Рассказ члена Союза писателей г. Москвы Ольги Толмачевой "Чудо" был впервые опубликован в журнале "Юность"
Художник из Рязани Алексей Зайцев, чье творчество широко известно не только в России, иллюстрировал этот рассказ.
ЧУДО
Смеркалось…
Незаметно, в трудах, прошел день.
Коровы вернулись с пастбища, улица вкусно, тепло запахла парным молоком, на деревню спустились сумерки. Пришло время развлечься.
Выглянув во двор, Раечка стала привычно наряжаться.
Вечерние прогулки уже давно стали частью Раиной жизни. Она любила это время и с нетерпением ждала, когда в хлеве затихнет корова, двор погрузится во мрак, а из леса пахнёт свежестью…
Раечка сняла с вешалки новое пальто с воротником, достала сверкающие калоши. Долго крутила в руках шляпку, не решаясь надеть.
Эту шляпку ей подарила племянница – известная модница, которая жила неподалеку от их деревни, в районном центре. Племянница рассказала, что такие шляпки нынче ужасно популярны и в городе на них повальное увлечение.
Племянница мыслила широко, шла в ногу со временем и считала, что современный человек, где бы он ни жил, обязательно должен быть модным. Потому как мода определяет сознание. Если ходит человек с утра до вечера в одном и том же неприглядном пальтишке, то и сознание у него первобытное, темное. Иное дело, если шляпками или чем подобным интересуется.
Надо бы и Рае приобщиться к культуре и своим примером просвещать население. Потому как с заходом солнца в деревне тень неприглядная, электричество включают с перебоями, а осенняя ночь наводит тоску.
Пора вносить в жизнь сочные краски!
Шляпка – первый шажок к прогрессу…
Рая задумалась: получалось, что на голову она водружает не просто модную штучку – передовой символ. И от осознания невольно принятой на себя ответственности ее внезапно охватило волнение.
Племяннице Раечка доверяла, и шляпка ей очень нравилась – маленькая, аккуратная, похожая на пирожок, но уж как-то не по себе было выходить в люди, во двор с «пирожком» на голове - в платке-то привычней!
Да и кому в деревне диктовать моду, размышляла: молодежь по городам поразъехалась, хозяйства захудалые, бабы огородами да бытом замучены, а трезвых мужиков по пальцам сосчитать можно. Летом, правда, детворы полно: к бабкам на каникулы внуки приезжают.
Шляпка, и правда, была премиленькая.
Раечка видела подобную в журнале, на голове у известной артистки. Красивыми глазами барышня томно смотрела с обложки из яркой – настоящей, волшебной! - столичной жизни, и чуть-чуть, легонько, - уголками губ - улыбалась ей…
У Раи никогда не было шляпок. Все больше носила косынки, платки. Все чаще ходила с неприкрытой головой, загорая шеей. Какая шляпка на сенокос или в свинарник?
Теперь же она с любопытством рассматривала эту дивную штучку, не понимая, как втиснуть в нее, маленькую, свою голову в мелких кудряшках, чтобы и уши в ней поместились, и глаза получились бы, как у артистки - томно…
Она примеряла шляпку и узнавала себя в зеркале частично: крепкое ладное тело в пальто, воротнике и калошах было собственным, Раечкиным, а круглое лицо и голова в мелких кудряшках - под шляпой – казались чудными, совсем незнакомыми ей …
- Таинственная незнакомка! – окликнул ее через забор сосед Степан, когда Раечка вышла покормить кур. – Ишь ты! Чего надумала! Вырядилась! – Он лихо присвистнул и хохотнул. – Ну, ты, Раиса, даешь! Прямо как..., - соображал. – Прямо… Мати Хари! – Он вспомнил звучное имя.
- Чего? – фыркнула Рая. Но, одумавшись, сказала спокойно: - Что, Степа, опять выпил? – Снисходительно посмотрела на соседа, как на дитя неразумное, и сокрушенно покачала частью, для себя незнакомой, головой то есть. – Что, шляпу никогда не видел?
Вот оно – воспитание масс народных! Раечка почувствовала торжество момента.
- Так видеть-то видел, но ты, в шляпке… Чудеса!
- А что чудесного-то? Это мода такая. В городе все подобные носят, темнота дремучая! В городе-то когда в последний раз был?
- Сегодня и был. За батюшкой ездил.
- За кем ездил?
- Ты что же, не знаешь? Тетка Нюра совсем плохая. Васька – сынок ейный - и говорит: «Давай, Степан, поезжай в город. Не иначе, как преставится маманя-то, вези священника - причастить надобно старушку …»
- Тетка Нюра? Так я двумя днями ее в сельпо повстречала. Говорила, новую баню строит. Внуков ждет на каникулы. - Не жаловалась, кажись.
