Скоро начнётся весенний призыв. В поликлиниках вдоль стен - шеренги призывников, раздетых до трусов. Парни втягивают животы и расправляют плечи, стараясь напустить на себя бравый вид. И не знают, куда девать картонную папку личного дела.
А через неделю у них грянут солдатские проводины, потом будет суматоха на сборном пункте, и старший команды, сложив ладони рупором, скомандует: по вагонам!
Всю дорогу салабоны будут допытываться у сопровождающего: а на какую букву называется тот город, куда мы едем? И офицер честно ответит: на букву Ы!
Тогда мальчишки облегчённо загомонят, станут хвалиться - вот я в танковых буду служить, а я в погран попал, а я в воздушно-десантных войсках.
Знали бы вы, что такое десантная учебка! Это долгий утренний кросс, часовая зарядка, скорый завтрак и марш-бросок на тактическое поле, где до обморочной усталости доводят штурмы, атаки, рытьё окопов, а потом условно «раненого» солдата, закованного в панцирь бронежилета, надо тащить с поля боя. А сам ведь тоже в бронике, либо за плечами прилип к спине ранец десантный - РД 54, набитый если не боеприпасом, так камнями, потому как солдату налегке нельзя, и чем больше воды и патронов возьмёшь в горы, тем больше шансов выжить.
При такой жизни ночи нет вовсе - есть секунда между командой «Отбой» и рёвом дневального: «Подъём!», а то ещё вместо ночи надо заступать в наряд по роте, по части или в караул.
Потому первые дни службы покажутся бесконечными, зато недели в войсковой части пролетают стремительно, точно вагоны сверкающего экспресса мимо захолустного полустанка. И через две, много - через три недели у стриженого салабона впервые хватит сил на то, чтобы не отстать от своего взвода на марш-броске.
А потом придёт день, которого ждут и боятся все. День Первого Прыжка с парашютом. Ты, наверное, с годами запамятуешь, как болели руки, замороженные на многочасовой укладке строп. Можешь забыть ту вечную присказку, что небо десантника не обидит - обидит его земля. Только навсегда запомнится, как рвались контровочные нити, а потом дёрнулись и натянулись стропы, передавшие властную напругу купола, что зачерпнул синевы.
Через месяц первогодки получают первые письма из дома. Читают взахлёб, что младший брат закончил четверть без троек, а сестрёнка приболела немного. Мало кто дочитывал такие письма до конца. Многие держали листок в дрожащей руке и плакали. Так мы становились солдатами.
Память всё же чертовски избирательна. Из неё напрочь стёрлось, как мёрзли на стрельбище, сбивали ноги в долгих маршах, голодали и подрались в каптёрке с пьяными дембелями. Помнится только хорошее. И пуще всего - тот заветный день, точнее, вечер, когда спрыгнул с подножки автовокзала, закинул на спину брезентовый ранец и широко зашагал к отчему дому, чуть рисуясь перед сельскими девчонками.
Теперь в войсковых частях многое по-другому. Срок службы стал вдвое короче. Вместо писем из дому - звонки по сотовым телефонам, е-мейл и скайп. Не меняется главное. Казарменная жизнь, словно тёрка, сдирает с характера всю напускную шелуху.
Помню, на медкомиссии вместе с нами крутился вожак местной шпаны. На осмотре без вечного своего плечистого пиджака и широченных штанов он оказался тонконогим, длинношеим гусём.
После хирурга и окулиста нас проверял психиатр. Доктор велел каждому быстро выговорить скороговорку: крышу красят красной краской. Грозный хулиган струхнул служить и решил прикинуться дурачком. Затрясся, стал заикаться и блеять, давясь собственным языком:
- К-к-крышу к-к-расят…
Пацаны, которым он только что походя раздавал тычки, смотрели на него и издевательски смеялись.