Прежде всего, хочу предварить тот шквал возмущения, который может обрушиться на меня со стороны ярых почитателей бывшего мэра Москвы Лужкова. Одни будут топтать меня за то, что я осмелился потревожить имя недавно умершего человека, ссылаясь на пресловутое: о мертвых либо хорошо, либо ничего… Другие будут совестить меня, осмелившегося покуситься на имя человека, который «так много для Москвы сделал»…
Первым защитникам напомню, что это не Божья заповедь, запрещающая нарушать покой усопших, а всего лишь слова некоего древнегреческого мудреца Хилона, жившего два с половиной тысячелетия до нас. Тем более что автору приписывают продолжение этой знаменитой фразы: ничего, кроме правды. Да и чем лучше - чтобы быть неприкасаемым для критики - усопший экс-мэр своих более великих соотечественников Ивана Грозного, Ленина, Сталина и многих других, которых костерят все, кому не лень? Опять же со дня смерти Лужкова прошло более 40 дней… Траур соблюдён.
А вторым сообщу, что я считаю Лужкова виновным не только передо мной и моей семьей, но и перед миллионами граждан нашей страны. Именно с него, по моему мнению, начался тот чиновничий беспредел, который захлестнул страну.
Итак, начинаю мой невеселый рассказ, который будет, предупреждаю, длинным.
Осенью 94-го года детский парк имени Прямикова, что находится на Таганской улице Москвы, был закрыт для посетителей, обнесен забором, на его территории был установлен огромный ангар, и со стороны Таганки начались земляные работы. Забор начинался от торцов нашего дома. Дом, таким образом, оказался на стройплощадке. Ограду парка с нашей стороны снесли, как и ограду придомового газончика. Поначалу ни мы, ни жители близлежащих домов не придали особого значения начавшейся стройке. Но вскоре, что называется, на собственной шкуре прочувствовали весь ужас этого соседства. Буквально под окнами наших квартир по придомовому газончику и днем, и ночью, без выходных ездили многотонные самосвалы, вывозившие грунт, на смену им пошли такие же многотонные бетономешалки-миксеры, которые, привезя бетон, выстраивались под нашими окнами в очередь на разгрузку. Естественно, стояли с включенными двигателями, перемешивая бетон, чадя выхлопными газами в наши окна.
Мы не могли открыть даже форточки, чтобы проветрить квартиры – а апрель в 95-м был жарким - с подоконников по нескольку раз в день стирали слой цементной пыли. Я пытался хоть как-то проветрить квартиру, открывая дверь на лестничную площадку. По ночам мы не спали от грохота непрекращающейся стройки.
Жители, окна квартир которых выходили на стройплощадку, устав жить без сна и отдыха, задыхаться от бетонной пыли и выхлопных газов бетономешалок, вереницей стоящих под окнами с работающими двигателями, бросились искать защиты у городских властей. Власти дружно проигнорировали все обращения. Так, например, я собрал десятки подписей у жителей нашего и соседнего дома под коллективной жалобой на имя Лужкова, отправил в правительство Москвы. Пожилая женщина со второго этажа, жившая под нами с несколькими жильцами пыталась устраивать пикеты, не пропуская грузовой транспорт строителей. Безуспешно.
Наше заявление было похоронено. Ответа мы не получили. Следует заметить, что стройку вели турки. Здание строилось для компании «Мосэнка».
Днём мы были на работе, ужас для нашей семьи приходил ночью. У жены начались приступы удушья, чего с ней до этого никогда не было. Приступы были страшные. Оно и понятно: в квартире в воздухе стояла цементная пыль и выхлопные газы. Специалисты СЭС не могли установить превышение норм – при их появлении и замерах каким-то чудесным образом машины на стройплощадку не приезжали, а по ночам не было сэсовских работников.
После одного из удуший жены она попала в больницу на полтора месяца, где ей объявили, что у нее открылась бронхиальная астма.
К тому времени основные земляные и бетонные работы, связанные с закладкой фундамента, сократились. Началось возведение стен и перекрытий. Скорость строительства была бешеная. Одно то, что у строителей за всё время строительства был единственный выходной – на Новый год – говорит само за себя. На глазах росло огромное здание, врезавшееся в парк.
Использовав все, на мой взгляд, возможные способы защиты своей семьи, я подал иск в суд. Требовал компенсации морального вреда (физические и нравственные страдания), а в качестве обеспечения иска до вынесения решения просил суд приостановить строительные работы. Ага, размечтался…
В ходе судебного процесса выяснилось, что с начала до конца строительства нарушались законы. Даже само строительство было начато незаконно, поскольку распоряжение мэра разрешало лишь реконструкцию нескольких двухэтажных зданий по Таганской улице. Вместо этого на их задворках вырос огромный многоэтажный комплекс из стекла и бетона.
Но все эти нарушения мало беспокоили представителей «Мосэнки». Еще меньше они беспокоили представителей московского правительства. Те ни разу не явились на судебные заседания, которых только в Тверском суде столицы было три. Тверской суд мне отказал.