- Так не жаловалась, а потом – хрясь! И встать не может… Лежит, глаза к потолку, молится. Говорит, помираю. Ты, Раиса, – и не знала? Я и рассуждаю: форменные чудеса!
Раиса поспешно загнала кур в сарай и бросилась за калитку.
Надо же! Горячая новость, бреккинг ньюс настоящий, – а она пропустила событие. Все из-за шляпки!
На бегу Раиса двинула с затылка съехавший «пирожок», поближе к макушке, и прибавила шагу.
Она спешила к колодцу, где всегда можно было встретить знакомых, и узнать последние новости.
Стало темно.
Луна спряталась в тучах. Печальное небо сливалось с дорогой, вдали мрачно чернели дома. Кое-где улица освещалась фонарями да от окон тусклым разбавленным светом. К этим огням и устремилась Раиса, выстраивая маршрут.
Недавно прошел дождь, и ноги Раи в сверкающих калошах сразу увязли в кисельной жиже.
Она шла по улице, и ее причмокивающие шаги будили дворовых собак.
Проснувшись, те недовольно ворчали, стучали цепью, разносили лаем весть о том, что их внезапно потревожило. Новость подхватывалась, летела и вскоре вся улица, а затем и вся деревня мелодично заухали. Собаки очнулись и на окраине, где торопливых шагов Раечки не было слышно.
Калоши всхлипывали.
Рая спешила за новостями, а живая собачья музыка нестройно лилась следом. Конечно же, собакам не было дела до шагов незнакомки по лужам – они рассказывали миру о своих печалях…
Ей же в стройном завывании чудился зал со сверкающей сценой и томные дамочки в маленьких шляпках, восторженно аплодирующие оркестру - Раечка была очень впечатлительная.
На пригорке дорога поворачивала.
У палисадника Рая услышала гогот.
Она перешла на другую сторону улицы – на всякий случай. Кто знает, что на уме у современной молодежи – а она модная, в шляпке…
Осветив крепкую фигуру Раечки мутными фарами, мимо проехала копейка с набитыми пассажирами в салоне – того гляди, автомобиль лопнет. Наружу надрывно рвалась песня о загубленной жизни.
Опять Петька-оболтус с дружками развлекается! И когда только в армию-то возьмут оболтуса! – подумала Раиса. - Может, достойным человеком на службе станет! И матери все спокойней…
Еще издали она увидела у колодца чьи-то фигуры. Замедлила шаг, чтоб отдышаться. Кудряшки выбились из-под шляпки, и голова имела неприбранный вид. Раиса остановилась, поправила прическу.
Одинокий свет фонаря осветил бабку Марью и Валентину – доярку, бывшую одноклассницу Раи. Они обрадовались, опознав Раечку, которая вынырнула к ним из темноты: не может быть, чтобы их Рая не владела информацией, не знала горячих деревенских известий.
- Рай, не слыхала? Что с теткой Нюрой?
- Помирает Нюра! - переведя дыхание, ответила девушка. - Батюшка причащать приехал.
Рая, по-прежнему, была осведомлена лучше их.
- Свят – свят! – перекрестилась бабка Марья и затянула платок на шее потуже. – Вроде не старая еще…
- Степан за священником в город ездил.
- Вот жисть-то! Одно мгновение! – Философски заметила Валя. – Горбишься, суетишься, а все одно – помирать! Вот и Нюра: баню справить желала… - Она поставила ведро с водой на землю. – И я загнусь, а мой ирод как пил, так и дальше пить будет! Не заметит, как вынесут – и не очухается!
- Все – суета. Расчет судьбы, промысел божий, - посочувствовала бабка Марья.
- Ой, Рая, да у тебя на голове… - увидела Валя и потянула руки к диковинной штуке. – Красота! Это что же – мода такая?
- Племянница привезла. – Важно процедила Раиса. - И снова оторопь взяла от общественной миссии.
- Тебе идет. Только чудно как-то, непривычно. Вроде и не ты это вовсе…
– Привыкать надо… к передовым тенденциям. Преодолеть леность души и мыслить по-новому, – Рая строго, из-под шляпки, взглянула.
Валентина окинула статную фигуры подружки, и ее взгляд уткнулся в Раечкины калоши, заляпанные грязью:
– А по мне, лучше к калошам платок. А то как-то… не гармонично. Не совпадает по стилю. Бабка Марья, как считаешь?
