I
-Встать, суд идёт! - объявил громко секретарь.
Небольшой зал суда, оформленный в традициях позапрошлого столетия, был почти заполнен. Со своих мест на скрипучих деревянных скамьях поднялись многочисленные друзья и коллеги подсудимого. В основном это были люди среднего возраста и старше, хотя присутствовало и несколько молодых мужчин и женщин. Все они выглядели достаточно респектабельно: ни одной перекрашенной в невообразимый цвет женской шевелюры или выглядывающей из под рукава сорочки татуировки не было заметно.
Вместе с залом, со скамьи подсудимых, расположенной ближе к левой стене зала, и отгороженной от него невысокими перилами, поднялся пожилой мужчина. Был он высокого роста, с хорошо сохранившейся кудрявой седой шевелюрой над грузным вытянутым лицом со слегка обвислыми щеками. На нём был дорогой костюм классического кроя, выполненный на заказ, безукоризненно белая рубашка и строгий темно-зеленый галстук в мелкую полоску. На отвороте пиджака был закреплён маленький золотой значок Мэнского университета гуманитарных наук.
Рядом с подсудимым со скамьи поднялся и его адвокат: мужчина где-то около сорока, аккуратно выбритый, с бледным лицом, серыми бесцветными глазами и нелепой прической, которая горшком белесых тонких волос покрывала его голову. Одет он был в самый заурядный костюм, возможно даже купленный на распродаже, и явно не отличавшийся высоким ценником. Несмотря на то, что он был ему впору в плечах, смотрелся он в нём откровенно плохо, как обычно и бывает с дешёвыми костюмами, сшитыми не по фигуре.
Но внешность Юджина Демари, именно так звали адвоката, не вводила никого, из тех кто знал его, в заблуждение. Подсудимого защищал самый оплачиваемый адвокат штата, а возможно, и всего северо-восточного побережья, потомственный юрист высочайшего класса, ныне хозяин крупного адвокатского и детективного бюро «Демари и партнёры». Бюро основал его дед, Француа Демари, переехавший в Мэн из французской Канады. Все, кто когда-либо пользовался услугами бюро Демари, обычно приходили к выводу, что такой небрежный стиль отношения к своей внешности - лишь продуманная стратегия высокооплачиваемого юриста. Своим видом Юджин Демари выделяет себя среди прочих, будто говоря обществу: «Смотрите, одни адвокаты ездят на Порше и приобретают костюмы Хьюго Босс, а другие — выигрывают ваши дела в суде».
Секретарь суда объявил, что сейчас присяжные вынесут свой вердикт. После этого сухонького вида женщина в очках, председательствующая в коллегии присяжных зачитала вердикт:
«Коллегия присяжных заседателей штата Мэн считает Роя Бенджамина виновным в непреднамеренном убийстве второй степени».
При этом в зале не прозвучало ни звука. Учитывая обстоятельства, которые привели всех присутствующих в этот зал, в обвинительном вердикте никто не сомневался. Повисла тишина, длившаяся несколько секунд. Было настолько тихо, что слышимым стал скрежет карандаша художника, делающего традиционную зарисовку из зала суда. Эта зарисовка уже завтра будет размещена в «Стейт оф Мэн Морнинг ревью».
Потом судья задал вопрос, заслуживает ли подсудимый снисхождения. Ответ председателя комиссии присяжных прозвучал: «Да, заслуживает». После этих слов по залу прокатился легкий шорох. Глубоко вздохнула пожилая дама в строгом сером платье — жена профессора Бенджамина. Очевидно, с учетом снисхождения, приговор будет довольно щадящим.
Суд удалился для вынесения приговора, и зал наполнился тихим гулом трех десятков голосов, звучащих в треть силы. Двое приставов подошли, чтобы отвести обвиняемого в камеру на время, которое понадобится судьям для избрания меры наказания.
Юджин Демари вышел на улицу и закурил, присев на скамейку недалеко от здания суда. К своим тридцати восьми годам он повидал много дел, начиная от случаев, когда ему приходилось защищать в суде обвиненного в побоях жены конгрессмена, кончая тройным убийством с целью ограбления. Это была судьба дорогостоящего адвоката, он не выбирал дела, за которые ему предстояло взяться. Всё определялось гонорарами, которые родственники обвиняемого готовы были выплачивать за его услуги. Семья профессора была из зажиточных, и предложенный гонорар не оставлял Демари выбора браться за это дело или нет. Да и ничего сложного в этом процессе не было.