Мои судебные мытарства продолжились в Пресненском суде Москвы. Я подал иск к строителям. Вскоре выяснилось, что моё исковое заявление с приложенным к нему пакетом документов в суде… пропало. В канцелярии зарегистрировано его получение, а найти не могут. Обращение к судье, к которому должно было попасть дело, к председателю суда результата не возымело. Я восстановил всё, что положено, и подал второе заявление. Через некоторое время узнаю, что и второе заявление… загадочным образом исчезло. Всё то же самое. Тогда я подготовил третий пакет документов, и одновременно обратился с жалобой к недавно назначенному в то время министру юстиции Ковалёву. Это уже был 1995 год. Стройка огромного здания благополучно шла к завершению. Приступов удушья у жены больше не было – машины с бетоном сплошным потоком не шли и не стояли по нескольку часов под нашими окнами. Теперь они, как правило, помещались на стройплощадке, в сотне-другой метров от наших домов.
Когда я пришёл в суд по повестке в качестве истца, очередной судья сообщила мне что теперь в суде аж три моих исковых заявления («потеряшки» нашлись), попеняв при этом мне, что зачем же я жаловался министру.
Но судья, по-моему, оказалась порядочным человеком, порядочным судьей. В ходе трёх заседаний суда, а также знакомясь с документами, представленными ответчиками, я узнал много интересного. Оказывается, стройка, лишившая покоя и отдыха десятки семей двух домов, подорвавшая здоровье моей жены, была незаконной изначально: она началась и велась, без обязательных разрешительных документов. Как пояснил на одном из заседаний представитель ответчика-строителей, у них, видите ли, технология такая: готовят, оформляют, согласовывают и утверждают нужные документы одновременно с уже идущими работами. Одно то, что технико-экномическое обоснование строительства, с которого должны были начинаться все работы, включая проектирование, подписывалось одновременно с актом приёма работ весной 1995 года, говорит о многом. Мало этого, оказалось, что изначально распоряжение мэра разрешало лишь реконструкцию нескольких двухэтажных зданий по Таганской улице.
Теперь от тех домов остались лишь воспоминания, в виде бетонных (не деревянных) фасадов. Вместо реконструкции на их задворках вырос огромный многоэтажный комплекс из стекла и бетона, площадь которого составляет полтора десятка тысяч (!) квадратных метров. Но «вишенкой на торте» был документ о том, что собственниками здания, в котором сдаются коммерческие площади, являются турецкая сторона и … правительство Москвы в равных долях, по 50 процентов площадей. Предполагаю, что кто-то из того правительства регулярно имеет немалый регулярный доход от сдачи в аренду помещений в нем.
Судебная тяжба в общей сложности тянулась три года… Я, по наивности, уж было надеялся на положительное решение суда по нашему иску, памятуя, как на одном из заседаний судья заинтересованно слушала показания наших свидетелей, живущих в нашем доме. Особенно чётко и образно выступила соседка, работавшая в ту пору преподавателем театрального института. На вопрос судьи, что ответили ей представители строителей на её жалобы, она готова была процитировать ответ. Но засомневалась, что в протокол заседания занесут тот отборный мат, что она услышала.
Когда я пришёл на четвёртое заседание, то удивился, увидев за судейским столом молодую девицу. Принял её за секретаря. Ошибся. Оказывается, это была судья, заменившая в процессе прежнюю, неожиданно ушедшую, якобы, в отставку. В нарушение норм процессуального права, только войдя в процесс, новая судья тут же вынесла решение по делу. Нам отказали. Это решение мы обжаловали во всех инстанциях, вплоть до Верховного суда. Всё было напрасно. Позже знающие люди подтрунивали надо мной: нашёл с кем связываться, с властью Москвы! К тому же я из СМИ и интернета узнал, что московское правительство официально доплачивало в те «лихие» годы московским судьям.
Жене с каждым годом становилось всё хуже. Она стала задыхаться при ходьбе, её мучил кашель. Однажды, пришедший по вызову врач, направил жену на серьёзное обследование. Диагноз был редким, о котором мы раньше и не слышали: альвеолит. Если коротко – это фиброзное изменение лёгких, ведущее к дыхательной недостаточности. Проще говоря, альвеолы отмирают, лёгкие рубцуются, уменьшаясь в полезном объёме. С альвеолитом по статистике живут лет семь-десять. Он не излечивается, можно лишь затормозить его развитие.
Жена прожила тринадцать лет после постановки диагноза. Поначалу она каждый год лежала в одном из отделений НИИ туберкулёза, что расположен в парке Лосиного острова. В доме у нас появились лекарства десятков наименований. Одно из важнейших мы просили знакомых привозить из Индии (такое же выпускают в Германии, но оно вдвое дороже), поскольку в России оно не выпускается. В доме стоял кислородный аппарат, на даче – второй. Жена, когда ещё могла ходить, носила на плече переносной аппарат. В поликлинику, которая находится в трёх сотнях метров от нашего дома, я подвозил её на машине.
В последнюю нашу поездку в институт жена не могла пройти и десяти метров без пятиминутной передышки. В институт её больше не брали, ничем не могли помочь. Последние два года жена не выходила из дома. На дачу мы эти два года тоже не ездили. По ночам она заходилась от кашля, кричала от боли, не могла спать. Похудела до 42 килограмм. Умирала она страшно. Осенью 2018 года моей жены не стало.
Я понимаю, что причинно-следственную связь между строительством под окнами нашего дома и болезнью лёгких моей жены не установит ни один суд. И, тем не менее, я виню Лужкова в смерти моей жены, страдавшей многие годы и не дожившей до шестидесяти пяти лет.
А ещё у меня накопилась масса претензий к нему и к тому, что он сделал с Москвой и с нашим обществом, как у коренного москвича, как у гражданина. Но это будет темой моей следующей публикации.
Подписка, лайки и комментарии – на усмотрение читателей.