Раечке стало досадно. Про шляпку племянница объяснила, а про калоши… Выходит, не сочетается?
- А про Петьку что слышно? – поспешила переключить беседу. – Когда в армию отбывает злодей?
- Через неделю в военкомат позвали, с вещами. Повестка пришла, сказывали.
- Ну, слава Богу. Может, в армии дурь выбьют. Видали, на копейке-Мерседесе - ночью гоняет, коровам спать не дает.
- Недолго осталось дурить. Хоть мать поживет...
Попрощавшись, Раечка направилась к дому Нюры, который стоял в низине. Чтобы успеть к важному событию, решила пройтись оврагом и сократить путь.
Проворно взбежала на хлипкий мостик – сдобная, в шляпке… Боясь рухнуть в бездну, цепко схватилась руками за ограду. С опаской ступая, двигалась в темноте, как слепая, нащупывая под ногами целые доски. Она шла наугад в зияющую темноту, ничего не видя перед собой, и лишь калоши скребли о шершавый деревянный настил.
У дома болящей было многолюдно. Изо всех окон встревожено лился свет. Старушки в платочках печально замерли у ворот. Собрались родные, соседи. Говорили вполголоса, перешептывались, крестились и всхлипывали.
Когда к дому на мотоцикле подъехал Нюркин сын, бабки заголосили.
- Да перестаньте вы! – прикрикнул на них Василий, слезая с железного коня. – Чего раньше времени маманю хороните!
Богатырь скрылся в избе.
Раечка вошла через калитку во двор и тихонько перекрестилась. Незаметно сняла шляпку. Тряхнула кудряшками.
В комнате пахло ладаном.
Нюра лежала в передней, на пуховой перине, под образами.
Ее иссохшие руки, как сухие веточки, печально покоились на груди на цветном лоскутном одеяле. Неприкрытая голова утонула в высокой подушке. Она тяжело дышала.
В соседней комнате приглушенно разговаривали. Горестно ожидали.
К больной вошел немолодой седовласый священник. Лицом он был худощав, бледен. На груди поверх черной рясы висел большой серебряный крест. Впалые щеки, глубокие морщины по лбу, тихий взгляд ясных, глубоко посаженных глаз, размеренные движения настраивали скорбеть. Думать о вечном.
Войдя в комнату, батюшка перекрестился, неторопливо достал Евангелие, зажег свечи. Подошел к изголовью и взял руку болящей.
Нюра с трудом открыла глаза и увидела теплый взгляд, обращенный к ней.
- Как величать тебя, милая? – спросил батюшка ласково.
- Нюра я, - прошептала она.
- Стало быть, Анна.
- Записана Анной, а все деревенские Нюркой кличут.
- А я отец Никодим. Пришел, Анна, исповедать и причастить тебя. Крещеная ли ты, Анна?
- Как не крещеная – конечно… - встрепенулась. - Как без веры? - Нюра снова закрыла глаза.
- В церкви давно присутствовала?
- Давно ли, батюшка? На Пасху, Троицу в храм ездила. Считай, на всех главных праздниках отметилась. – Она с трудом говорила. - А так…Уж больно далеко церковь от нас – в город на попутных не наездишься.
Нюра внимательно посмотрела на отца Никодима:
- А ты, батюшка, городской? Лицо твое мне будто знакомо…
- Понимаешь ли, Анна, смысл исповедаться?
- Как не понимать! Грешна я, батюшка. – Нюрины глаза наполнились влагой.
- Скажи, Анна, перед лицом Бога, в чем ты хочешь покаяться?
Нюра задумалась.
- Ох, батюшка, грехов много имею, а назвать их - слов не хватает, - тихо сказала.
– А ты не торопись да хорошенько подумай. Вот сейчас, чадо, Христос невидимо стоит перед тобой и принимает признание. Не бойся, не стыдись и ничего не скрывай от меня. Припомни поступки свои негодные да покайся в них искренне. Говори прямо о том, что сотворила. Господь услышит тебя и простит. – Отец Никодим окинул Нюру лучистым взглядом.
- Да вот, батюшка, какое дело… - Нюра шевельнулась в постели и поднялась на подушке повыше. – Лежу я, почитай, сутки и вспоминаю. Никак не могу понять, почему я еще вчерась на загривке бревна для бани таскала, а сегодня лежу трупом. Видимо, нагрешила. Потому как Колька – плотник - крепкие доски, стропила с балясинами припрятал, схитрил то есть. А как же мне баню строить? Вот я и решила, батюшка, Кольку на чистую воду вывести.
