«Орская хроника» запускает проект к 75-летию Победы. Это большой цикл статей наших авторов об орчанах – героях Великой Отечественной войны. Рассказы участников, очевидцев, их родных и близких. Зарисовки, воссозданные по сохранившимся документам, письмам, фотографиям.
Истории, показанные через трагические события войны, цепляют сильнее, чем сухие цифры статистики. А реальные факты о нашей Победе не только поучительны и познавательны – они разоблачают исторические мифы, которых так много наплодили в последнее время.
В окруженном городе. Вспоминать тяжело, но и молчать нельзя
Трудно представить себе что-то более ужасное, чем блокада города в течение долгих 900 дней и ночей. Бомбежки, голод, холод, жажда, страх... Сегодня мы публикуем отрывки из воспоминаний Тамары Ивановны Слачинской-Ратушной, которая 9-летней девочкой вместе с семьей пережила блокаду.
– Когда началась война, мне было 9 лет, – вспоминает наша героиня. – Самое тяжелое блокадное время пришлось на зиму 1941 – 1942 годов. Постепенно все продукты съели. Началось голодное измождение. Хлеб выдавали по карточкам. Он был с опилками, столярным клеем, мякиной, но даже такой казался самым вкусным, потому что мы, дети, всегда были голодными. В домах не было воды, тепла и света, даже свечей. Ленинград постоянно бомбили и обстреливали. В перерывах между бомбежками все жители поднимали на крыши ведра и ящики с песком для тушения фугасов. В одну из воздушных тревог мы сидели на крыше дома и видели, как в лучах заходящего солнца летят немецкие самолеты. Бомбардировщики строем, ближе к земле, а их истребители – чуть выше. По сигналам тревоги нас отправляли в бомбоубежища. Но уже в декабре 1941 года многие из-за отсутствия сил туда не спускались.
Голод заставлял нас вставать в очередь за хлебом очень рано, все равно не спалось. На руках записывали номера. Были и воры. Помню, как из сумочки мамы украли все карточки. Это было страшно. Вором оказался мальчик. Его поймали, карточки забрали, тут же отругали, но бить не стали.
Дома стоял жуткий холод. Комнату отапливали буржуйкой. Дров почти не было. Жгли все, что горело: книги, вещи, мебель… Отец, пока мог, работал на заводе. Потом заболел и умер, позже мама рассказала, что он отдавал весь хлеб нам, а сам почти не ел. Нина – младшая сестра, всегда, когда мама резала хлеб, плакала. «Это мои крошки», – сквозь слезы повторяла она. Ей не было даже четырех лет. Все смотрели на папу. Он же, как глава семьи, не возражал. Мама просила отца: «Иван, поешь хоть немного». Он отвечал, что уже поел раньше. Мы, дети, верили, только старшая сестра, ей было 13, отворачивалась, чтобы скрыть слезы. Когда отец умер, ему было всего 32 года. Похоронили его в общей могиле.
Весной, когда начало таять, из-под снега стали появляться трупы. Нас, опасаясь эпидемии, на улицу не выпускали до тех пор, пока всех мертвых не похоронили.
В августе 1942 года подошла наша очередь эвакуироваться. Через озеро нас переправляли на катерах. В соседний попал снаряд, все погибли. Затем везли нас в товарняках, в которых плохо пахло, но нам сказали, что это запах «свободы от смерти», он нас долго потом преследовал. Ехали долго. Немецкие самолеты заходили на бомбежки, но наши истребители их не подпустили. Помню, как нас несколько раз пересаживали из одного поезда в другой...
Наконец приехали в Орск, который и стал нам второй родиной. Нас отвезли в поселок мясокомбината. Поселили в бараке № 1. У нас была крыша над головой, и мы были сыты. В бараках зимой вода замерзала в ведрах, хозяйничали клопы, тараканы, но мама до работы успевала натопить печь, и мы были рады новой жизни без бомбежек.
Выражаю благодарность всем тем, кто принял участие в судьбах жителей блокадного Ленинграда, кто заботился о нас и благодаря кому мы выжили.