Дело профессора Бенджамина не давало Демари покоя. Иногда ему казалось, будто он чувствовал что-то неладное, неправильное в этом процессе. Казалось, будто его подзащитный чего-то не договаривал ему. Но он списывал эти мысли на излишнюю профессиональную подозрительность, и, возможно, слишком богатую фантазию, присущую ему с детства.
Сейчас ему снова вспомнился разговор со Сьюзи, его женой, который произошел неделю назад. Он часто разговаривал с ней о делах, хотя и знал, что это нарушение адвокатской этики. Но у Сьюзи было два неоспоримых преимущества. Первое — то, что всё рассказанное ей никогда не становилось предметом сплетен. Она умела разделять то, о чём можно потрепаться с подружками, и то, о чём не стоит упоминать. Дела её мужа были совершенным «табу» в их женских сплетнях. Второе же преимущество Сьюзи было в том, что он была отчаянно глупа и поверхностна в суждениях. И как ни парадоксально, эта её поверхностность хорошо сочеталась с умом и профессиональным чутьём самого Юджина. Частенько, когда он погружался в слишком густые дебри собственных мыслей и предположений, она указывала ему на очевидную истину, столь простую, что это возвращало Юджина к реальности. И он с улыбкой вспоминал те запутанные лабиринты мыслей, в которые он сам себя загонял. Так было и с делом профессора Бенджамина.
Рэй Бенджамин, шестидесяти-семилетний профессор истории Америки был уважаемым человеком, первым заместителем декана исторического факультета Мэнского университета. По всем своим характеристикам крайне положительный человек, спокойный и преданный делу, которому посвятил всю жизнь. Будучи сам выпускником университета, впоследствии он вернулся за кафедру уже в качестве преподавателя. За жизнь успел сделать неплохую карьеру ученого. За ним числилось несколько значительных трудов по древней истории Америки. Не один год своей жизни он провел на раскопках, чтобы потом по крупицам восстановить в своих трудах знания о жизни человека на континенте в древние времена, когда до прибытия кораблей Колумба оставались тысячелетия.
В общем, профессор был в хорошем смысле слова «ботаником». Жена его так же преподавала в университете. Они познакомились когда он ещё был молодым аспирантом, а она старшекурсницей, мечтающей тоже стать преподавателем. В общем, типичная история. У профессора были все атрибуты достойного семьянина: дочь, хороший дом, машина. А ещё его страстью была охота, так что он владел тремя охотничьими стволами и породистым сеттером, с которым частенько выбирался в лес.
Всё шло в жизни Рэйнольда Бенджамина хорошо до рокового сентябрьского утра прошлой оснью. Он встал в тот день пораньше. Стояло то редкое, самое мимолетное и прекрасное время, которое бывает только на севере восточного побережья. Где-то раньше Юджин читал, что у русских это называется «бабье лето». Профессор надел охотничьи штаны со множеством карманов, плотно зашнуровал на ногах солдатские ботинки, поверх легкой кофты застегнул добротную охотничью куртку, и направился в подвал. Там в шкафу висела яркая охотничья жилетка - необходимый предмет безопасности на охоте, чтобы случайно не быть подстреленным другими охотниками. В глубине шкафа был вмонтирован вертикальный сейф, дорогой и добротный, с кодовым замком. Профессор отпер его, и аккуратно изъял из его глубины карабин «Ремингтон» семисотой серии. Он постоял с минуту, любовно проводя морщинистой рукой по гладкому, хорошего дерева, прикладу. Возможно, он вспомнил отца, который открыл в Рэйнольде страсть к охоте. Отца не стало четверть века назад. А карабин смотрелся так же прекрасно, как в тот день, когда Люк Бенджамин подарил его на двадцатилетие сыну. Он был так же хорошо ухожен, в чём без сомнения, была заслуга самого владельца.
Профессор повесил на плечо карабин, взял сумку с патронами, запер сейф, и, прикрыв дверцы шкафа, покинул подвал.