Она замолчала, тяжело дыша. Лицо покрылось испариной.
- Не со зла, батюшка, от обиды.
Нюра вытерла ладонями слезы.
- Я эти стропила с балясинами год назад на пилзаводе оформила. Экономничала, с пенсии крохи складывала. В город за тридевять земель на базар ездила: то сливочки продам, то молочко. Очень мне баню новую охота, батюшка. Старая на бок заваливается, печка коптит – по-черному топит. Да и домик хлипкий, и сарай так себе... Починки требуют. А он взял и… Эх! Вот я его - Кольку - и матюкнула. Да не просто, батюшка, куда послала, а в сердцах.
Она откинулась на подушку и закрыла лицо руками.
- Каюсь, батюшка! Только как определить этот грех? – Слово не подберу...
- Вспыльчивость это, Анна, гнев, раздражительность.
- Ох, батюшка, так вспылила! - Анна мотнула головой и стукнула себя в грудь кулаком. - Аж в глазах черным-черно стало. Думала, убью Кольку – заразу…
- Вижу, Анна, покаяние твое не лицемерно, а действительно выстрадано…
- И на Польку гневалась. Ее коза у нее огороде травку пощиплет, так она ненасытную – коли не уследишь – к моему забору привяжет, лакомиться. А моей козочке-кормилице что же? Голодной жить? Опять я вспылила. Ругалась с Полькой на чем свет стоит, батюшка. Даже сердце поджало. Выходит, опять грешна… - Нюра тяжело вздохнула.
- Вижу, Анна, твое непритворство. Свидетельствую искренность твою и полное покаяние в содеянном.
- И злословила я, и завидовала. Это какое благородное сердце в груди надо иметь, чтобы не завидовать барыне-Катьке, батюшка? – Нюра села на перине. - Почитай одного года мы с ней. Только она целую жизнь за своим мужиком просидела. Не страдала по-черному от лихой нужды, как я, а работала лишь по дому.
Мой хозяин рано помер: простудился в колхозе на заготовках, скрутило его, сердечного - в миг преставился.
Я с тех пор все одна: и дома, и на огороде, в поле. Одна радость – мечтаю о бане.
Так вот, в прошлый месяц почтальонша принесла пенсию – мне три тысячи рублей, Катьке – три триста. Потому как ей - вот те на! - положена доплата. Значит, ей правители наши придумали, как жизнь подсластить, а мне, батюшка, как всегда, кукиш с маслом! Как же я ей позавидовала! Вот думаю, почему так? Почему все блага жизни увиливают от меня? Опять, выходит, недостойная я. Видно, грешила!
Нюра откинулась на подушку и горько заплакала, вытирая узловатыми кулаками с лица слезы.
- Слезы твои благодатные, Анна! Идут из самого сердца. Господь услышит тебя! Я буду молиться, – Глаза отца Никодима влажно блеснули.
- Ох, батюшка, говорите вы складно, сладко. Уху приятно слушать. Так сладко, словно беседу веду с самим Создателем. И на душе полегчало, покой обрела. И все-таки сдается мне, я вас где-то встречала. Вы давно в городе?
- Недавно.
- А откуда родом?
- Из Курманаевки – здесь, неподалеку.
- Я и говорю – лицо знакомо: светлое, благородное. И я до замужества там жила. И брат мой там, и племянники. Кустова я в девичестве. Может, слыхали?
- Кустова?
- Дом наш на пригорке стоял, в ряду первый. Около мельницы.
Отец Никодим задумался.
- Так ты - Нюрка? - радостно вскрикнул.
- Так говорю же, Нюрка я! А вы все – Анна, Анна! – Больная поднялась на локте, подсунула под спину подушку.
Спокойное невозмутимое лицо священника вдруг озарилось волнением.
- Нюра! А меня-то помнишь? Я – Ваня . Ваня Молоносов.
Он сел рядом и взял в руки серебряный крест.
- Ванечка? – Охнула Нюра. Жалобно посмотрела, отыскивая в лице священника знакомые черты – Я и чую: мы где-то встречались…
Она потянула к себе одеяло, стыдливо прикрывая наготу. Суетливо продрала пятерней волосы. Скрутила на затылке пучок из волос.
- Что же ты, Нюра, болеть-то вздумала! Помирать собралась!
Отец Никодим рукой хлопнул себя о колено, вскочил. Возбужденно прошелся по комнате. Схватился за голову.
- Сама не понимаю…, - прошептала Нюра. Ее щеки пылали.
Они взволнованно замолчали.
