Не первый месяц наблюдаю за баталиями вокруг Богомолова. Вот уже и в суд на него опять подали за оскорбление «чувств верующих», и опять никто не понимает, что за «чувства» защищают эти «верующие».
Формулировка «чувства верующих», насколько я помню, появилась во времена борьбы римско-католической церкви с протестантами. То есть, появилась она не у нас и изначально являлась средством борьбы за власть, а не за веру. Католики призывали своих художников взывать к эмоциям и чувственному соучастию прихожан, а протестанты, проповедуя свободу, все эти художества громили и из своих церквей выбрасывали. Чем это у них закончилось, всем прекрасно известно, но мы почему-то уверены, что нас на этой дороге ждет какая-то иная участь, отличная от той, что постигла всех остальных, прошедших этот путь ранее.
В Православии никакой борьбы за «чувства верующих» никогда не было. Православие это вопрос веры. Никон попробовал привнести чувственности в наши иконы, но у него не получилось. Зачем же нам теперь эта борьба за «чувства», если мы знаем к чему она ведет, а вокруг полно реальных задач. Например, объяснили бы уже нам наконец-то в чем именно суть нашего Православия и в чем наша правда, если в нашей истории нет ни одного богатыря выступившего бы на защиту Константинополя от крестоносцев с османами и нет ни одной слезинки по поводу его гибели. И это ответ на это вопрос есть, он существует, его надо только сформулировать и защитить. Я об этом как-нибудь в другой раз напишу. Или вот еще задача: открестились бы уже наконец-то от антропоморфного бога, насажденного нам европейской живописью и поставили бы на Луне – Православную церковь. Космос скоро станет нам вторым домом – что будем деталь с нашим Богом, оставим на Земле?
И так у нас во всём. Возьмем, допустим, комиксы в нашем кино. Лет десять назад я носился с этим вопросом, но на меня все смотрели, как на дебила, покушающегося на самое святое – на драму. В прошлом году «Т-34», а это комикс, порвал прокат и вот уже и Роднянский выпускает свой комикс, и Трофим снимает комикс про майора Грома, и еще кто-то где-то, короче, все теперь думают где это взять, но никто не думает что нам за это будет… А что-то будет точно. У любой дороги есть не только начало, но и конец. Американцы, родоначальники жанра, сегодня снимают свои комиксы о том, что их персонажи – почти настоящие люди. Последние «Мстители», допустим. Великолепно выполненная задача. Цель американцев ясна. Размазать границы человека, а потом через ЛГБТ, трансгуманизм, комиксы и прочая создать электорат, который начнет требовать снятия запретов на генную инженерию, клонирование и т. п. А мы тут чего хотим? Надеемся, что мы только позвоним в дверь, а потом успеем убежать?
Российские политики называют эту нашу позицию «просвещенным консерватизмом». Это когда ты «просвещен» и знаешь, что ничего хорошего тебя впереди точно уже не ждет, а потому ты туда гордо и «консервативно» не торопишься. Но всё равно – упорно идешь…
Мой учитель в театральном институте любил повторять нам слова Экклезиаста, что вот, мол, вам кажется, что вы тут изобрели что-то новое, а я это всё уже видел. Вы гремите, как пустые бочки, орал он нам. Про Богомолова, Сорокина или Пелевина уже давно всё сказано в романе Оруэлла «1984», и я не про Большого Брата, а про последнюю главу романа о новоязе, задачу которого Оруэлл формулировал в том, что новояз должен был настолько «опредметить» наш язык и довести всё до такой «конкретики», что ни в каком слове не оставалось бы уже никаких вторых смыслов, значений или любых других посторонних ассоциаций, чтобы слово «свобода», к примеру, могло бы быть применимо только к свободному столику, дню, такси, женщине, но чтоб более оно уже никогда и ничего означать больше не смогло.
Запретить новояз – невозможно, спорить с ним – бессмысленно. Есть только один выход – строить церковь на Луне и лететь в Космос. Это всё равно с нами случится. И произойдет это довольно скоро. Любой, вступающих в спор с новязом, будет вынужден и говорить на новоязе. В этом суть новояза и нынешнего понятия «дискурс», в котором совершенно не важно «за» ты или «против», хоть ты успорься тут, в «дискурсе» важно только одно – чтоб ты никогда не смог выйти за рамки, установленного тебе дискурса, чтоб никакой – свободы. И никто, кроме Богомолова, Сорокина или Пелевина, и спасибо им всем за это, эту невыразимую тьму у нас не исследует, но дерьмо там, да, становится просто дерьмом без каких-либо надежд на его образность или спасительную метафору.