Через час он неспешно шагал в сторону леса, оставив свой джип-черроки на небольшой парковке у придорожной заправки. День был действительно славный: солнце, уже не палящее как летом, посылало ласковые лучи с голубого неба. Воздух был особенным, холодным с ночи и немного «стеклянным», как про себя называл его Рэй. Было прохладно, на траве блестела роса, в кронах деревьев уже трещала «болтовня» птиц. Деревья на легком ветерке шумели едва тронутой желтизной листвой. Еще немного, может пару-тройку недель, и некоторые из них уже оголятся. Пойдут дожди. Тогда уже будет не время идти на охоту. Но сегодня было бы грешно остаться дома.
Бредя неспешно по тропинке, профессор вспоминал свою первую охоту, когда они с отцом отправились стрелять уток. Было это в том же самом лесу, где он шел сейчас, да и время года было то же самое. У отца была «девчонка», ирландский сеттер по кличке Луна. Сейчас же впереди профессора по тропинке пробирался, весело виляя хвостом Чаки, пятилетний «парень» той же самой породы.
Через три часа Рэйнольд уже шагал обратно. Добыча его была сегодня достаточно скромной: в левой руке он нёс связанных за лапки одной толстой веревкой троих молодых куропаток. Но это было для него совершенно не важно, не для того он ходил на охоту. Главное, сегодня он закрывал охотничий сезон, прохлада уже прошла, по спине под теплой курткой начали сползать капельки пота. Чаки бежал впереди, свесив на бок красный язык. У профессора было прекрасное настроение, именно за ним он всегда и ходил на охоту. Путь его пролегал мимо небольшого лесного озерца, расположенного в низине. Рэйнольд знал этот лес с самого детства. Подойдя к озерцу достаточно близко, профессор опытным глазом заметил вдали движение в кустах. Он по-особому шикнул, и Чаки прильнул к земле, затаившись, готовый после выстрела опрометью кинуться за добычей.
Профессор присел на одно колено, медленно взвёл Ремингтон, и, на выдохе, как когда то учил его отец, нажал на спусковой крючок. Чаки бесшумной рыжей молнией метнулся в кусты, но вернулся без куропатки в зубах. Позднее профессор утверждал, что во взгляде собаки было что-то особенное, будто она была виновата, что не принесла подстреленную добычу.
Сейчас Юджин вспоминал эту историю. Он подробно её изучил. Сначала — в форме сухого, написанного юридическими терминами, полицейского отчёта от окружного коронера. Чуть позже — в виде довольно эмоционального рассказа его подзащитного. Вместо куропаток за кустами находился Серж Оганиан, пятидесятилетний преподаватель английской литературы того же Мэнского университета. По заключению судмедэксперта, доктор Оганиан скончался мгновенно. Пуля вошла ему сзади в затылок, моментально убив его. Серж Оганиан в то злополучное утро, так же как и профессор Бенджамин отправился в лес, только в отличии от профессора — на рыбалку, а не на охоту.
В ходе достаточно тщательного расследования окружной прокурор не установил никаких мотивов к убийству, хотя сперва факт знакомства убийцы и жертвы показался ему некоего рода зацепкой. Но когда следствие изучило дело глубже, явная случайность трагического происшествия уже не оставляла сомнений и у самого гособвинителя.
За всю жизнь профессор Рэйнольд Бенжамин попадал в полицейские сводки не более пяти раз, и все его нарушения сводились к незначительным нарушениям правил движения, вроде езды с выключенными габаритными огнями или превышению скорости на десять миль в час. Безупречная репутация и характеристики обвиняемого так же не позволяли предположить наличие злого умысла. Согласно врачебным экспертизам в крови профессора не было ни следов алкоголя ни, тем более, наркотических препаратов. Психиатрическая экспертиза признала полную его дееспособность. Несмотря на пожилой возраст профессор вел активный образ жизни и не оставлял серьёзной научной и преподавательской деятельности.
Все это Юджин Демари почерпнул из документов уголовного дела. И всё же, ему почему-то казалось, что было что-то ещё, что-то спрятанное от его понимания, лежащее глубже различных официальных заключений.
Как обычно он делал, когда его что-то волновало или беспокоило, он рассказал все свои мысли жене. Сьюзан выслушала его внимательно. И он хорошо запомнил её «вердикт».
«Юджи, ты опять полез в дебри! Сам посуди, профессор университета, пожилой солидный мужчина, заядлый охотник, зачем то идёт в лес, сначала стреляет куропаток, а потом берет и убивает человека с которым его кроме работы в одном месте ничего не связывает. Ты же сам говорил мне про мотив! Так вот, в данном деле нет никакого мотива. Так что успокойся и не притягивай за уши то, чего нет. Это просто случайность. Страшная ирония судьбы, но не более. Мне вот очень жаль бедного пожилого человека, представляешь, каково ему себя чувствовать убийцей!»