В тишине комнате было слышно, как потрескивает фитилек оплавленной свечки, освещая отрешенный лик Богородицы.
- Стало быть, ты, Ваня, священником стал. – Наконец, сдавленным голосом промолвила Нюра.
- Да, Нюра, священником… А ты, стало быть…
Свечка погасла.
- А помнишь, - Батюшка присел на кровати, взял больную за руку, - как сено ворошили, в телегу складывали. Ты сверху, на возу, я – снизу вилами подсаживаю…
- Как не помнить, Ванечка. Душистое сено, сухое… - Нюра перевела дыхание.
- Колючее, за воротником скребло… - Отец Никодим повел плечами. - Звезды помнишь? – Острые, огромные, как блюдца… Летали…
- А ягоды в траве? На солнце запеклись – я слаще не пробовала…
Они снова замолчали.
- Ты, Нюра, поправляйся, – справившись с чувствами, спокойно сказал батюшка. - А я непрерывно буду молиться и просить Господа, чтобы он привел тебя к исцелению. Сдается мне, еще не все земные дела ты здесь разрешила. Веруй и надейся. И Господа не забывай.
Отец Никодим подошел к иконе и прочитал молитву.
Дверь приоткрылась. В комнату встревожено заглянула сноха.
- Батюшка, не надо ли чего?
Плаксиво спросила: « Как вы, маманя?»
- Собирай, Вера, на стол, – распорядилась Нюра, опуская ноги с кровати на пол. - Самовар заводи, неси пироги. Будем батюшку угощать.
Скрипнув, дверь мгновенно закрылась. И сразу же за стеной раздались суета, оживленные возгласы и торопливый топот шагов.
- Не побрезгуйте, батюшка… Пойдемте к столу.
Нюра ногами нащупала тапки. Медленно, опираясь о стену, встала. Отец Никодим протянул руку.
Забыв про страх провалиться, Раечка бесстрашно неслась по мосту. Ветки ивы хлестали лицо, мостик качался, стонал и скрипел, угрожая опрокинуть, но Раечка не замечала опасности. Она со всех ног мчалась к дому подружки. Подбежав, что было силы заколотила кулаком в окно.
В будке во дворе заворочался и заголосил пес.
В избе спали. Вскоре в задней половине дома загорелся свет, метнулись тени по потолку, стукнула щеколда. На крыльце появилась Валя. Она была заспана и встревожена.
- Фу! Молчи! – приказала псу, который яростно выслуживался перед хозяйкой.
- Раиса? Ты ли? Случилось что? – Невидящими глазами подруга всматривалась в темноту.
- Ой, Валя! Чудо! Настоящее чудо! – воскликнула Рая, задыхаясь. – Нюра-то… - Она перекрестилась.
- Что? Померла? – охнула Валентина и тоже перекрестилась.
- Тьфу ты! Не померла - ожила. – Глаза Раисы округлились от восторга.- Чудесным образом исцелилась. Батюшка причащал – к смерти готовил, а она встала с постели и пошла…
- Да ну?! – Подруга всплеснула руками.
- Пошла – а как же! С Божьей помощью! На дворе уж все собрались, часы замечали… - Раечка тряхнула кудряшками. А Нюра – глядь! – барыней к толпе выходит. Пироги, говорит снохе, на стол ставь. Что-то я проголодалась…
- Так и сказала? Проголодалась?
- Вот те крест! Вся деревня в свидетелях! – Рая размашисто осенила себя крестом.
- Да замолчи ты! – Валентина швырнула в не унимающегося пса чем-то тяжелым. – Как? И пошла? Своими ногами?
- Своими – чьим же? Чудесным образом пошла! Я и говорю – Чудо! Неподдельное чудо!
- Вот оно – слово Божье, молитва благодатная!
- Лежу, говорит, уж почитай два дня – не кормлена. А еще баню строить…
- Так и сказала? Баню строить? Ну, чудеса!
- Вот что значит – истинно веровать!
- Вот бы и моего ирода от зелья отвадить… - размечталась Валентина.
- А ты верь да молись. И к батюшке сходи. На все воля божья. Чудо! Истинное чудо! – запричитала Раиса. - Ладно, я побегу, скажу бабке Марье, - торопливо засобиралась она, спохватившись. - Завтра в город, в храм, поеду, утром рано вставать. И ты иди, иди в дом, ненароком застудишься, - Рая увидела у подруги босые ноги.
- А шляпка? Где твоя шляпка? – вдруг вспомнила Валя.
- Ну ее, шляпку! - Рая тряхнула кудряшками. – Платок лучше – к калошам!
Москва 2010 г