителям, потому что первой хотела сообщить им новость. И сестра, которую, конечно, распирало от этого известия, унеслась домой. Но слово она сдержала. Но это было чуть позже.
А утром, так и не уснув, я добросовестно поднялась, чтобы успеть вымыться перед первым кормлением. Велели помыться, и я, как правильная, пошла. Вернее, я попыталась пойти, потому что через два сделанных мной шага в глазах у меня потемнело, и я упала на колени, держась за спинку кровати. Каким-то образом дежурившая на посту в коридоре медсестра меня услышала, прибежала и сказала, что ничего страшного - ребёнка принесут позже, в десять. Так что я рухнула обратно на кровать, ругая себя на чём свет стоит, но поделать со своей слабостью ничего не могла. Потом я всё же смогла подняться и доплестись по стенке до душа. И там я увидела себя в зеркало. В мелких красных точках кровоизлияний было всё: лицо, шея, грудь, белки глаз. На ногах, сбоку от коленок, вспухли и навсегда остались там синие сосудистые сетки. Живот никуда не делся, как будто я и не рожала. Новоиспечённая мать во всей, так сказать, красе.
Постепенно палата, в которой я теперь очутилась, стала заполняться. Сначала привезли одну соседку, затем вторую - обе они родили девочек. И мы стали ждать кормления. Но теперь, сходив на завтрак в столовую, я поняла, для чего там стоят высокие столики, какие раньше были в кафе-забегаловках: для таких же, как я, зашитых рожениц, которым нельзя сидеть.
Детей держали в отдельном блоке, куда никого не пускали, кроме тех мам, кому по той или иной причине детей на кормление не приносили. А вывозили младенцев для кормления на специальной длинной тележке, которую мы обозвали «тележка радости». Сначала в конце коридора раздавался многоголосый писк, по нему мы уже определяли, что скоро и до нас дойдёт очередь. А потом стали уже встречать эту тележку, когда немного окрепли. На ней, туго спелёнутые, лежали самые разные человечки, занятые своими интересными насущными делами: кто-то спал, кто-то истошно вопил, уже проголодавшись, кто-то таращился в неопределённом направлении, а кто-то уже вовсю сосал нос соседа, оказавшегося напротив, сосед при этом невозмутимо спал. До сих пор не устаю поражаться, как у медсестёр в роддоме получается так пеленать новорожденных. У меня так никогда не получалось, да уже и не получится. Младенчики напоминали тряпочные полешки, у которых двигается только лицо. Одна из соседок как-то решила распеленать свою дочь, чтобы хоть посмотреть, что там внутри. Мы её предупреждали - не трогай, не сможешь ведь так же завернуть. И точно - не смогла. Нечеловеческое это какое-то умение. Пришлось ей сознаваться - вот, мол, посмотрела, заверните, пожалуйста, как было.
Каждая кровать в послеродовых палатах имела номер (составленный из номера палаты и места), и на пелёнке у ребёнка был написан такой же номер. Вот так, по номеркам, их нам и выдавали, как пальто в гардеробе.
Своего сына я, как ни странно, узнала - не зря, видимо, посмотрела на него внимательно после рождения. Мне выдали тощее длинное полешко с мутными огромными глазами, желтоватым цветом лица и самым суровым на нём выражением (одна моя подруга, потом увидев моего сына, начала с ходу цитировать Некрасова: «Суров ты был...») . Какой-то суеверный страх появляется, когда видишь, что вот это всё теперь твоё. Я пугалась, что он уснул, едва поев. Потом очень сильно испугалась, когда однажды он вдруг странно напрягся, закатил глаза, стал кряхтеть, кряхтеть, а потом с бульканьем посадил на пелёнке жёлтое пятно («Боже мой! Что делать-то!» - думала я). А как-то увидела, что во сне у сына задвигалось лицо, он поиграл еле видными своими бровями и вдруг улыбнулся, даже не открывая глаз. Но самый ужас был, когда он вдруг принимался плакать.
Под окнами роддома стали появляться счастливые отцы. Все, как один, еле держащиеся на ногах от переполнявшей их радости. Девочки изобретали какие-то повязки из бинтов, чтобы удержать между ног прокладки, потому что изнутри изливалась немилосердно кровь, как будто мстя за отсутствие менструаций в течение девяти предшествующих месяцев. А трусы надевать почему-то запретили. И те, кто попышнее или со счастливой конструкцией ног, ещё могли как-то двигаться, сжимая прокладки бёдрами, а худеньким приходилось изощряться. А новоиспечённые отцы бухали всю неделю со всеми друзьями и родными, отмечая знаменательное событие.
Однажды одной из соседок, что появилась в палате самой последней, принесли ребёнка на кормление. Она взяла дочь и стала её кормить. Но вдруг говорит: «Это не мой ребёнок, кажется». «Как не твой? - спрашиваем мы её, - ты не знаешь, что ли, твой или нет?» «Вроде мой, а вроде и нет, я не помню,» - зарыдала она. «Подожди, - я ей говорю, - если это не твой, то где твой? И почему мать этого ребёнка не бегает и не ищет его? Она же тоже должна всполошиться?» «Нет, это не моя дочь, она даже грудь взять не может, - продолжала рыдать соседка, - у-у-у, лежит тут, улыбается». Оказалось, что девочку действительно перепутали. Малышка соседки лежала в детской и истошно кричала, требуя еды. «А мы думаем, кто это тут так плачет,» - флегматично заметили медсёстры. А мама той девочки не искала её, потому что по какой-то причине ей ребёнка кормить ещё не приносили - вот почему ребёнок и не умел брать грудь.
После этого случая мы были начеку. И точно, в один из дней мне тоже подали вдруг не моего сына. «Это не мой,» - сказала я. «Как не ваш? Ваш, вот номер,» - не поверила медсестра. Они не верят мамашам на слово, представляете? Но тут соседка тоже сказала, что ей дали не её ребёнка. Только тогда медсестра прислушалась и обменяла перепутанных детей. И всё равно потом проверила по биркам, что привязывают каждому младенцу на ручки: действительно, на бирке у сына была моя фамилия. Хотя, помимо прочего, у меня одной в палате был сын, у остальных трёх соседок родились дочки.
И всё-таки, несмотря на все приключения, мне показалось, что выписали нас из роддома слишком рано - я не успела отдохнуть и прийти в себя. В день выписки был мой день рождения, но о нём я уже не особо думала - теперь важнее стало другое. Так и повелось: больше свой день рождения я уже не отмечала - всегда праздновали день рождения сына.
Меня встретила моя семья, хотя, наверное, больше не меня, а маленький свёрток в байковом одеяле, перевязанный огромным жёлтым бантом. И домой мы отправились в сопровождении целой делегации, а в роддом меня провожала только одна подруга, за что я ей очень благодарна. И теперь началась совершенно другая жизнь.
Если вам понравилась статья, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал. Особенно буду рада любым комментариям по теме.