И Юджин успокоился. Как всегда, Сью была права. Дело было совершенно простым. Он сразу знал какую линию надо вести, чтобы подзащитный отделался как можно более мягким наказанием. Что ж, они имеют убийство второй степени, которое скорее стоило бы назвать просто причинением смерти по неосторожности. Виновный раскаивается, и не перестаёт винить себя. Косвенно, тому есть причины, это кстати, тоже содержится в материалах дела. Дело в том, что последние годы профессора начало подводить зрение. Судя по записям в медицинской карте, профессор страдает легкой степенью близорукости. Офтальмолог советовал ему пока не носить очки, но в будущем этого было не избежать. Зрение его неизменно ухудшалось от года к году. В итоге он не рассмотрел цель достаточно чётко, что и привело к трагедии.
Юджин построил защиту, основываясь на трех очень прочных «столпах»: Первое — полнейшее отсутствие мотива для предумышленного убийства, второе - возрастные проблемы со зрением, и третье - законопослушность в паре с высоким социальным статусом его подзащитного. Профессор сам вызвал полицию, когда осознал, что случилось.
Рецепт был беспроигрышным. Если добавить ко всему далекое от идеального состояние здоровья его подзащитного (а профессор год назад перенес операцию по шунтированию сердечного клапана), то только сумасшедший судья осмелится вынести суровый приговор по делу. Да что там говорить, Юджин на девяносто с лишним процентов был уверен, что судья ограничится одним годом в реституционном центре, самым мягким из возможных наказаний по законам штата.
Юджин спохватился. Погрузившись в размышления, он потерял счет времени. А прошло ни много ни мало, час и двадцать минут. Судьям на вынесение решения по приговору отведено два часа. Так что остается сорок минут чтобы выпить кофе, перекусить и вернуться в зал суда.
II
Через полгода после описанных событий около ворот федерального реституционного центра остановился черный джипп-черроки, тот самый, на котором в то злополучное утро профессор Рэйнольд Бенджамин отправился на охоту. За рулем сидела полноватая женщина с круглым лицом, Оливия Бенджамин, единственная дочь профессора. Справа от неё находилась пожилая дама, жена профессора по имени Луиза.
- И всё же, как так можно? Ведь Рэй это сделал случайно! Господи. У него и так было больное сердце. И его посадили в тюрьму к настоящим отморозкам, - в стотысячный раз Оливия слушала возмущения матери.
-Но мама, как не поверни, не стало человека! И это даже не тюрьма в полном понимании этого слова, там нет отморозков...
-Хватит, ты мне много раз уже это повторяла. А я все-равно считаю, за такое нельзя сажать в тюрьму. Тем более такого больного человека, как твой отец. Но тебе, видимо это безразлично, - упрямо уставившись на сцепленные костлявые пальцы перебила дочь Луиза.
В этот момент небольшая дверь около пропускного пункта отворилась, и из нее появился профессор Бенджамин. Одет он был в затертые простецкие джинсы и клетчатую рубашку. За полгода проведенные в неволе он несколько осунулся. В остальном же он выглядел достаточно хорошо, походка осталась уверенной, лицо было чисто выбрито, а густая шапка седых волос совершенно не поредела.
- Ну что ж, теперь я смогу рассказать внукам, что встречал шестьдесят восьмой день рождения в тюрьме, - смеясь заявил он, грузно опускаясь на заднее сиденье машины, - Кстати, пока я пол года не надоедал тебе со своими отцовскими советами, могла бы подыскать для будущих внуков и подходящего отца!
-Папа, ты в своём духе, как обычно, но сегодня я этому рада, - Оливия широко улыбнулась, заводя мотор.
-Кстати, в тюрьме не так уж плохо кормили. Хотя, признаюсь, куриную грудку с рисом я никогда больше в жизни не захочу, - заявил с заднего сиденья профессор.
Дома его ждала горячая ванна, после которой он, тщательно побритый, с раскрасневшимся лицом, сидел на кухне, облаченный в свой домашний огромный халат и потягивал маленькими глоточками виски со льдом. Это было одним из главных удовольствий, которых он был лишен последние полгода.
