Продолжение. Начало здесь.
От напряжения, витавшего в воздухе, по спине пробежал неприятный холодок... Она пошла снова на кухню и не могла ответить себе на свой же вопрос: "Что же они все такие зарёванные?" И тут она почувствовала как тётя Лиза её обняла за плечи и прошептала: "Мамы больше нет."
Вся тяжесть смысла этой фразы в одно мгновение дошла до мозга и оглушила, будто это ей сказали не шепотом, а прокричали в мегафон в самое ухо. Дошло сразу, и раздавило, расплющило, ноги стали ватные и неподъемные, тело отказалось слушаться. Она упала прямо посередине коридора с диким криком: "Неееет!!!"....
Что происходило дальше, она плохо помнила, и ещё хуже осознавала... Её зачем-то пытались поднять, кто-то плакал, кто-то брызгал на неё водой, кто-то совал в рот чашку, отвратительно пахнущую корвалолом...
...Потом она оказалась за столом, и увидела, как бабушка вываливает на тарелку салат из банки, приготовленной маме на передачку... Снова приступ истерики: "Это нельзя! Это для мамы!!!" Снова слёзы, снова корвалол... Потом как-то отстранённо слушала, как кто-то рассказывал:
— Она не хотела умирать. Что-то держало её здесь, ты, наверно... Три раза умирала, они её уже не реанимировали, сама возвращалась... Трижды... Умрёт, они уже факт смерти зафиксируют... А она возвращается... И так три раза... Когда в третий раз вернулась, сказала: "Я умираю, но я очень хочу жить!" В половине пятого умерла утра...
Снова слёзы, истерика: "Я просыпалась ровно в пол-пятого!!! Я и подумать не могла!!!! " ... Опять чьи-то слёзы, опять горький вкус корвалола...
... Потом стали появляться другие люди. Тётя Нина, соседка, мамина подруга. Она стала вместо корвалола скармливать ей валерьянку в таблетках, высыпала горсть, и велела глотать... Пришла тётя Таня, тоже мамина подруга, из её рассказа, стало понятно, что это она звонила на работу, но говорить ничего не стала, чтобы они не проговорились случайно, и девочка смогла добраться до дома...
Потом тётя Лиза зачем-то пристала: "Давай отцу телеграмму дадим!" Ничего не ответила толком, зачем, для чего - она не понимала... да разве было этому человеку важно то, что теперь произошло... Через какое-то время тётя Лиза же сообщила, что отправила ему три слова: "Умерла мама. Оля"... Что она отвечала, что кому говорила, сколько прошло часов или дней, она не понимала... Её куда-то вели, что-то засовывали в рот, домой кто-то приходил, кто-то уходил, она ничего не замечала и почти ничего не осознавала... Горе буквально раздавило её, не оставив для жизни ничего... Через какое-то время стали приезжать родственники. Кто-то, кажется дед Вася, брат деда, маминого отца, просто молча поддержал, обнял, подержал за руку. А кто-то начинал заунывно причитать, и нажаливать её, чем ещё сильнее разрывали ей душу...
Потом приехал брат, его отпустили из армии, хотя ему ещё год остался служить... Он ничего не говорил, он только молчал и потел...
... Самым страшным было, когда привезли маму... Опять её истерику успокаивали всей толпой. Она не хотела её видеть такой, не живой... Страшно... Больно...
Самое сильное воспоминание, которое врезалось ей в память — это тяжелый запах пионов... Июнь, пионы как раз цвели, и их все несли в их квартиру. Этих пионов было столько, что не было ни одной поверхности, где бы не стояла банка с пионами, весь пол был ими заставлен... Этот сладковатый запах теперь навсегда стал для неё запахом смерти... Особенно вперемешку с запахом свежеспиленной сосны...
Все события тех страшных дней, и слились, и растянулись одновременно. Постоянно плакала тихонько. Засыпала в слезах, просыпалась в слезах... Если что-то растревоживало, срывалась в неудержимую истерику... Ей что-то засовывали в рот, она снова впадала в тихий ступор... Как-то брат зашел с фотоапаратом, она кинулась на него с кулаками: "Не вздумай!!! Не будем вспоминать её такой!!!" Благо, другие родственники поддержали, никто не рискнул спорить с убитым горем ребёнком...
... Когда все гости разъехались, и они остались своей маленькой осиротевшей семьёй, она вдруг спросила: "А я теперь куда? В детдом?" Её успокоили, что никто её никуда не отдаст. Тётка, сестра мамы, старшая и последняя дочь бабушки, объяснила, что все решили, что надо опекунство оформить на брата, тому уже было 19, а на бабушку уже по возрасту могли не разрешить...
Потом приехал отец. Не с добром, не с поддержкой, а вообще непонятно зачем... Через некоторое время после его приезда, они пошли погулять как дочь и отец. Стал пытаться строить из себя ПАПУ. "Заберу, — говорит, — тебя к себе"
— К мачехе? Зачем??
— Ну что ты ерепенишься? Я отец, сказал, поедешь со мной, значит поедешь! — сказал он, нервно выпуская сигаретный дым.
— Пап, зачем ты так? Я не смогу жить с мачехой, зачем ты хочешь забрать меня от родных? Мы же уже всё решили, брат будет моим опекуном...
— Вы с ума посходили? Опекун при живом отце?!!!
И тут она не выдержала:
— Знаешь что, отец? А где ты был все эти годы?? Много ты маме помог, пока я росла? Пока она болела? Ты хоть что-нибудь про меня знаешь? Что я люблю, чем увлекаюсь? Какие книжки читаю??? А сейчас, он меня заберёт!
— А если ты не собиралась со мной ехать, зачем телеграмму давала?
— Да потому что думала, что ты должен знать! И вообще это тётя Лиза дала её, я не в том состоянии была...
Она в слезах убежала домой. Он нервно пришел следом. Потом тётка с бабушкой долго с ним разговаривали.
После этого разговора он собрался и уехал. На пороге сказал, что провожать его не надо: "Долгие проводы, лишние слёзы. Давай, дочь!" Она, всё ещё заторможенная, даже не понимала, какие слёзы? Вот уж по нему она точно не собиралась плакать... Сильно забегая вперёд, это была их последняя встреча. Больше он никогда не сделал попытки увидеться с ней, лишь спустя лет двадцать пять она увидела сон, что у неё выпал коренной зуб, без боли, но очень много крови. Проснувшись, она рассказала мужу: "Похоже, папочка мой к праотцам отправился..."
...Впереди была целая жизнь, жить которую совсем не хотелось... Она не понимала, как можно жить дальше, если рядом теперь нет ЕЁ, той, которая единственная во всём понимала и поддерживала... Долгий период не могла брать в руки нож, ей очень хотелось направить его прямо в сердце, и оказаться рядом с мамой. Стала бояться выходить на балкон, приходилось сдерживаться, так как воображение рисовало, как нога перескакивает через ограждение, и она отправляется в последний освобождающий полет....
Ей бы в это время пообщаться с психологом, но кто в те времена понимал это. Её пытались просто заставить взять себя в руки, за что-то стыдили, за что-то ругали, но никто не пытался поговорить с ней по душам... Попытки бабушки что-то обсудить, уходили в причитания и жалость, а от них становилось только хуже, и она останавливала её: "Не трави душу!"...
Впереди была целая жизнь. И целое лето для того, чтобы научиться заново жить, прежде, чем начнется школа....