О солдате неизвестной войны
Петра Яковлевича Селезнева известие о войне настигло на рыбалке, куда он с другими ребятами ушел в «ночную». К утру проголодались. Один из друзей побежал домой раздобыть хлеба, но вернулся быстро и выпалил: «Война началась!»
Наш герой помнит себя лет с шести. Жизнь тогда была нелегкая. Вот он помогает отцу-инвалиду рубить дрова. Топор тяжеловат, поэтому носит щепу и ветки.
– Жили на станции Шафраново, – рассказывает Петр Яковлевич. – Рядом был санаторий, куда приезжали со всей страны на кумысолечение, отец работал там ассенизатором. Работа не из лучших, но дали служебное жилье – комнатку (жили по нескольку семей в одном доме), а зарплата была мизерная, ее не хватало, чтобы прокормить большую семью. По мере сил приходилось трудиться детям. Когда исполнилось семь, прибавив год, я пошел учиться (в школу тогда брали с 8 лет). В 1937 году отца арестовали, но обвинения не подтвердились, и он вернулся домой на прежнее место работы.
Когда началась война, к нам стали прибывать эшелоны с ранеными, часть корпусов санатория отдали под госпиталь. Отца на фронт не взяли из-за инвалидности, но направили на строительство завода. Школьникам тоже нашлись дела – мне предложили поработать монтером радиосвязи. Помню, то и дело случались обрывы проводов, которые нужно было оперативно устранять.
За работу давали граммов 600 хлеба. Это было для семьи подспорьем, тогда даже небольшой кусок становился мерилом жизни. Во время уборочной школьники выезжали в совхоз имени Мечникова на уборку зерна и сена. Было трудно, зато полагалось по килограмму хлеба. Одну пайку мы с братом Федором съедали, а другую приносили домой. В сорок третьем Федора призвали на фронт. С боями дошел он до Венгрии, был ранен, а в 1945 году пропал без вести.
– Дети учились старательно, проходили и военную подготовку, – вспоминает Петр Яковлевич. – В ноябре 1944 года меня свалил плеврит. Болел сильно, но выжил. Из-за этого пропустил много уроков, поэтому аттестат о среднем образовании получил не сразу.
Страна готовила фронту стратегические резервы, тех, у кого было среднее образование, направляли в военные училища. Меня, как добровольца, послали в летную школу. 9 мая 1945 года молодые летчики выполнили с инструктором первые полеты. А потом начальник школы на построении объявил: «Война окончена! Победа!»
Нашу школу закрыли, а начинающих летчиков отправили доучиваться в Актюбинскую область, затем в Кривой Рог – в 5-ю Гвардейскую дивизию Прибалтийского военного округа, а после в 72-й Гвардейский полк ПВО Москвы. Очередная военная медкомиссия вынесла мне вердикт: «К полетам негоден». Это в начале войны брали всех, а потом к показателям здоровья и подготовке пилотов стали относиться строже. В результате прошел переобучение и стал механиком по вооружению.
Однако поучаствовать в боевых действиях Петру Селезневу все же пришлось.
– В пятидесятых вспыхнул вооруженный конфликт в Корее, и я оказался в составе группы, которую направили туда, – продолжает рассказ ветеран. – Солдат одели в гражданское: секретность войны в Корее сохранялась 25 лет. В нашей стране до развала СССР о ней вообще ничего не сообщали.
Корейские ВВС и ПВО были оснащены истребителями МиГ-15 и МиГ-17, но за штурвалами сидели советские летчики, одетые в китайскую форму, с псевдокорейскими именами. Целью была противовоздушная оборона стратегических объектов, находящихся на территории КНДР.
Петр Яковлевич служил старшим механиком по вооружению в звании старшины, готовил экипажи к вылету. Награжден медалью «За боевые заслуги», медалью Жукова и другими правительственными наградами. После демобилизации в 1952 году Петр Селезнев пришел работать на ЮУМЗ.
75-летие Победы Петр Яковлевич, несмотря на свои 93 года, планирует встретить в столице нашей Родины в составе «Бессмертного полка» с портретом брата.