Жена с дочерью о чём-то тараторили, обсуждая что они будут готовить послезавтра. В пятницу вечером решено было устроить небольшой приём по случаю радостного события. Рэй сначала пытался слабо сопротивляться. Но когда миссис и мисс Бенджамин что-то решили вместе, к тому же придя к пониманию друг с другом, то спорить с ними было бесполезно.
Профессор допил виски, поставил стакан на блестящую металлом поверхность мойки, и сказал:
-Дорогая, буду в кабинете.
Эту фразу в семье Бенджамин можно было назвать своего рода условным кодом. Это значило, что в течение нескольких часов профессор будет заниматься делами в кабинете и его нельзя беспокоить. Это знала как жена, миссис Бенджамин, так и Оливия, которой не было и четырёх, когда ей объяснили что значит «папа будет в кабинете».
Профессор обычно не запирал дверь, но в этот раз он, поколебавшись пару секунд, повернул в замке ключ. Кабинет его представлял собой средних размеров комнату, с высоким окном, над которым на деревянной резной гардине крепились старомодного вида шторы. Кроме них от слишком яркого солнца можно было спрятаться, опустив жалюзи. Сбоку от окна расположился массивный стол из дуба, который принадлежал семье профессора еще со времен его дедушки. Тяжелая столешница покоилась на двух тумбах. В одной было три выдвижных ящика, в другой же — одна дверка во всю её высоту. Внутри этой тумбы находился маленький сейф с кодовым замком.
В противоположном углу на приземистом деревянном столике, выполненном на заказ в том же стиле, что и большой стол, располагалась добротная аудиосистема, а рядом — шкаф с виниловыми пластинками. Там была собрана, пожалуй, почти вся достойная внимания классическая музыка, когда-либо изданная на виниле. Друзья знали увлечения профессора, так что каждый день Благодарения, Рождество или день рождения его коллекция пополнялась чем-нибудь новым.
Профессор поставил одну из своих любимых пластинок, нажал на кнопку проигрывателя, и в кабинете зазвучал Пахельбель. Затем профессор прошел к столу и грузно опустился в кожаное кресло. Он откинулся на спинку, задумавшись на минуту. Как много часов своей жизни он провел в этом кресле и в этом кабинете. Эти часы конечно, были потрачены не зря: почти все работы по археологии он сводил воедино сидя именно за этим столом. Затем он отодвинул верхнюю полку тумбы и извлек оттуда несколько листов добротной дорогой бумаги с маленьким логотипом Мэнского университета в верхнм правом углу. Он достал ручку из стоявшей на столе карандашницы, и начал писать. Писал он быстро, эмоционально, с сильным нажимом. На лице его застыло сконцентрированное выражение. Часто он зачеркивал последнее слово или даже целое предложение, при этом было слышно как бегает по бумаге крохотный шарик стержня. Спустя час перед ним на столе оказалось три исписанных неровным почерком листа. На них было множество исправлений, стрелок, указывающих на то что предложения следует читать не в том порядке, в котором они следуют на бумаге. Некоторые слова были полностью вымараны сплошной штриховкой.
Профессор вдумчиво прочитал написанное, и по-видимому, остался удовлетворён. Он вытащил из стола еще несколько листов такой же бумаги, убрал в карандашницу простую шариковую ручку, а из среднего выдвижного ящика достал черную перьевую. На вид невзрачная, простая черная палочка на самом деле была подарком от администрации университета, который он получил после защиты диссертации двадцать три года назад. С тех пор к нему стали обращаться «профессор» вместо надоевшего за многие годы «доктора».
Повертев дорогой подарок в руках пару минут, профессор Бенджамин подвинулся немного ближе к столу вместе с креслом, снял колпачок, обнажив позолоченное тонкое перо, и начал переписывать на чистовик то, что написал до этого. Буквы теперь шли ровными линиями, совершенно одинаковые, кругленькие с мудреными витиеватыми хвостиками. Профессор улыбался, а глаза его блестели хитрым огоньком.
Он управился меньше, чем за час, внимательно прочитал написанное, сложил листы бумаги втрое, и запечатал в конверт, поставив на нем восковую печать. Затем, введя код, он открыл сейф и убрал письмо. После всех манипуляций, он достал из верхнего выдвижного ящика пачку сигарет и вытащил одну. Но перед тем как прикурить, он скомкал в шарик черновики своего письма, положил их в пепельницу, которая представляла собой оловянного орла, распростершего крылья над большим гнездом, которое собственно и служило пепельницей. Профессор чиркнул спичкой и поджог получившийся шарик, а уже от него прикурил сигарету.
