Всем привет!
Сегодня открылся юбилейный 70-й Берлинский фестиваль, который обещает быть необычным хотя бы в силу его амбиционных задач: тотальной реформации. Не буду здесь углубляться в проблемы, связанные с деградацией одного из самых престижных смотров - это может быть темой отдельного эссе, - а хотел бы поговорить о фестивальном кино как таковом.
Для привлечения внимания я взял кадр из фильма "Дау", представленного в конкурсе - ленты шокирующей, неоднозначной, одиозной, но, по мнению многих кинокритиков, посмотревших ее в Париже, весьма знаковой. Ну, как все современное искусство, вероятно, но опять же не буду тут ничего доказывать, ибо не смотрел.
Интересно другое. Есть публика (по подсчетам около 6-7 процентов), жалующая авторский кинематограф. Она ходит в кино за диалогом, размышлениями, поисками смысла жизни или еще чем-то (еще что-то - это философское понятие, как "любовь" или "смерть", связанное со свободным временем и хайдеггеровским Dasein, ну, во всяком случаем, мне так кажется).
Любителям артхауса претит понятие жанра. Боевик? Что это? Накаченные парни, соревнующиеся в брутальности? Детектив? Загадки для простаков? Судебные или спортивные драмы - эти агональные, состязательные инсценировки? Словом, все это несерьезно.
Однако большинство зрителей как раз не хочет этого серьезного. Однажды, когда я сидел в зале на фильме, где умирал главный герой, мой сосед запальчиво воскликнул: "Это что, драма, что ли?" А когда другим незнакомцам, сидевшим сзади меня на ленте братьев Коэнов "Старикам тут не место", продали билет в кино, на котором был обозначен жанр "комедия", они два часа сидели с разочарованным видом и временами, пожевывая попкорн, гневались: "И где смеяться?"
Кино - это игра. Как сказали бы поэты времен декаданса: искусство ради искусства. И кинематограф, как любые искусства, несет на себе эту культурную печать.
Позволю себе процитировать культуролога Йохана Хейзингу - тем паче, что его трактат "Человек играющий" вдохновил меня на написание текста, - который, утверждая игровой характер политики, философии, искусства и жизни вообще, в одной из глав рассуждает о феномене серьезности:
"Вообще говоря, можно, наверное, сделать вывод, что слова, обозначающие серьезность, — в греческом, германском или других языках, — представляют собой некую вторичную попытку языка выразить противоположное игре понятие не-игры. (...) Если теперь, отвлекаясь от чисто языковых вопросов, пристальнее всмотреться в эту пару понятий игра — серьезность, два ее элемента окажутся неравноценными. Игра здесь носит позитивный оттенок, серьезность же — негативный. Смысловое содержание серьезного определяется и исчерпывается отрицанием игры: серьезное — это не-игра, и ничего более. Смысловое содержание игры, напротив, ни в коей мере не описывается через понятие несерьезного и им не исчерпывается. Игра есть нечто своеобразное. Понятие игры как таковой — более высокого порядка, нежели понятие серьезного. Ибо серьезность стремится исключить игру, игра же с легкостью включает в себя серьезность".
Собственно, в понятие игры может входить масса вещей, мы окружены ей, мы - простите за пошлую метафору - носим маски каждый день, что позволяет нам ощущать свою свободу. Даже наше философствование, как бы мы ни задирали нос и высоко ни поднимали указательный палец, наши сентенции, наши моральные умозаключения - все это форма театрального представления. Древние греки, создатели философии, это понимали, а мы, окруженные ореолом серьезности, лишь умеем морщить лбы, упиваясь ролью настоящих мудрецов в этой пьесе.
Игра-состязание в остроумии, с подзадориванием друг друга каверзными вопросами, занимала ощутимое место в греческой манере вести беседу (...) Платон скорее всего следовал в своих диалогах более всего поэту, автору мимов Софрону; Аристотель также называет диалог формой мима, фарсом, который сам опять-таки есть форма комедии. Причисление к роду фокусников, жонглеров, чудодеев, к которому относили софистов, не миновало ни Сократа, ни даже Платона.
Теоретик политики Ханна Арендт доказывала, что современная демократия, как и демократия античная, зиждется на театральном действии (не случайно театр и появился именно в Греции).
Гипотеза, что людьми правит что-то им неведомое именно это неведомое наделяет все содеянное людьми его заслуживающим рассказа смыслом, отвечает не столько опыту, приобретенному самом действии, сколько требованиям, какие предъявляют действию рассудок мысль, чьи исходные ориентации интересы отданы опыту совершенно другого типа.
На сцене проявляется плюральность, разноголосица, полифония мнений, свойственных демократии. И лишь тотальность одной точки зрения - или, назовем это так, серьезный акцент на проблеме, акцент одного мнения, - уничтожает игровую модель мира. Так умерла европейская демократия в XX веке, сменившаяся в некоторых странах тоталитаризмом.
Это мнение Ханны Арендт. Вопрос не в ее исторической правдивости или политическом контексте, - я хотел бы как раз вернуться к искусству и фестивальному кино, - вопрос в тотальности одного взгляда.
Фестивали - это площадка и для политического высказывания. Не прямого, конечно, но декларативного. Социальные картины обращают внимание на проблемы, на трудности, с которыми мы сталкиваемся сегодня. И в этом смысле они выполняют свою функцию: они говорят во всеуслышание. И 7 процентов зрителей, этаких киноманов, потрясаются тому, что показывают на экране. "Кино морального беспокойства" - его еще так прозвали, наверное, вы слышали.
Но большинство это отпугивает. Неигровая модель кинематографа. Трясущаяся камера, документализм, привлечение непрофессиональных актеров, отрезвляющая, сбрасывающая маски, оголяющая нерв остросоциальная проблематика. В этом проявляется, если угодно, недемократическая тотальность. Она вообще тренд сегодняшнего кино: феминизм, толерантность, политкорректность - словом, не художественные особенности ставятся на первое место, а запрос дня.
Собственно, почему же возникают вопросы к фестивальному кино? Почему оно отпугивает многих зрителей? "Ну, это артхаус!" А отпугивает то, что нам становится не комфортно; избегается игровая роль искусства - фундаментальная по своей сути, - ироничного, насмешливого, несерьезного. Не то что бы кино - это всегда сказка. Но это, безусловно, магия, которая превращает экран в иную реальность.
Впрочем, это лишь заметки на полях, которыми я хотел тотчас же поделиться. Ни на какую истину я не претендую. И если вы категорически не согласны, не спешите спорить. Все это - лишь моя игра ума, как и любое, на мой взгляд и на взгляд Хейзинги, мнение.