– Война? Почему война? Отчего раз за разом всплывает это слово? – в беспокойстве озирался по сторонам Бахметов. – Все отвыкли от больших войн – и слава Богу. Но забывать-то о них нельзя. Когда забывают о войнах – приходит время новых войн. Грезят же о войне те, кто сам не воевал.
Можно ли избежать новых войн? Или в природе людей страсть к бойне? Это было бы глупо и отвратительно! Не в природе ли людей страсть к глупости? – Бахметов морщился самой глупости вопросов.
– Войны ведь начинаются с ерунды накопившихся противоречий: один дал другому слабину или был чрезмерно деликатен, и второй – обнаглел; один не воспринимал другого всерьёз и, походя, нанёс ему личностный ущерб; а кто-то, может, решил, что подрос для права всем сворачивать морды. И пошло-поехало выяснение отношений. Кто умеет прощать и не наступать на горло другим – свят; но таких встретишь редко. Вокруг – одни комплексы. Чей-то комплекс, вообще, становится невыносим для ближних и дальних. Когда сходятся в схватке комплексы, – начинается война.
И тут для встречающего войну встаёт выбор – кто кого.
Умоешься агрессией врага – отдашь всё своё. Или будешь своё защищать. В России всегда умели защищать своё. В ряды на защиту своего там встают совершенно незаметные прежде люди; и, стиснув зубы, оттесняют несправедливость на обочину истории, – сознание Сергея порой омывали слова откровений не раз и не два выпивавшего с ним Бардина. – Война заканчивается – оставшиеся в живых люди опять становятся незаметными в жизни. Таково их предназначенье – в суровый час спасти своё. И далеко не всегда народ и власть были справедливы к героям. Такова судьба солдат России – быть незаметным в жизни и героями в бою. Странное достоинство достойных людей.
Старичок с палочкой в сквере сидит – вроде, смотрит на траву, – точно – что-то в этом роде говорил когда-то Бардин, вздыхая, и даже смахивал слезу – или всё-таки это был новый сон Бахметова? – А старик вспоминает друзей, с которыми брал Берлин и Прагу; друзей, оставшихся в земле под Барановичами, Краковом и по обоим берегам Одера. Сидит скромно, жил скромно; может, даже родился скромно – но за три года молодости он ползал за линию фронта сорок восемь раз, волок к своим по земле двадцать пять языков; а однажды в ближнем бою распорол животы ножом и автоматной пулей троим верзилам дивизии СС «Мёртвая голова». Вернулся домой и двадцать лет ещё скрипел зубами во сне, проживая тот ближний бой – и другой, где сам был почти взят в плен, но застрелил одного конвоира и зубами вырвал кадык у душившего его полицая. Сны уже блеклые, и солдат запаса давно не вздрагивает во сне от привидевшегося взрыва растяжки. В мирной жизни старик не любит рассказывать о войне; что-то держит его – будто совесть перед павшими друзьями – ведь он-то жив! И если рассказывает, то больше всё о них. Скромно сидит, скромно жил; но были в его жизни три года молодости, когда он за родину свою готов был глотку перегрызть кому угодно. За родину и всеобщий мир, а не за землю будущих колоний. Он и сейчас ещё готов.
И сосед его по дому готов – лётчик с боевым налетом в две с половиной тысячи часов. Этот любит рассказывать про нештатные ситуации – как он тянул на бреющем шесть минут почти без бензина – и ведь посадил самолёт! А штатные ситуации – это обычный бой.
Сколько в России таких! Невысокий старичок – в жизни совсем неприметный, – на двух маршрутках едет из дома на работу – в филиал головного конструкторского бюро, где доводят до ума межконтинетальные ракеты «земля-земля». Полсотни лет отдал ракетам – ласково называет их Аннушками и Лизаветами, чертит что-то себе в чертежах, ругается со смежниками, – давний и, может быть, почти случайный рассказ Бардина (был ли он вообще?) с новой силой выразительности охватывал брюссельское пространство чувствований Бахметова. – И дома что-то чертит; и всё придумывает, придумывает – в каких же новых местах сандалий Гермеса расположить дополнительные закрылки, чтобы скорость ракеты увеличилась, но не пострадала от изменений баланса её умная голова; какой хитрой эмалью покрыть тело очередной Аннушки, чтобы отбить запах её приближений у сторожевых псов другой стороны Земли; да мало ли о чём ещё думает? И домочадцы толком не знают, чем занимается муж, отец и дед – а сам он давно привык никому ничего не объяснять. Спроси его – ради чего работаешь? Скажет – за родину; и за то, чтобы ни у одного мерзавца из какого угодно угла мира не хватило духу заявить, что его руки длиннее и могут врезать по любой физиономии без политеса. Теперь по физиономии России мерзавец уже не врежет; а, значит, и по физиономии соседей; а там, гляди, вообще, ни по чьей не врежет.
У конструктора есть друг, с которым они выпивают трижды в год – профессор со всеми степенями, но без особых денег; чувствующий ненужность собственных книг о кропотливых трудах выживания духа человека и нации. С полным пониманием своего места в истории, профессор просто ждёт предопределённого свыше разворота звёзд, когда стар и млад вдруг обеспокоятся ценностями сегодняшнего дня и прозрят фаталистический расклад бытия. А тут им уже в книгах приготовлен алгоритм рывка! И звёзды, правда, развернутся; и алгоритм сработает безупречно; но пока приходится ждать. Сколько в России таких стоиков духа?
А молодёжь? Вроде всего двадцать лет назад парень родился, а уже рассуждает о несправедливости мира, основанного на власти денег. Пройдет ещё года три – и во взгляде будет что-то совсем зрелое; и увидишь в нём и того разведчика, кто ходил за линию фронта сорок восемь раз; и того лётчика, кто спасал не себя, а стоящую в эскадрильном строю боевую машину; ракетчика, чьи Аннушки и Лизаветы сдерживают всех негодяев планеты; и даже этого профессора, призывающего к мобилизации духа в суете буден. Смотришь по сторонам – и видишь тысячи, и тысячи, и тысячи таких ребят. Земля их исправно рОдит, и у нас есть кому защитить своё, – когда-то сказанные или вообще не сказанные слова растворялись в глубинных ощущениях Бахметова – его всё чаще стал захлёстывать поток патетики. – Каждый наш должен понять, что живёт он на этой Земле ни для денег, ни для бездумного веселья, ни для реализации амбиций; а для России и её смыслов. И что положено кому – пусть каждый совершит. Когда каждый это поймёт – не страшно станет всё, и свершится предназначенье гармонизации мира.
АЛЕКСАНДР АЛАКШИН. БРЮССЕЛЬСКИЙ СЧЁТ. СПб., 2016. С. 135−138.
Текст автора канала.