Затягиваясь ароматным дымом, профессор смотрел, как тают, пожираемые огнем, неровные буквы и линии. Он улыбался улыбкой человека, завершившего большое дело, которое заняло у него много лет.
Эпилог
Профессора Рэйнольда Бенджамина не стало шестого августа две тысячи семнадцатого года, спустя почти десять лет после того злополучного дня.
На следующее утро Юджин Демари сидел за столом на кухне. За десять лет он немного располнел, а шапка бесцветных волос стала более жидкой. Но в остальном он не сильно изменился. Как всегда, он был одет в свой неизменный костюм из магазина дешевых вещей, и темно-синий однотонный галстук. На ногах его пока ещё были домашние тапочки. Он потягивал кофе и бегло просматривал «Стейт оф Мэн морнинг ревью». В разделе некрологов была небольшая запись о том что коллектив Мэнского университета приносит соболезнования родным и близким профессора Рэйнольда Бенджамина, скоропостижно ушедшего из жизни накануне днём. В этот момент в дверь позвонили. Сюзан подошла и открыла дверь, а затем позвала его:
-Юджи, тут тебе заказное письмо, говорят лично в руки!
Юджин подошёл и расписался в бланке. Ему протянули большой конверт. Он бегло прочел имя отправителя, и почему-то испытал тревогу. Отправителем числилось юридическое агентство, клиентом которого был покойный профессор.
-От кого это? - спросила из-за его спины Сьюзан.
-Пока не знаю, скорее всего, деловое письмо, отправлено другой адвокатской конторой, - Юджин старался не выдавать в голосе тревоги, - Ладно, я поехал. Мне уже пора.
Он чмокнул в губы жену, наспех надел туфли, которые были ему на размер велики, и, подхватив кожаный портфель, вышел из дома.
На работе, как на зло, до двух часов дня не было ни одной свободной минуты. Сначала его «обрадовала» секретарша: приезжали налоговые инспекторы, которые нашли ошибки в финансовой отчетности, и теперь в итоге «Демари и партнеры» могут оштрафовать на пятьдесят тысяч баксов. После этого пришлось разбираться с бухгалтером, который клятвенно утверждал что ошибок в отчетности быть не могло. Затем была запланирована встреча с одним из влиятельных политиков штата. Его семнадцатилетний сын попал в весьма щекотливую ситуацию: после бурной вечеринки за ним пришли домой полицейские и забрали его по обвинению в изнасиловании. Некая девушка довольно легкого поведения подала на него заявление, да к тому же в крови юноши нашли следы употребления «травки». Отец обещал очень приличный гонорар, да и дело было как раз из тех, на которых Юджин Демари «съел собаку». Он не мог перепоручить его никому из «партнёров», в силу того, что это подорвало бы доверие к его фирме со стороны всех влиятельных людей штата.
Наконец, было уже почти четыре пополудни, когда Юджин запер изнутри дверь своего рабочего кабинета. Он откинулся в кресле, закинул на стол ноги, и распечатал конверт. Внутри большого почтового конверта оказался второй, поменьше, скрепленный печатью с инициалами покойного профессора. В этот момент Юджина снова пронзила волна беспокойства, намного более сильного чем утром.
Он небрежно разорвал верхнюю кромку конверта и извлек изнутри два листа бумаги. Они были аккуратно заполнены мелкими, кругленькими буковками с витиеватыми хвостиками.
«Да, каллиграфический почерк, что сказать! Америка гибнет. Детей больше уже не учат так писать. Да что там, я и сам пишу как курица лапой, по сравнению с почерком профессора!» - пришла в голову Демари несвоевременная мысль.
Он начал читать. Через полминуты глаза его округлились от удивления. Прочтя всего один абзац, он поднял трубку, набрал короткий номер и произнёс:
-Эвелин, не пускайте ко мне никого, и если будут звонить, скажите что я отъехал и смогу перезвонить только завтра.
Поблагодарив секретаршу, он положил трубку, глубоко вздохнул и углубился в чтение.
Вот полное содержание письма, которое прочёл Юджин. Написано оно было его клиентом, профессором исторических наук Мэнского университета, Рэйнольдом Френсисом Бенджамином тридцатого июля две тысячи восьмого года, на следующий день после освобождения из тюрьмы.
Дорогой доктор Демари, или Юджин, как вы просили меня к вам обращаться, когда взялись за моё дело!
Первым делом я хочу попросить прощения за то, что ввел вас в заблуждение. В жизни я всегда старался быть честным человеком, но в этом случае выбора у меня не было. Итак, я уверен, вы хорошо помните, что я обратился к вам после того, как меня обвинили в убийстве по неосторожности второй степени: я застрелил на охоте человека. Подробности дела напоминать вам не стану, уверен, вы обладаете прекрасной профессиональной памятью, и помните все уголовные процессы, над которыми вам приходилось работать.
Так вот, я хочу вам признаться: это убийство было квалифицированно уважаемым окружным прокурором Полсоном неверно. На самом деле это было убийство первой степени, то есть преднамеренное убийство. Да, полагаю, вы шокированы этой информацией, но дела обстоят именно так.
Я намеренно и хладнокровно застрелил доктора Сержа Оганиана. Более того, я планировал свое преступление много месяцев. Уверен, чем дальше вы читаете, тем больше у вас возникает вопросов. Постараюсь ответить на них как можно более открыто.
«Зачем я это сделал?» - спросите вы. А я отвечу на этот вопрос так: почти всю сознательную жизнь я размышлял, что же чувствует человек, когда лишает жизни другого человека? Я хотел это узнать, почувствовать. Взять и отнять жизнь. Вот сейчас вы оба дышите, мыслите, печалитесь и радуетесь — каждый по своим важным или не очень поводам. Потом ты берешь нож, или пистолет, или нажимаешь кнопку в камере смертников. И ты продолжаешь жить, печалиться, радоваться, дышать. А второй человек перестаёт. Он уходит в небытие. И уходит он потому что это ты решил так, ты отнял у него возможность не просто радоваться или печалиться, ты отнял у него всё, отнял его возможность быть.
Многие годы занимаясь историей, я сталкивался со следами убийств. Они все происходили многие века назад, всегда кто-то отнимал у кого-то жизнь. В те далекие времена, полные межплеменных воин, набегов и насилия человеческие жизни обрывались легко. Сейчас в нашем современном обществе убийство табуировано, убийца моментально теряет свой статус в человеческом обществе. По сути, он отчасти перестает быть человеком. Ведь и вам и мне знакомо слово «нелюдь», которое часто в гневе произносят в отношении убийц.
С молодости, ещё со студенческой скамьи я думал о том, что бы почувствовал я стоя рядом с телом человека, которого сам лишил жизни. И мысль эта была столь постоянной, что иного пути, как выяснить это на практике, у меня не оставалось.
Второй вопрос, который, возможно, у вас сейчас появился: «Почему Серж Оганиан? Было ли что-то, скрытое от других, упущенный следствием факт, из-за которого я убил его?»
Я вам отвечу: нет, не было ничего. Серж не спал с моей женой, между нами не было никаких финансовых дел, мы просто были знакомыми в силу того, что оба работали много лет в одном университете. Более того, я не испытывал никакой неприязни личного характера к несчастному Сержу, скорее даже уважал его, как уважаю всех людей, посвятивших жизнь умственной деятельности и обучению молодых людей. Мой выбор пал на него лишь потому что он идеально подходил для совершения моего преступления. Серж имел привычку рыбачить. Всегда ходил на рыбалку один, рыбачил в одном месте и не носил яркого защитного жилета. Поэтому, убив его, мне оказалось довольно просто убедить всех в случайности произошедшего. Даже правильнее скажу: никого и убеждать не пришлось. Даже гособвинитель явно был уверен в том, что пожилой подслеповатый профессор случайно убил рыбака на охоте, и теперь его гложет раскаяние и бессилие что-либо изменить.
Самым же трудным было для меня играть роль растерянного и несчастного человека. Дело в том, что я очень хорошо представлял, какого поведения от меня ожидают люди: моя жена, дочка, вы, прокурор, коллеги. Но в душе я не был ни растерян, ни расстроен. Я хотел получить ответ на вопрос, и я его получил. Я был спокоен, потому как доказать злой умысел в моих действиях не представлялось возможным. Все знали, что я охотник, оружие моё было получено мной на законных основаниях, кроме того, репутация означает всё. Сами задумайтесь, будь на моем месте человек из низов, малограмотный, проблемный, пьющий - у прокурора бы в любом случае хотя бы появились подозрения. Но не в моём случае. Этим я, к слову, развенчиваю клише о том что профессора, люди науки не способны быть злодеями и хладнокровными убийцами. Могу сказать что я совершил почти идеальное преступление: убил человека и за это пол года чистил картошку и мыл чаны в центре для содержания неопасных преступников.
И третий вопрос, который наверняка у вас появился: «Так что же в итоге он почувствовал, убив несчастного доктора Оганиана?»
Я вам скажу, что это была смесь чувств, крайне сильных, заставляющих сердце бешено колотиться. Во-первых это страх. Страх того, что кто-то знает, что каким-либо непостижимым образом в суде сумеют доказать злой умысел в моих действиях. Но страх быстро прошёл, я прогнал его силой логики. Второе из чувств было животное ощущение превосходства. Я, гомо сапиенс номер один, превзошел другого, гомо сапиенса номер два. И вот он лежит на краю лесного озерца, его бейсболка мерно покачивается на воде, удочка так и осталась лежать придавленная телом, а сам он завалился на бок. Из разнесенного выстрелом затылка стекает в жухлую, им же самим притоптанную траву густая кровь. А я стою рядом и смотрю. Я лишил его жизни. Его кровь на моих руках, на моих ботинках. Но этого я не боюсь. В суде я объясню, что когда Чаки вернулся без куропатки, я пошёл посмотреть сам, увидел что натворил, и в панике пытался как-то помочь несчастному доктору. Потому и перемазался в его крови.
Знаете, я сделал ещё одну вещь, хотя и рисковал. Если бы это увидел кто-то кроме Чаки, вопросов было бы не избежать. Я смазал пальцы в крови Сержа и облизал их. Это первобытный ритуал. Я пробовал вкус крови, как древние пробовали кровь убитого врага. Знаете, Юджин, это было очень волнующе, и честно скажу, очень приятно. Конечно, я понимаю, что всех красок моих ощущений не передать вам словами. Да вы сами прекрасно понимаете — нельзя рассказать что такое, например, первый поцелуй с женщиной: надо самому поцеловаться, чтобы понять. С убийством точно также.
Заканчивая свое письмо, ещё раз прошу извинить меня. Может, вы теперь считаете меня сумасшедшим. Спорить не стану, может так и есть. Однако психиатрическая экспертиза, которую провели по требованию прокурора, не выявила у меня каких-либо проблем. Моя репутация теперь в ваших руках, самого меня больше нет, и вам это уже известно. Мне некому было открыть свой секрет: я не имел морального права делать несчастными жену и дочь — для них я хочу остаться в памяти как хороший преданный отец, муж, человек, который не обидел в жизни и мухи. Друзьям тоже не хотелось говорить об этом, даже после смерти. Пускай лучше и они считают меня тюфяком-ученым, которого в жизни интересовали только черепки да кабаньи косточки со стоянок первобытных. Оставить это так, или уничтожить меня опубликовав письмо — выбор за вами. Но прошу, пожалейте мою вдову и дочь. Сейчас они наверное и без того подавлены.
Вы проделали блестящую защиту в суде, благодаря которой за намеренное убийство я отбыл в итоге всего лишь пол года в тюрьме, больше похожей на больницу, в которой пациенты сами стирают бельё, моют полы и готовят себе пищу. Это совсем небольшая плата за ответ на мой вопрос, о котором я рассуждал выше.
В благодарность вам, сверх того гонорара, который вы тогда получили, я прикладываю к письму чек на десять тысяч долларов, а ещё вам следует связаться с моим душеприказчиком. Мой Ремингтон хранится в сейфе в подвале. Его ведь тогда не отняли, потому что это моя собственность. Мне просто запретили ходить на охоту. Теперь он ваш. Код от сейфа вы найдёте в самом конце письма. Можете продать моё оружие. А можете тоже начать ходить на охоту... Помните Юджин? Это как с поцелуем, не узнаете, пока не поцелуетесь!
Искренне ваш, проф. Рэйнольд Фрэнсис Бенджамин.
PS Код от сейфа 598431.
PPS Берегите Ремингтон, это подарок моего отца!